Будем внимательны друг ко другу,
поощряя к любви и добрым делам.
(Послание к Евреям св. апостола Павла, глава 10, стих 24.)
Одно из главных умений при воспитании — действовать своевременно, не упуская из виду тех перемен, которые по ходу взросления изменяют ребенка.
Своеобразна не только конкретная личность, но и отдельные периоды ее роста. Духовная жизнь в них наполнена особенным, характерным только для данного времени, смыслом и колоритом. И каждая из ступенек взросления является неотъемлемо важным звеном в цепи перемен, ведущих юную душу к ее становлению, так что ни одною из них нельзя пренебречь или пытаться перешагнуть чересчур скоро.
Когда Зеньковский призывает родителей и педагогов «дать детям возможность нормально пережить свое детство» — этим «нормально» как раз и подчеркиваются полнота и многообразие возрастных проявлений, которые без ущерба для детской души нельзя произвольно ускорить или замедлить, по своему вкусу выпятить на передний план или отодвинуть в тень. Примером пренебрежения всеми правилами возрастной педагогики стали, в частности, т. н. «методики раннего развития», которые в 70-80-е годы, приобрели в нашей стране особенную популярность.
Оказавшись в идейном и методическом тупике, не в силах воспитать «новую личность», педагогика советского времени искала способы выиграть интеллектуально-техническую гонку с Западом через «человеческий фактор», упирая, в первую очередь, на умственное развитие детей. Для этого она обратилась к примерам семей, сделавших ставку на ускорение развития детских способностей. Много пропагандировалась «система Никитиных», о которых снимались фильмы и телепрограммы, публиковались статьи в периодике. С увлечением, с восторгом писали о вундеркиндах, играющих в шахматы со знаменитыми гроссмейстерами и поступающих в ВУЗы с 12 лет.
Однако поколение «большеголовых» вырастить в итоге так и не удалось. Дети-скороспелки, начиная читать и писать где-то с 3-летнего возраста, за редкими исключениями, в подростковые годы уже мало чем отличались от сверстников. Перекос к преждевременному умственному развитию лишал ребенка детства, превращал его в «засушенного» интеллектуала, тормозил развитие эстетических и нравственных чувств, давал с запозданием знать о себе непредвиденными нервными срывами.
Еще в начале XX в. педагогика в лице Зеньков-ского и др. обратила внимание на сбалансированный характер развития сил и способностей у ребенка: физических, интеллектуальных, эстетических, творческих, волевых и духовных. Разное их соотношение на различных этапах развития дает свою характерную картину времен детства и предопределяет акценты, необходимые при воспитании.
Исключительно важно рассмотреть эту динамику в интересующем нас аспекте становления нравственной и религиозной сфер у детей. Духовная жизнь в детстве, как уже говорилось, не может быть уложена в схемы. Тем не менее, видна явная разница с тем, как обращается и живет в вере взрослый.
Религиозная жизнь у детей непосредственней, проще и гармоничней. Она опирается на чувства и интуицию, и только впоследствии «нанизывает» на этот эмоционально-мистический стержень все интеллектуальные сведения и показания повседневного опыта жизни. У взрослого человека религиозность, напротив, включает большую долю рассудочности, рефлексии и частью стимулируется, а частью, наоборот, тормозится тем сложным, болезненным и противоречивым комплексом впечатлений и опыта, какой чаще всего получают люди, живущие вне веры и сферы церковных интересов и распорядка.
Следует признать заблуждением то мнение, что человек, «сознательно обратившийся» взрослым, обладает более крепко и отчетливо выраженной религиозностью, нежели те, кто был крещен в детстве и воспитан в религиозной среде. Дефекты и затухание религиозного чувства к подростковым годам и юности вызваны не самой невозможностью удержать детскую душу в рамках благочестивого уклада, неизбежностью бунта и отвержения всяких родительских привычек и правил, но, главным образом, недостатками в этом укладе и слабой, эпизодической религиозностью старших членов семьи.
Высокая религиозная настроенность детской души имеет вокруг себя такую холодную религиозную атмосферу нашего времени, такое религиозное одичание, что не должно удивляться тому, что этот источник высшей духовной жизни часто засоряется. Обычно наши дети довольно рано теряют свою религиозную отзывчивость, и причина этого лежит в нашей безрелигиозной жизни, в нашем жизненном материализме, в нашем стремлении жить без Бога. Религиозная одаренность детской души, не получая необходимого для нее питания, постепенно растрачивается и слабеет. Ведь что бы делало дитя, если бы, входя в жизнь, оно сохраняло пыл религиозных устремлений, творческий порыв к религиозной активности, для которой нет и самого скромного места в современной жизни, в современной культуре?
Детская вера является цельной, — дети легко и радостно выполнят то, что подскажет им вера, со всей серьезностью и искренностью следуют за голосом своего сердца. Но жизнь, которую находят вокруг себя дети, не терпит и не ищет цельности, она не только не соответствует господствующим верованиям, но часто резко противоречит им. Ребенок не может не замечать этого разлада, этой двойственности, не может не дышать этим отравленным воздухом, — и в душу его незаметно проникает ядовитая религиозная двойственность. В религиозном развитии ребенка его творческая энергия, творческие порывы исчезают бесследно, и религиозная активность рано застывает в формах привычных, извне воспринятых действий.
Драгоценным ядром, тем творческим началом, которое сообщает благочестию его высокую ценность, является собранность чувства. Юная душа вообще богата творческими силами и настолько жаждет огня, что в нее не нужно привносить ничего извне. Лишь бы мы — и педагоги, и семья, и вся окружающая жизнь — не искажали, не уродовали, не направляли душу на ложные пути. Увы, к сожалению, вся наша современность именно так и влияет...
(По работам прот. В Зеньковского «Психология детства» и «Проблемы религиозной педагогики»).
К духовным понятиям, чувствам и правилам дети привыкают естественнее и глубже, чем взрослые. Не случайно, краткие уроки и эпизоды из детства, связанные с благочестием и примерами жизни церковных людей, часто становятся и для взрослых лет путеводными огоньками на пути к храму. Детство, вообще, дает самую благодатную почву для воцерковления. Входя в меру взросления, человек уже обычно «застает» себя сложившимся существом и с большим трудом преодолевает привычки, искажающие его правильное устроение, уклоняющие от реализации главных задач. Если же необходимое педагогическое участие было проявлено с детства, удается с большим успехом привести человека «в лад с собой» — в соответствие с собственной индивидуальностью и духовным призванием. Там, где родители и педагоги живут по-христиански глубокой внутренней жизнью и раскрывают ее для детей, вхождение ребенка в мир духовных понятий будет не интеллектуально-волевым и поверхностным, но полным и целостным, затронет самый центр души — л юбящее и сопереживающее детское сердце. И, подкрепленные твердой привычкой к традиции и дисциплине, результаты такой педагогики наверняка превзойдут по своей устойчивой силе и глубине всякое, даже самое чудесное «сознательное и ответственное» взрослое обращение.
Итак, рассмотрим последовательность и динамику возрастных перемен, чтобы, глядя на своих сына и дочь сегодняшних и соотнося свои наблюдения с портретом их же, вчерашних, видеть возможную последовательность перемен в будущем и отличать все существенное и длительное от кратковременного и случайного. Словом, станем учиться (и не только по книгам) быть рядом с ребенком в нужный момент, предлагая ему именно те слова и поддержку, какие важнее всего именно в эту минуту.
Не претендуя на оригинальность, предложу вслед за Зеньковским четырехчастное деление всего пути взросления на первое или раннее детство (до 6-7 лет), второе детство (до 10-11 лет), отрочество (до 16 лет) и юность (примерно до 19-21 года). Заметим при этом, что каждый ребенок неповторим, и рамки периодов могут сдвигаться. Однако же в целом логика и последовательность перемен остаются верными для большинства детей.
Вводит ребенка в окружающий мир, закладывает фундаментальные основы его отношения к людям, событиям и явлениям, формирует привычки. Ребенок не имеет еще развитого интеллекта и опыта. В своем развитии он опирается на показания интуиции и чувств. Эту фазу еще называют фазой наивного эгоцентризма. Ребенок воспринимает мир только в связи с собой: «моя мама», «мой дом», «моя игрушка»... Он может быть свято уверен, например, в том, что отец ездит в командировку, чтобы привозить оттуда подарки, а месяц восходит, чтобы по ночам светить в его окошко. Осознание себя и оценка своих действий еще очень слабы и получают некоторое развитие только к концу этого времени. Мышление догматично, в нем нет пока места для критики и сравнения. Мораль и понимание греха складываются из простого: хорошо-плохо, можно-нельзя, на веру перенятых от родителей. Зачатки греховных наклонностей имеются, но не обладают пока главной своей, сознательной силой. «Прежде страстных помышлений в детях наблюдаются и естественные движения к страсти, но они содействуют не греху, а естественному развитию тела; поэтому они и не дурны в том возрасте» (свт. Григорий Палама) (1, 409).
Социальное притяжение относительно слабо, воспитание происходит в семье и больше зависит не от каких-либо специальных педагогических внушений и действий, но от общей духовной атмосферы в доме. Религиозное восприятие Бога и духовной жизни в раннем детстве очень живо, образно, непосредственно. Область материального и область мистического пока не разделены друг от друга. С исполнением религиозных обрядов и правил еще нет никакой сложности: дети сами охотно воспроизводят формы родительского благочестия. Задача родителей здесь — напитать ребенка духовными впечатлениями, сделать движения его души максимально глубокими и разноплановыми, указать на центральное место в жизни веры и Церкви, приобщить к творчеству.
Взрослый помогает установить связь между тем, что ребенок знает, трогает, нюхает, слышит, и Богом. Физическое выражение присутствия Бога в окружении ребенка (иконах, картинах, жестах, словах, звуках, вкусе) становится частью его опыта. А маленький ребенок обладает сильным и непосредственным ощущением реальности всего, что он познает.
Хорошим примером того, как живо дети ощущают реальность Бога, может послужить трехлетний мальчик, которого я знала. Повторив за матерью свою коротенькую вечернюю молитву, он выглянул в окно, помахал рукой небу и сказал: «Спокойной ночи, Боженька!» Ребенок, которому неизвестно это ощущение реальности Бога, будет воспринимать Его отсутствие так же просто. Его мир «без Бога» будет таким же реальным и многоцветным, он так же будет радоваться жизни, если только родители окружат его любовью и создадут атмосферу безопасности. Для него «идеи» не имеют большого значения, а отсутствие религиозного воспитания будет заметно подобно тому, как, к примеру, в детях из не очень культурных семей заметно отсутствие привычки к чтению (2, 16).
Цель, к которой стремится ребенок на этом этапе, — выйти в практическую сферу, отделить реальность от воображения, изучить механизмы окружающей жизни и занять место в ее порядке. Ребенок обретает самосознание — видит себя субъектом взаимоотношений, тщательно контролируют свое поведение. Интеллект доминирует, ребенок приступает к занятиям в школе, активно пополняет недостаток рациональных сведений о мире, формирует собственное мировоззрение. Второе детство — время торжества «практического разума», заимствования взглядов и опыта старших. Возрастает значение социального, мышление принимает сравнительные и критические формы. Правда, оно еще далеко от настоящей диалектичности, продолжает опираться на знакомые и привычные семейные формы: «А у нас дома делают так-то», «А мой папа сказал, что...». Но постепенно, к концу периода, отход от семьи в среду сверстников становится все более очевидным.
Моральная сфера идет вслед за общей рационализацией. Хорошим, заслуживающим одобрения считается то, что поддерживается всеми, что справедливо, логично, целесообразно. Грех уже сознается и переживается детской душой как отступление от закона, даже предательство. Ребенок может быть недоволен собой, унывать от повторных ошибок и слабостей. Зеньковский определяет этот этап как «прохождение через Ветхий Завет» — и вправду, восприятие Бога и нравственности -здесь весьма схоже с иудейским законничеством. Исполнение религиозных обязанностей подчеркнуто педантично, благочестие разрабатывается в мельчайших его деталях и вариантах. Вместе с тем, обмельчание чувств делает хождение в храм, пост и молитву в глазах ребенка более скучным, тягостным. В храме в этот период дети любят что-либо «делать» — прислуживать священнику, следить за свечами, петь в хоре и пр. Воля продолжает звать к исполнению правил, но сердце молчит. Это раздвоение создает новую опасность фарисейства, хитрости, двоедушия, ложного благочестия.
Задача родителей здесь — во-первых, сохранить в детях стремление к горнему, к возвышенным формам в культуре, не дать им увлечься внешними нормами, подпасть под магию моралистических правил, а тем более, усвоить приспособленческое, лицемерное позирование напоказ. Достичь этого взрослые могут, если сами избегнут духовной мелочности и близорукости, сохранят искренность и глубину веры и чувств, если привьют детям вкус ко всему высокому и тонкому в искусствах. Вторая задача: напитать ум духовными образами, сделать религиозный взгляд на вещи основой мировоззрения. Второе детство — это годы интенсивной учебы, и именно здесь интеллект усваивает основной объем катехизических знаний.
В это время привычки — даже в религиозной сфере — имеют роковое значение, ослабляя духовное внимание. Духовное оскудение и обмельчание ребенка во втором детстве (особенно к 9-10 годам) сплошь и рядом остается незамеченным, особенно если родители требуют одних только внешних религиозных навыков. Очень легко впасть в иллюзию, думать, что у ребенка все хорошо и благополучно. Между тем, уже в эту пору наступают странные «засухи» в душе, когда не хочется молиться, под покровом привычных действий (молитва, крестное знамение и т. д.) происходит отделение их от духовного ядра личности, идет быстрое распыление и выветривание духовных движений. Внешнее совершение молитвы лишь усиливает тяжесть положения, которое в какой-либо день закончится внезапным исчезновением религиозных запросов в душе. Сердце перестает быть силой руководящей и на его место становится близорукая социальная интуиция, приспособление и подражание.
Духовный интерес перемещается к миру, и это уже делает невозможным прежний наивный эгоцентризм; дети, конечно, остаются в какой-то доле эгоцентричными, сосредоточенными на себе, но для них уже невозможна прежняя бессознательная и наивная эгоцентричность, — наоборот, во всем проступает стремление сообразоваться либо с непосредственными житейскими требованиями, либо с «идеалом» и «моделью», взятыми из сказок, пли истории, или окружающей жизни.
Духовная работа над ребенком в это время должна быть направлена на то, чтобы удержать прежнюю духовную жизнь в ее глубине и содержательности. Именно в эти годы душа ребенка особенно легко воспринимает и то, что можно назвать «религиозным мировоззрением». Обыкновенно здесь изучают Закон Божий. Но даже тогда, когда школа прекрасно справляется со своей задачей, на долю семьи остается и в этом отношении очень большое и существенное участие. Можно навсегда связать в развитии ума сферу религиозных идей и сферу миросозерцания, но можно если и не навсегда, то надолго разместить их в разных плоскостях.
Дети типически «послушны» в эти годы. Однако они уже обладают свободой, еще не сознавая до конца ее смысла, ее власти, ее объема. Они еще легко допустят в это время угнетение свободы — но реакция придет в свое время в течение отрочества.
(По работам прот. В Зеньковского «О религиозном воспитании в семье» и «Проблемы воспитания в свете христианской антропологии»).
Развитие внутри сферы пола и уход из семьи определяют специфику этого времени. Подросток обнаруживает в себе новые, неведомые еще влечения и силы; С одной стороны, он замыкается в себе, становится раздражительным, остро ощущает свое одиночество (»дурной субъективизм»). С другой стороны, подросток решительно порывает с правилами и привычками, ищет новых, не таких как у взрослых, опор и ориентиров, и на этой волне быстро сближается с такой же волнующейся и бунтующей средой сверстников. Мышление здесь алогично, иррационально, критично уже не в смысле сравнения и анализа, но в смысле отвержения всякого правила и авторитета.
Внесемейное на этом этапе важнее семейного, мораль героична и авантюрна, интеллект уступает давлению новых сил и чувств. Религиозность и особенно внешние ее формы почти полностью отвергаются. Грех, хотя и может переживаться остро, но выражается это в весьма мрачных, отчаянных формах, пафосом «гибельного восторга». Задача взрослых в этот период двояка: это, во-первых, отказаться от большинства прежних правил и требований, максимально расширить, открыть семейные отношения навстречу социальным интересам подростка, а если возможно отцу или матери — стать в кругу его сверстников и друзей кем-то вроде старшего брата или сестры, неформального лидера. Во-вторых же, уравновесить, вывести юную душу за пределы замкнутой «дурной субъективности», сделать жизнь более ровной и содержательной посредством какого-нибудь увлечения (спорт, техническое творчество, военно-патриотические движения) или же производительного, а значит, оплачиваемого труда. Надо лишь, чтобы занятие это было «вполне взрослым» и связывалось в сознании подростка с романтической целью, которая возвышается над обыденной жизнью (покупка, к примеру, спортивного велосипеда, видеокамеры и пр.). Тогда молодой мечтатель явит поистине чудеса трудолюбия и порядка.
Отрочество томительно для самого подростка и для окружающих. Упрямство, критика, часто придирчивая, всего и всех, недоверие к чужому опыту, частая неудовлетворенность собой, смена настроении и желаний, приближение через авантюру к границам морали, иногда одержимость преступными мыслями — все это совмещается с болезненным ощущением одиночества, непонятости, ненужности, со страстной мечтой о дружбе.
Внутреннее беспокойство, противоречивые желания, бурное проявление капризного своеволия, частое желание действовать вопреки правилам и собственным привычкам, упрямство и молодая заносчивость с резкими переходами от одного к другому, общая страстность и горячность — все это показывает, что душа подростка совершенно отошла и от трезвости и реализма, и от приспособления к порядку, что она вновь, хотя и по-иному, чем в раннем детстве, возвращается к себе — но уже не в форме наивного эгоцентризма, а в форме мечтательного эгоцентризма.
Мечтательность есть ключ к этому периоду. Острый и упорный ирреализм, нежелание считаться с реальностью выдвигает различные «мечты» — чувства, желания, планы, — совершенно не считаясь с тем, насколько они осуществимы. Духовный мир подростка снова эгоцентричен, снова твердой точкой кристаллизации является личность сама в себе, все вращается вокруг нее и для нее — но вместо ясно очерченных и определенных линий ограниченного, конечного мира это «все» выходит далеко за пределы этого мира, нарушает все законы и правила; мечта и реальность вновь оказываются плохо различимыми. Наступает странный рецидив того, что было в раннем детстве, где игры заменяют реальность, — с тем лишь различием, что в раннем детстве для игр нужна хотя бы «капля» реальности, — здесь же всякая даже «капля» реальности мешает, здесь все берется в субъективном плане, что и позволяет смешивать реальное и вымышленное. Воображение занимает непомерное место в душе, но оно не преображает, не одухотворяет реальность, как в раннем детстве, а, наоборот, устраняет реальность, заменяет ее.
Все темно над подростком. Вдруг он «решит» (!), что Бога нет, и уверен, что в нем нет веры, а то вдруг по привычке, по неисчезнувшей инерции начнет молиться — и на время глубокое волнение, мистические восторги охватят душу. Религиозные рассуждения, в которых идет та же игра, как и всюду в этом возрасте, могут быть пусты или серьезны, глубоки или поверхностны, но увы — они нереальны. Опасная, жуткая пора — сумерки перед зарей, некая темная ночь перед грядущим восходом солнца...
Это стадия «блудного сына», и семья больше всего должна думать о том, чтобы подростку было привольно и свободно в ней, чтобы ничто его не гнало из семьи. Ценимое подростком бережное отношение к нему, без малейшего намека на принуждение или выговор могут создать в семье светлую духовную атмосферу, к которой «блудному сыну» захочется вернуться. Совершенно невозможно в это время требовать посещения храма, обязательной молитвы; если подросток чувствует, что семья горько переживает его религиозную халатность, но никогда не позволяет себе упрекнуть его, она этим достигает гораздо больше, чем прямым вмешательством. Роль семьи, безмолвная, часто незаметная, тем более значительна в непрерывности ее любви, ее собственной религиозной жизни, ее уважения и доверия к подростку, ее молитв за него... Сознание, что семья пребывает в верности религиозным своим верованиям, светит подростку в дни и часы его духовных авантюр и блужданий, и если он свободно вернется в свой час к этому свету и теплу — это будет не временной вспышкой прежних чувств, а началом ровного, светлого духовного роста.
(По работам прот. В Зеньковского «О религиозном воспитании в семье» и «Проблемы воспитания в свете христианской антропологии»).
Все силы души здесь — и духовная, и интеллектуальная, и физическая, — уже вполне созревают. Юность чувствует свою готовность к жизни, но еще не имеет трудного жизненного опыта. От юности веет особенной цельностью, возвышенностью чувств, творчеством. Однако в этой же неопытности таится опасность подмен. В наше время романтический пафос юности почти всегда преждевременно заменяется стремлением к легкой жизни и получению удовольствий. Молодая душа «переключается» на себя, обосабливается, быстро теряет юношеский запас энергии и задор, даже состаривается прежде всякого времени. Задача старших в этот период — всеми мерами поддержать высоту устремлений, направить их в более чистое русло, например, увлечения поэзией, социального творчества (в этом возрасте молодым людям уже вполне можно самим участвовать в педагогических начинаниях — организации и руководстве подростковыми группами и движениями, трудовых сообществах сверстников, и т. п.).
Юность синтетически соединяет все предыдущие периоды, чтобы дать возможность личности вступить в новую фазу — зрелости. От раннего детства возвращается в юности эстетический тип мироотношения с живым чувством светлой бесконечности, вновь открытой юной душе.
От второго детства в юность входит внимание к законам и порядкам мира внешнего, социального и морального, — хотя это внимание уже не связано с послушанием и приспособлением ко всем этим законам, а, наоборот, полно творческих замыслов о преображении мира. Юность знает мир, любит его и хочет на него действовать, чтобы творчески в нем проявить себя. Наконец, от отрочества в юность привходит могучая сила пола, но как бы укрощенная и просветленная, обычно находящая свой объект, в восторженном поклонении которому расцветают все лучшие силы души.
Личность достигает своего почти уже полного расцвета, еще не исключая того многообразия, которое в ней есть, но так легко и радостно относясь к нему, словно в нем есть неистощимое богатство сил. В юности достигает полноты созревания дар свободы. Юность уже сознает до конца свое право на свободу, сознает всю силу ее. Но она нерасчетлива, хотя порой в ней уже действует инерция житейских привычек, вошедших в душу от периода второго детства, — она нерасчетлива, ибо богата — и ей легко пожертвовать всем. В этой слепоте при изумительном духовном богатстве обнаруживается то, что юность все же входит в общую систему детства.
По существу, юность можно охарактеризовать как религиозный период, но не в смысле содержания духовной жизни, а в смысле типа его — устремления к Бесконечности. Если юноша нецерковен, религиозная сила этого горения может оказаться не узнанной в своем подлинном смысле, и возможно даже, что юность в горении сердца и чистом энтузиазме отдаст себя разрушению религии в мире.
Социальная слепота приводит к тому, что юноша может последовать идеям вместо любви к живым людям, фанатически устранять все, что мешает юношескому радикализму. Необходимо спасти личность от неверного ее погружения в себя, от фатального ее обособления. Оцерковление личности — это и есть ее спасение, и это и есть основная педагогическая проблема. К Церкви нужно вести детей с раннего детства — хотя процесс оцерковления личности, по существу, может начаться лишь в юности. Но питание ребенка благодатными силами Церкви должно начаться раньше, чтобы сердце юноши не оказалось глухим, когда придет час творческих исканий.
(По работе прот. В Зеньковского «Проблемы воспитания в свете христианской антропологии»).
Семейный порядок проникает в ребенка с чрезвычайной силой. В первые 5-6 лет закладываются самые фундаментальные основы детской души, самые глубокие побуждения. И именно это есть время погруженности детской души вглубь семьи. Можно сказать, что в младенчестве семья — это и есть мир, вселенная ребенка. Все социальное служит лишь фоном семейному. Воистину счастливое и спасительное для педагогики стечение обстоятельств! Тем более, что взрослые здесь проявляют самые лучшие чувства к младенцу. Природа сама собой, без всяких теорий и споров, направляет педагогику первых лет в единственно правильное ее русло теплой и светлой взаимности, а не сознательных правил и интеллекта. И сколь непростительно упускать это драгоценное время, наполнять его суетой и раздорами или закрывать свою жизнь от участия в ней детей!
В годы первого детства дитя готово целиком следовать за родителями, исполняя тот или иной религиозный обычай без особенного усилия над собой или постороннего принуждения, но попросту потому, что родители имеют привычку поступать таким образом. Но здесь недостаточно умиляться, как дитя с усердием и неумело еще молится или ставит свечи перед иконами в храме. Мать и отец в этот период должны смотреть дальше, чтобы в полной мере воспользоваться отсрочкой в детской самостоятельности и напитать память и неосознанные ассоциации (в терминологии святых отцов, напомним, это «предзанятые понятия») всем спектром самых глубоких и тонких душевных впечатлений, вибрациями любви и заботы пробудить камертон детской души, дав ему зазвучать в той же светлой, творческой и духовной тональности.
Пусть чувства детские получают первые впечатления от предметов священных: икона и свет лампады — для глаз, молитвы и священные песни — для слуха н прочее. Дитя еще не понимает ничего из того, что у него перед глазами, но его глаз и слух привыкают к священным предметам, и они, предзанимая сердце, тем самым ставят вдали другие предметы. Особую заботливость должны проявлять родители к обстановке тех комнат, в которых спят дети, и уголков, где они играют и проводят большую часть времени (3, 342).
В первые годы детской жизни душа ребенка так нежна, так впечатлительна и беспомощна... Она вся всему доступна и не защищена никакой защитной броней; все может стать или уже становится ее судьбой, все может повредить, «испортить ребенка».
В эти годы ребенка надо беречь, не терзать его никакими страхами и наказаниями, не будить в нем преждевременно элементарные и дурные инстинкты. Однако упускать эти годы в смысле духовного воспитания было бы столь же недопустимо и непростительно. Надо сделать так, чтобы в душу ребенка проникало как можно больше лучей любви, радости и Божией благодати. Здесь надо не баловать ребенка, не потакать его капризам, не изнеживать его и не топить его в физических ласках, но заботиться о том, чтобы ему нравилось, чтобы его умиляло и радовало все то, что есть в жизни божественного — от солнечного луча до нежной мелодии, от жалости, сжимающей сердце, до прелестной бабочки, от первой лепетом сказанной молитвы до героической сказки н легенды... (4, 21).
Мировоззрение раннего детства, как уже отмечалось, по существу своему религиозно. Это значит, что все семейное: лица, события, тонкости эмоциональной атмосферы дома воспринимаются в их связи с целым — таинственной, мистической картиной миpa. Будни и праздники, самые элементарные домашние дела наполняются в этот период особенным смыслом, и если родители умеют придать им светлое духовное настроение, ребенок тоже приучается черпать силы из этого жизнеутверждающего благого источника. Внутренняя наполненность, энергичность, неисчерпаемый оптимизм озаряют тогда собой весь дальнейший путь жизни, не покидают ребенка ни при каких, даже самых тяжелых и смущающих обстоятельствах.
Основная задача состоит в том, чтобы ребенок получил доступ ко всем сферам духовного опыта; чтобы его духовное око открылось на все значительное и священное в жизни; чтобы его сердце, столь нежное и восприимчивое, научилось отзываться на всякое явление Божественного в мире и в людях. Надо как бы повести или сводить душу ребенка во все «места», где можно найти и пережить нечто божественное; постепенно все должно стать ей доступным — и природа во всей ее красоте, в ее величии и таинственной внутренней целесообразности; и та чудесная глубина, и та благородная радость, которую дает нам истинное искусство; и неподдельное сочувствие всему страдающему... и главное: непосредственное молитвенное обращение к Богу, который и слышит, и любит, и помогает.
Надо, чтобы ребенок получил доступ всюду, где Дух Божий дышит, зовет и раскрывается,— как в самом человеке, так и в окружающем его мире. Родители могут быть твердо уверены: здесь ничто не пропадет, ничто не канет бесследно; все даст плоды, все принесет хвалу и совершение. Но пусть никогда ребенок не будет для родителей игрушкой и забавой; пусть он будет для них нежным цветком, который нуждается в солнце, но который так легко может быть незаметно надломлен (4, 28).
Детская душа оказывается надломлена не только тогда, когда подпадает под черствость и грубость родителей и педагогов, но и когда слишком слаба, изолирована, не готова встретиться с миром, вынести на себе давление окружающей действительности, правильно разобраться в новых, все более сложных жизненных обстоятельствах и задачах.
Первое безмятежное детство, проводимое в домашнем кругу — это лишь временная отсрочка, своего рода фора родителям перед тем, как дитя все внимательней станет присматриваться к происходящему вне стен родительского дома. Поворот к социальному неизбежен, ибо само существо «взрослости» в том, чтобы оставить «родительское гнездо» и отправиться в самостоятельный путь.
На следующем этапе, в продолжение второго детства (примерно с 6 до 10-11 лет), ребенок уже сознает себя и, становясь школьником, выходит из семейной среды вглубь общественных отношений. Особое значение здесь должен приобрести реализм воспитания, не в смысле большего прагматизма, но в смысле соотнесения веры с практикой повседневной действительности.
Ребенок должен уяснить истоки и принципы родительского отношения к видимому, материальному порядку вещей: как папа и мама общаются с нецерковными родственниками и приятелями, как они трудятся на работе, как отзываются на события, происходящие в государстве и в мире, что думают о рекламе и телевидении, а главное, как достигают того, что накал их религиозности в повседневных делах не спадает, что вера их светит другим людям. Воспитательная обстановка однако же не должна быть елейно-искусственной: «Не скрывайте грехов (окружающего мира) от детей, — пишет об этой реалистичности св. Иоанн Кронштадтский, — чтобы они, по неведению и невразумлению, не утвердились в греховных навыках и пристрастиях, которые растут и приносят соответствующие плоды по приходе детей в возраст» (5, 200).
Если вспомнить, что второе детство является отрезком буквального следования традициям и правилам, периодом особенно активного морального творчества (принципы справедливости, выбор и следование авторитетам, нравственные законы, модели лучшего устройства жизни), временем, когда дитя строит собственное мировоззрение — станет понятно, что именно мировоззрение родителей, пример практического действия старших в семье (а затем и учителя в школе), правила благочестиво устроенного домашнего уклада являются здесь главными формирующими средствами. Один из самых важных итогов, который должен вынести для себя ребенок по ходу второго детства — это убеждение, что христианство не только возвышенно, но и применимо на практике, что жить в Церкви, духовными ценностями возможно одновременно с тем, чтобы раскрывать свои силы и творческие способности в мире.
«Необходимо, чтобы дети видели по своим родителям и наставникам, что и Писание, и житейские истории насущны и жизненны для нас и сегодня, — это гораздо важнее, чем то, сколько они прочтут и как много исторических фактов запомнят». И еще: «Не преподносите религию как нечто негативное, но — как жизнь истинную. Недопустимо, чтоб дети почувствовали себя в чем-то ущемленными оттого, что их родители — убежденные христиане; и одно то достаточно плохо, если они затаят обиду на родителей — но они могут обидеться на Христа и на Церковь» (6, 34).
Нужно дать детям понять, что христианский образ жизни и действий не просто нормален, но, как сказал один пастырь и проповедник, еще более нормален, чем остальные, т. е., будучи христианином, только и можно смотреть на вещи трезво и здраво, верно оценивать себя и свои возможности, наилучшим образом строить свои отношения с ближними, противостоять внешним, сбивающим с толку, влияниям. Такой итог вполне достижим, если сами родители обладают подобным практическим опытом и позицией, искренни в собственном поиске Божией воли и по-христиански устроенной жизни.
Во втором детстве особенное внимание должно быть обращено на то, чтобы правила и обычаи, исполняемые ребенком с тщательностью и желанием, не заслонили собой внутренних причин, побуждающих к проявлению видимых форм морали и благочестия. Привычки, этот костяк, жизни, к 6-7 годам уже вполне сформированы, и следует теперь позаботиться, чтобы общий объем детской души не был пуст, но наполнен реальным душевным содержанием. Если в педагогике первого детства принцип свободы выражается тем, что душе дают как бы широко и свободно расправить крылья, далеко раздвигают границы детских исканий и чувств, то в последующий за этим период воспитанника освобождают от собственной рациональной закрепощенности, засилья правил и норм, исполняемых силами воли и интеллекта, безо всякого чувства.
Необходимость придерживаться правил церковной жизни и нравственных норм остается. Однако же старшим по силам постоянно творить благочестие, варьируя способы выражения религиозного чувства, всякий раз, когда речь начинает идти о дисциплине и правилах, напоминать о их подлинном смысле, раскрывать их мотивы. Не нужно, к примеру, пренебрегать тем, чтобы на общей семейной молитве разнообразить правило, включая в него тропарь и кондак празднику дня, молитву святому, еще раз прочитывать соответствующие Евангельские или апостольские повествования. В рассказах Библейской истории следует всячески уводить детское понимание от «юридизма» в толковании отношений между Богом и человечеством,: вместо Бога-Законодателя и Бога-Судии, образа Христа как только высокомораль-ной личности, предлагать более теплые и душевные их портреты, обращая внимание, например, на сострадание Сына Божия к людям, полное прощение Им раскаявшихся грешников и внутренние условия, при которых люди, современники Иисуса Христа и апостолов, принимают помощь Божию и благодать веры.
»Юная душа, — пишет Зеньковский, — вообще богата творческими силами и настолько жаждет огня, что в нее не нужно привносить ничего извне. Лишь бы мы — и педагоги, и семья, и вся окружающая жизнь — не искажали, не уродовали, не направляли душу на ложные пути. Увы, к сожалению, вся наша современность именно так и влияет...» Именно из-за разлада во взрослом мире ребенок по мере созревания самосознания и интеллекта утрачивает доверие к старшим, их взглядам, словам и поступкам. Наступает мятежное подростковое время, в которое воспитанник уже пробует на собственных крыльях отрываться от почвы родительских суждений и правил, совершает первые пробы свободы.
Самостоятельность, как и любое другое умение, должна перейти в навык, войти как одна из важнейших способностей в структуру человеческой личности. Поэтому подростковое свободолюбие нельзя однозначно оценивать сугубо отрицательно, налагая категорическое вето. Нужно, как не устает повторять прот. В. Зеньковский, «связывать свободу с добром «, чтобы душа твердо усвоила и включила внутрь себя верное ощущение, от чего и для (во имя) чего следует ей освобождаться, быть самостоятельной. Без этого опыта, без удач и ошибок, не может вырасти крепкой, живой личности.
Подростку нужны не запреты, но помощь в том, чтобы правильно прийти к самостоятельности. Поэтому нельзя искусственно рафинировать детскую жизнь. Поступая так, можно сделать ее чересчур пресной.
Не на всякую ситуацию нужно предлагать ребенку готовый рецепт и подсказку. Не каждое отклонение от пути считать катастрофой. Не всякую огреху спешить обличить, наказать. «Помни, в минуты тягчайшей борьбы нас может не оказаться рядом. В конфликтах с совестью вырабатывается моральная стойкость. Позволь детям ошибаться и радостно стремиться к исправлению» (7, 167).
Раскрыть подростку понятие о правильной самостоятельности означает вызволить молодую душу, прежде всего, из двусмысленности ее внутреннего разлада. Этот разлад в подростковый период вызывается причинами как внешнего (недоверие к жизни и убеждениям взрослых), так и внутреннего (растущая энергия пола) характера. Драма всего подросткового возраста лежит в остром переживании одиночества, замкнутости, недоверия, отчуждения от всего внешнего, которое выглядит мелким и ханжеским, и именно в этих условиях цельность жизни родителей, неизменность их отношения к подростку служат тем мощным фактором, который смягчает крайности «переходного возраста».
Подростковый кризис протекает не так ярко и сильно, если молодая душа находит родителей достойными уважения, считает их образ жизни, мнения, практические успехи значимыми и заслуживающими интереса. Хорошо, если в доме в этот период появляются взрослые люди, достойные и интересные, и своим отношением к матери и отцу подтверждают такую оценку подростка. Хорошо, если такой человек может выступить для него в роли старшего лидера. Тогда мир не уходит из-под ног, и мятежная душа, даже сталкиваясь со внутренними смятениями, сознает, что внутри дома, в родителях все осталось по-прежнему, и стоит шагнуть к ним навстречу, снова возжелать спокойного равновесия — и любовь и взаимопонимание сразу же восстановятся.
Освободить подростка от внутренних противоречий, связанных с созреванием тела, значит дать ему такую возможность, при которой бы тело оказалось поставлено на свое естественное иерархическое место-в подчинение если не духу и чувствам, то, по крайней мере, воле и разуму. Такая направленность воспитания полностью совпадает с первой задачей (свободы в проявлении самостоятельной инициативы). Вручить в руки подростка какое-либо большое и важное, интригующее его своей взрослой ответственностью дело «навырост» — верное средство упорядочить его внутренние противоречия. Спорт, творчество, производительный труд за плату: любое из этих поприщ вполне может оказаться по вкусу и складу конкретной душе.
При этом нужно быть готовым к тому, что подростком скорее всего будут двигать не идеальные, но вполне материальные (престижные и модные покупки) или же романтически-честолюбивые побуждения (победы, награды, достижения, слава). Все это не слишком напоминает безупречную чистоту этических норм или классику благочестивого образа жизни. Но педагогика к этому возрасту должна уже напрочь переменить внутренние акценты: хорошо не то, что по вкусу старшим, но то, что приемлемо и минимально опасно для самого подростка.
Моралистической праведностью и типовым благочестием подростков в этот момент не удивишь и не увлечешь. Приходится выбирать не самое стерильное, а наиболее доступное и-из двух зол — меньшее. Направлять ли подростка на путь заработка или окончательно потерять его в подворотне? Дать время от времени насладиться победными лаврами и фанфарами или иметь рядом с собой унылого ипохондрика-одиночку, потенциального рукоблудника и наркомана? Подробно разбирать эти вопросы излишне.
Тот же принцип со-действия в освобождении молодого характера применим и ко внешнему, социальному аспекту подросткового кризиса. Одновозрастная среда, молодежная поп-культура, нужно признать, сильно влечет к себе и перевешивает влияние старших. В этот период крушения авторитетов бессмысленно взывать к здравому смыслу, эстетическому чувству и долгу, каждодневно «пилить» воспитанника монотонными увещаниями и нотациями. Остается только надеяться, что весь этот сумбур мнений, идеалов и вкусов, — явление преходящее, что основы внутренней культуры личности (если, конечно, они были заложены вовремя, с первого детства) пробудятся-таки и дадут о себе знать, оградив молодую душу от наиболее чудовищных, агрессивных или похабных форм, разновидностей самых рискованных авантюр.
Ребенок, с детства приученный к классической музыке, развившийся под ее влиянием, не подвергается искушениям грубого ритма рока, современной псевдомузыки в той мере, в какой подвергаются им те, кто вырос без музыкального воспитания. Хорошее музыкальное воспитание, по словам оптинских старцев, очищает душу и приготовляет ее к приятию духовных впечатлений.
Ребенок, приученный к хорошей литературе, драме, поэзии, ощутивший ее воздействие на душу, получивший истинное наслаждение, не станет бездумным приверженцем современного телевидения и дешевых романов, которые опустошают душу и уводят ее от христианского пути.
Ребенок, который научился видеть красоту классической живописи и скульптуры, не соблазнится легко извращенным современным искусством, не будет тянуться к безвкусным изделиям рекламы и тем более порнографии.
Ребенок, который знает кое-что о мировой истории, и особенно о христианской, о том, как жили люди и мыслили, в какие западни они попадали, уклоняясь от Бога и Его заповедей, и какую славную и достойную жизнь они вели, когда были Ему верны, сможет правильно судить о жизни и философии нашего времени и не станет слепо следовать за «учителями» века сего (8, 67).
Наконец, разгула стихии подросткового сепаратизма можно избежать, вовремя предложив дочери или сыну более приемлемое по своим интересам и настроениям и, в то же время, не совсем пресное с точки зрения самого подростка социальное окружение — площадку для проявления общественных чувств. Уместно, чтобы приятели часто заходили в гости или даже проводили время в доме компанией (разумеется, когда здесь же, в доме, присутствуют старшие). Нельзя надеяться, что это будет какая-то очень благочестивая компания, целиком свободная от современных влияний. Скорее всего, наоборот: отношения (особенно мальчиков с девочками) будут часто двусмысленными. Тревога родителей в этом случае вполне обоснована и естественна, но нужно задаться простым вопросом: «Сумею ли я удержать на протяжении еще двух-трех лет своего сына (дочь) взаперти, целиком на домашнем режиме?» — чтобы стало понятно, что и здесь мы можем молиться и сокрушаться (в основном, о своих прошлых ошибках), но не имеем уже возможности повернуть ситуацию вспять.
Конечно, сейчас мы рассматриваем один из тяжелых сценариев. Но именно этот сценарий, увы, с течением времени становится все более типичным даже в церковных семьях, особенно в больших городах. Речь в данном примере не идет об изначально «домашнем» типе ребенка или каком-либо спокойном и благополучном варианте развития взаимоотношений подростка с родителями. Было бы верхом безумия самому отправлять подростка на улицу «за самостоятельностью» или, как делают это иногда мамаши, по-особому наряжать и приучать к косметике свою скороспелую дочь, «чтобы девочку оценили». Очень досадно, и наоборот, переоценивать твердость моральных устоев ребенка и неотмирность его интересов, полагая, будто «все эти ужасы не про нас», тогда как мальчишка или девчонка в своем развитии попросту несколько поотстали от сверстников, и с прошествием времени имеют все шансы «нагнать упущенное».
В большинстве случаев приходится соглашаться на то, что хорошее подростковое общество — это отнюдь не общество идеальных пай-деток, но компания, каждый в которой имеет еще некое содержательное увлечение или занятие, кроме «видиков», модной одежды и музыки: тот самый спорт, коллекционирование, музыкальную школу или туризм. Иногда взрослым удается организовать подростков вокруг какого-нибудь постоянного общего интереса: подготовки к гастролям творческого коллектива, театральных постановок, производительного труда, военно-патриотического движения. Такой положительный опыт, хотя и редкий, имеется. Нельзя на него уповать и заранее включать в свои воспитательные планы, ибо и самое удачно действующее внешкольное начинание может ничем не привлечь к себе вашего сына и дочь, однако попробовать поискать все же стоит: с молитвой авось да получится.
Переходный возраст ребенка, вообще, очень располагает родителей к молитвенному и покаянному настроению, размышлениям о суетности жизни и своем недостоинстве. Участвовать деятельно в судьбе подростка удается теперь крайне мало, и время занято томительным ожиданием того, когда же в мятущейся юной душе наступит, наконец, очищение — утонет вся наносная грязь и душевный сосуд осветлится. В этот период мать и отец (если, конечно, этого захотят) могут воочию увидеть плоды своих слабостей и раздоров, ощутить свою личную причастность к умножению зла в человечестве, передаче греха от поколения к поколению.
Удивительным образом именно этот молитвенно-созерцательный настрой наиболее плодотворен и в педагогическом отношении. Уже говорилось о том, что сердце подростка сильнее всего отзывается именно на тихую, покаянную родительскую грусть и внимание, без попыток активно вмешаться. Старшим нужно, как огня, бояться уныния, ибо уныние обессилит душу, и родительское благочестие на этом тоже резко сбавит свои «обороты». Очень важно, чтобы кризис подростка не перерос в кризис семейной религиозности вообще. Юная душа должна быть уверена: те сложности, которые неожиданно одолели ее — это не «то же, что и у всех», а только собственные ее перемены. «Сознание, что семья пребывает в верности религиозным своим верованиям, светит подростку в дни и часы его духовных авантюр и блужданий...», — подчеркивает В. Зеньковский. И еще добавляет к этому: «Если подросток чувствует, что семья горько переживает его религиозную халатность, но никогда не позволяет себе упрекнуть его, она этим достигает гораздо больше, чем прямым вмешательством» (9, 131). Итак, «невмешательство» — это не полная апатия старших к тому, чем живет в это время их чадо, и не нравственный релятивизм. Один современный отец замечает по этому поводу: «Приходится соглашаться, когда сын не желает держать пост, но родитель будет не прав перед Богом, если возведет это в норму, если сам лишний раз станет искушать на скоромное».
В жизни семьи все должно идти своим чередом, за одним исключением — в семейном единстве остается прореха: это место, которое оставил свободным подросток, их «блудный сын». И эта прореха вызывает у всех обитателей дома сложное чувство: скорбь об утраченном единстве и тревогу о будущем юной души. По этому-то многозначительному и грустному молчанию подросток и понимает лучше всего, что в действительности не одинок, что есть место на свете — его семья — где не только готовы кормить, одевать и заботиться, но где сами нуждаются в нем.
Прочувствовав это, как следует (лучше раньше, где-нибудь еще во втором детстве), ребенок всю силу самореализации и самоутверждения переносит на поле семьи. И в самом деле, в жизни можно видеть примеры того, как отрочество вводит ребенка не в пору смятений, но открывает в его судьбе удивительное время: человек как-то резко добавляет в зрелости, в нем неожиданно проступают взрослые черты и суждения. Его интересы еще распылены: сегодня важнее всего рецепт пирога, а завтра — умение обработать рану и сделать повязку, но свобода движений, множественность желаний и творческих проб готовит уже тот необходимый жизненный материал к самоопределению, который даст обильные всходы, отзовется вдохновенным и целостным выбором в юности.
Один современный специалист в области психологии детства сосчитал, что целых 7% подростков не самоутверждаются и замыкаются, но раскрываются в своем творческом служении миру. И это дети из полных и крепких семей, основанных на любви, взаимной ответственности и свободе.
Остается еще добавить о юношеском времени (хотя принцип свободы здесь чаще всего уже давно сам собой соблюдается), что зрелость различных сторон личности: душевных, интеллектуальных, физических, волевых — дает в эти годы уже все необходимое для полноценного и ответственного служения и духовных движений, а нерастраченная энергия и отсутствие опыта тяжелых жизненных сломов делает юность всецело и романтически отданной своей путеводной мечте. Это можно, к примеру, наблюдать по молодым девушкам, которые так увлеченно и самозабвенно нянчат своих малолетних братиков и сестричек, племянников и племянниц, что впору принять их за мам. Или по студентам — самой подвижной, отзывчивой и задорной братии, готовой поехать на край света «за туманом и за запахом тайги».
Душа в юности вновь расправляет свои крылья, но уже для того, чтобы оторваться от «родительского гнезда» и высоко полететь. Родителям нужно только помочь выбрать здесь соответствующую перспективу полета и на короткий еще срок поддержать юность, освобождая ее от наиболее прозаических попечении (к примеру, через материальную поддержку обучения в ВУЗе). В эти же годы молодой человек впервые встречает в себе, осознает и использует родительский опыт, воспринятую еще в детстве укладность семьи, отцовские и материнские традиции и привычки. Отношения между поколениями вступают в новую фазу: все большего сближения опыта жизни и осознания молодым человеком истинных причин и мотивов, которые руководили некогда старшими.
Также и родители как бы заново открывают для себя смысл евангельских слов: Ему должно расти, а мне умаляться (Ин. 3, 30). Взирая на продолжающуюся историю и будучи уже в стороне от главных трудов, они вместе с апостолом повторяют: мы немощны, а вы крепки... (1 Кор. 4, 10). Педагогическая жертвенность расточила силы старшего поколения, но посеяла семена новой жизни — и не только земной, временной, но жизни грядущей, в вечности.
Первейшим из аскетических понятий, с которым знакомится ребенок, является пост. Сегодня редко обращают внимание на его аскетическое значение средства, раскрепощающего и приводящего в движение душу. Чаще указывают на его уставную роль как фактора, укрепляющего волю и послушание Церкви. Вероятно, из-за этой неполноты понимания детский пост в наши дни подвергается неоправданным послаблениям. «Вырастет — еще напостится», — рассуждают у нас сердобольные мамы и бабушки.
Однако наивно полагать, будто к старшему возрасту пост будет принят и перенесен детьми легче. В возрасте 3-4 лет детям лучше иметь уже твердый навык воздержания в пище. Без этого, приступая к посту, они будут своевольничать и раздражаться. Потихоньку, с двух с половиною лет, рекомендовал вводить для детей пост старец Алексий Зосимовский, «чтобы в три года они уже знали, что такое среда и пятница» (8, 44). Приучить к посту с малолетства тем проще, что именно в ранние годы ребенок естественно следует за родителями, в т. ч. и вкушая все то, что имеют за трапезой взрослые. Польза даже от такого бессознательного воздержания огромна — детская душа как бы облегченно вздыхает в ответ на послабление бремени плоти.
Тем более во втором детстве, пост может применяться не только в положенные по Уставу периоды, но, например, как мера взыскания или подготовки к духовно значительному событию (короткие периоды воздержания, сопровождаемые молитвой, накануне именин, паломнических поездок к святым местам, экзаменов, во время болезни кого-то из членов семьи и т. п. случаях). Важно только, чтоб взрослый при этом руководился любовью и учитывал силы и расположение конкретного ребенка.
В древности, когда аскетическая практика имела широкое распространение, а к мерам утеснения плоти относились спокойней, воспитание строили с учетом внутренних, аскетических закономерностей. В монастырских училищах Византии, где дети мирян воспитывались в единых со всей иноческой братией условиях, наказания, например, вообще не рассматривались как акты внешнего торжества справедливости и морали. В каждом из совершенных проступков предлагалось усматривать, прежде всего, действие страсти, угрызающей детскую душу, и меры внушения избирались такими, которые ослабляли бы данную страсть и укрепляли ребенка против нее.
Свт. Василий Великий в «Нравственных правилах» приводит подробное разъяснение этого принципа:
После каждого падения употреблять приличные (возрасту и ситуации — А.Р.) врачевства так, чтобы одно и то же служило бы наказанием за погрешности и обращалось в упражнение в беспристрастности души. Например, рассердился кто на сверстника (т.е. обидел, накричал — А.Р.). Такого должно заставить успокоить его (обиженного) и по мере предерзости его (в той мере, которой заслуживает проступок) оказать ему (обиженному) услугу, потому что навык смирения как бы отсекает душевную раздражительность... Произнес ли кто праздное слово, оскорбление ближнему, ложь или иное что запрещенное? Пусть уцеломудрится воздержанием чрева и молчанием» (10, 118).
Воспитателям нужно не просто водить детей в храмы и читать с ними молитвы, но учить иметь постоянную собранность и внимание к своим мыслям и чувствам. Для этого свт. Василий Великий, например, советует следующие меры:
При правильном руководстве у них (у воспитанников) скоро появляется внимательность ума и навык не рассеиваться, если наставники будут постоянно спрашивать, на чем остановилась их мысль и какой предмет их размышления. Ибо простота возраста, неухищренность и неспособность ко лжи легко высказывают душевные сокровенности. А сверх того, ребенок, чтобы не часто застигали его на какой-нибудь непозволительной мысли, будет избегать мыслей нелепых и постоянно станет удерживаться от нелепостей, боясь стыда обличении (10, 121).
Во втором детстве, к моменту достаточного сосредоточения умственных сил и самосознания (этот возраст у разных детей может наступать в 7-9 лет), взрослые могут и должны уже преподать детям первые осмысленные начала православной аскетики, без опыта которой не бывает настоящей христианской жизни — например, ознакомив их со смыслом и назначением того же поста и борьбы со грехом. Прекрасный пример подобного научения представляют собой многие святоотеческие творения, которые для того и были написаны, чтобы ввести молодые неопытные души в существо внутреннего делания. Например, когда не достает внимания на молитве, ребенка уместно спросить: «Скажи, как бы ты себя чувствовал, если бы тебя пригласили к царю на прием? Представь на минуту: вот, заходишь ты в тронный зал, кругом рыцари и придворная свита. Все смотрят на царя и на тебя: тебе нужно произнести речь. Неужели в эту минуту ты, раскрыв рот, станешь рассматривать муху, которая летает под потолком, или ворошить в памяти какие-нибудь пустяки? Нет, ты отдашь все внимание царю и будешь, что есть сил, собираться с мыслями: как лучше выразить все, что нужно? Так и на молитве — необходимо помнить, что ты стоишь и обращаешься в эту минуту к Царю всего мира и говоришь Ему самые дорогие и важные для тебя слова».
Допустим другое: ребенок склоняется к осуждению ближнего. На это вполне можно заметить: «Не думай, что сам лучше. Святые отцы были выше нас, не грешили — и то не позволяли себе осуждать недостатки друзей. Они говорили: «Горе мне, сегодня мой друг совершил грех, а я, может быть, поддамся на это искушение завтра!»». Еще ситуация: ребенок переживает обиду или раздражается на кого-то из сверстников. Внимание в этом случае можно обратить на наглядные примеры из «Поучений аввы Дорофея»: «Вот представь себе: бежит по улице пес, а когда в него кто-нибудь бросит камнем, он, глупый, не смотрит, кто в него бросил, а рычит на камень. Смешно? А сам-то досадуешь на обидчика и забываешь, что это — экзамен от Бога. Он посмотрел, есть ли в тебе терпение и прощение. А ты поддался, стал выяснять отношения, требовать справедливости, раздражаться на неприятное слово — как будто за камнем погнался».
Передавать знания необходимо с оглядкой на возраст. Нельзя чересчур рано рассказывать ребенку о невидимой брани, рисуя ее как борьбу с бесами. Воображение, сильно развитое у детей, способно переместить все внимание в сферу этого измышляемого ими фантазийного противостояния, что может повлечь за собой серьезный психический и духовный кризис. С осторожностью следует подойти и к рассказам об ангелах и святых. Иногда взрослые увлекаются словесным изображением невидимых духовных существ вокруг нас, думая, что это укрепит веру ребенка. Некоторым родителям импонирует, когда их ребенок вдруг заявляет, что видел крылатых существ, свет от икон и пр. Детей иногда даже пытаются понуждать на видения, подсказывать возможные темы... Однако все это не имеет ничего общего с подлинно смиренной и аскетически правильно устроенной педагогикой. В православной аскетике действует твердое правило относительно всех сверхъестественных проявлений: «не отвергать и не принимать». Этот же принцип должен быть целиком распространен и на воспитательные отношения.
Мистическая одаренность не может выдвигаться как цель религиозного воспитания. Духовные дары еще в большей степени, нежели способности интеллектуальные или эстетические, приходят от Бога. Нечасто встречается в детях музыкальный или изобразительный гений, особенные таланты к изобретательству или точным наукам. Но еще труднее теперь отыскать тех, кто с детского возраста одарен гением религиозным, мистическим. В целом следует признать справедливым то мнение Зеньковского, согласно которому более-менее чутким в религиозном отношении бывает не более, чем одна натура из четырех или даже пяти (по оценкам преподавателей воскресных школ и церковных гимназий — и того меньше, не более 10-15 %). Нельзя через силу домогаться от сына и дочери какой-то особой духовной чуткости, утонченности, а тем более приравнивать их к другим детям и пытаться «не отстать» от их уровня.
Задача здесь совершенно иная: с любовью и верой отнестись к тому малому, что имеется в данной душе, действуя, исходя из ее индивидуальных особенностей, сильных и слабых черт. Реалистичную, склонную к прагматике натуру нелишне «оторвать от земли», придав больше задора. Отвлеченную и мечтательную — «поставить на землю», призвав к большему реализму. Аскетика, в принципе, и была сформирована как общий для всех путь, который всякого организует и направляет в оптимальном для него русле. Она не была и не является областью избранных, ибо какие закономерности или общие пути можно себе представить по отношению к явным, духовно одаренным с рождения особым избранникам Божиим?
В исполненное драматизма подростковое время смысл педагогического аскетизма сильно переменяется — старшим здесь предстоит почти полностью «взять аскетику на себя». Отрочество — возраст восстания новых, неведомых отроку сил (пола), отдающих душу во власть противоречивых и страстных влечений.
Как отмечают многие, именно здесь велика опасность усилиться темной, демонической мистике. Подросток даже может привлечься этой таинственной силой, быть ею заинтригован и идти ей навстречу (гадать, вызывать духов, разыгрывать вместе со сверстниками ритуалы мрачного свойства). О. Серафим (Роуз), близкий к нам по времени американский подвижник, обращал, например, особое внимание на тот факт, что «по данным социологов в Сан-Фран-цисском «храме» сатанистов значительную часть «прихожан» составляла молодежь — выходцы из православных семей (т. е., в американских условиях, из наиболее консервативно и строго настроенной части общества — А. Р.). Значит, то воспитание, которое они получали (а были среди них даже дети священников), вызывало в них жажду бунта, протеста в самой крайней форме» (11, 108).
Все, что позволит подростку обойти стороной подобные искушения, сохранит за ним выбор добра и сил света (хотя бы в самом общем смысле нехуления и неотрицания Бога), должно быть заложено в душу ранее, до отрочества. Роль родителей и педагогов в подростковый период, как подчеркивает В. Зеньков-ский, безмолвна, с молитвой и обетами внутреннего делания, которые дают взрослые за мятежную душу. Этот перенос аскетической активности к взрослым продолжится вплоть до самого юношества, в которой волнение сил внутри успокоится, и молодая душа обретет способность к целостному и просветленному мистическому порыву.
Юность, этот последний акт детства, «прелюдия» взрослой жизни, являет собой, как уже говорилось, особое время, о котором Зеньковский (очень любивший этот период и много работавший с молодежью данного возраста) свидетельствует, что взрослая жизнь обычно не подымается выше тех горизонтов, которые видело юношество. Этот же факт подтверждают и многочисленные примеры житий святых: прпп. Антония Великого, Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Силуана Афонского и др. Именно в юношеские годы они возжелали приблизиться к Богу. А в писаниях свт. Игнатия Брянчанинова можно встретить упоминания удивительных молитвенных состояний и мистических озарений, которые посещали подвижника еще в ранние годы. «Когда я был пятнадцатилетним юношею, — вспоминает подвижник, — несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков» (12, 555).
Невидимой рукой взял Он ум мой, взял сердце, взял душу, взял тело мое. Едва ощутили они эту руку, как ожили! Явились в них новое ощущение, новое движение — ощущение и движение духовные! Я не знал доселе этих ощущений и движений, даже не ведал, не предполагал существования их. Они явились, и от явления их скрылись или сковались ощущения и движения плотские и душевные; они явились, как жизнь, и исчезло, как смерть, прежнее состояние. От прикосновения руки ко всему существу моему, ум, сердце и тело соединились между собою, составили нечто целое, единое; потом погрузились в Бога, — пребывают там, доколе их держит там невидимая, непостижимая, всемогущая рука. Какое же чувство объемлет меня там? Объ-емлется все существо мое глубоким, таинственным молчанием, вне всякой мысли, вне всякого мечтания, вне всякого душевного движения, производимого кро-вию; субботствует и вместе действует все существо под управлением Святого Духа.
Управление это необъяснимо словом. Пребываю, как упоенный, забываю все, питаюсь недоведомою, нетленною пищею, нахожусь вне всего чувственного, в области невещественного, в области, которая превыше не только всякого вещества, превыше всякой мысли, всякого понятия: не чувствую самого тела моего. Очи смотрят и не смотрят — видят и не видят, уши слышат и не слышат; все члены мои упоены — и я шатаюсь на ногах моих, держусь за что-нибудь руками, чтоб не упасть мне, или лежу, поверженный на одр, как бы в болезни безболезненной и в расслаблении, происшедшем от преизобилия силы. Молчание дивное, объемлющее ум, сердце, душу, устремившихся всею крепо-стию своею к Богу и потерявшихся — так сказать — в бесконечном стремлении к беспредельному, молчание это — вместе и беседа, но без слов, безо всякого разнообразия, без мыслей, превыше мыслей (13, 317).
Дмитрий Брянчанинов окончил Императорское инженерное училище — одно из лучших заведений тогдашней России и был любимцем царской фамилии. Однако же духовные впечатления (юноша молился Иисусовой молитвой непрестанно, засыпая и пробуждаясь с нею) сделали блеклым в его глазах весь свет Санкт-Петербурга, блистательной европейской столицы. Душа желала Божественного:
Протекли два года в занятиях земных, родилась уже и возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Богу. Я начал оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! (12, 555)
Когда читаешь об этом, ограниченной и близорукой выглядит моралистическая трактовка молодых лет будущего святого, как изображены эти годы у тяготеющего к внешней, протестантского типа религиозности Н. Лескова в «Инженерах-бессребренниках».
Именно в юности чаще всего оформляется чистая тяга к монашескому пути (в зрелые годы решение уйти в монастырь, в большинстве, появляется вслед за жизненными неудачами). Но здесь же другие души могут истово, с религиозным подъемом желать служить ближним — идти в детские ясли или приюты, становиться медицинскими сестрами (в военные годы 18-20-ти и даже 15-16-летние девушки, приписав себе недостающие годы, отчаянно, исступленно стремились на фронт).
Аскетика, если она была привита взрослыми ранее, становится в юности внутренней необходимостью. Без нее, без ущемления собственных потребностей и интересов, не было бы того порыва, той жертвенности, которые воспеваются в поэмах и песнях о молодости. Но юность нерасчетлива (Зеньковский). Ей в религиозном горении требуется совет и поддержка более зрелого, опытного сердца и разума. В иночестве это естественным образом достигается через монастырское послушание: не бывает других таких кротких и радостно-энергичных послушниц, какие встречаются в обителях среди юных сестер. В миру же к твердо устроенной внутренней жизни, скорее всего, приведет не подробное руководство по типу монашеского, но житейские труды, скорби и испытания — наши духовные кормчие, на которые ап. Павел, хотя и посетовал: таковые (миряне) будут иметь скорби по плоти, а мне вас жаль (1 Кор. 7, 28), — однако не забывает в другом месте возложить важную духовную миссию: но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не посты-жает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым... (Рим. 5, 3-5) и еще: многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Де-ян. 14, 22); носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6, 2).
Одноименная глава книги:
ХОЧУ ИЛИ НАДО. О свободе и дисциплине при воспитании детей
Спб.: Знаки, 2001
ВАЖНО: Все авторские матералы (статьи о воспитании, супружеских отношениях, чадородии), размещенные на этом сайте, отражают личную точку зрения автора и ни в коем случае не являются руководством к действию без благословения вашего духовника.
