Взято с сайта христианской газеты Севера «ВЕРА»
Отца Алексия Сысоева можно назвать одним из самых видных христианских педагогов в стране. Он директор православной классической гимназии в Москве (Ясенево), возглавляет в Московской Патриархии совет директоров православных школ и гимназий. Но нас в первую очередь привлекли труды отца Алексия по исследованию русской сказочной традиции, попытка через нее преподать детям христианские истины.
К сожалению, народное творчество в минувшие полтора столетия оценивалось российской, а затем советской наукой как языческое. Хотя немного найдется на земле таких мест, где христианство было бы принято столь искренне и творчески, как в Русской земле. Может быть, проблема в том, что его исповедание облекалось в детские, яркие формы?
Так или иначе, но русская сказка оказалась учеными мужами поставлена на службу идолам... Кому же на самом деле она служила? Вот тема нашей беседы с отцом Алексием Сысоевым.
— Отец Алексий, с чего началось ваше увлечение сказками?
— Это стало открытием моей жизни совершенно неожиданно для меня. Я художник по образованию, закончил школу при Академии художеств, затем — пединститут, художественно-графическое отделение. Стал преподавать.
И вот о чем затосковал. Нельзя детей научить любить истину, если не найдешь для нее художественного воплощения. С мысли об этом и началось мое увлечение миром русской сказки. Оказалось, что лишь на вид это развлечение, а на самом деле — глубоко спрятанная школа воспитания души через предание.
— Вы сказали «спрятанная школа». Спрятанная во что? Тот фон, на котором протекает действие сказки, многие ее герои, необъяснимые архаичные пласты — это языческое наследие... Или нет?
— Дарвинисты от филологии пытаются убедить нас, что мир сказок был создан идолопоклонниками. Это неправда. Если говорить о действительно архаических, самых древних пластах сказки, то они были даны человечеству в те времена, когда оно еще верило в Бога. Именно тогда появился фонд образов и сюжетных предрешений, заготовок.
— В эпоху до рассеяния народов?
— Думаю, что во времена рассеяния. Об этом, между прочим, говорил апостол Павел, общаясь с язычниками.
Господь повелел всем народам рассеяться для того, чтобы они в своем творческом даре жизни, в своем хозяйствовании не просто существовали, а отдавали лучшие силы души богопознанию. То была программа жизни, которую язычество приняло, но не распознало и не воплотило. Это сделало только христианство.
Вот «Сказка о сороке». Дается очень неприглядный образ сороки — прелый хвост, залатанный нос. И приносится на нее жалоба, что она разрывает зерна на пашне и обижает деток, которые останутся голодными.
Ворон, выслушав эту жалобу, вдруг неожиданно говорит: «Права сорока». И сорока победно улетает. В чем парадокс? В чем здесь смысл? Те, кому дарованы были эти семена, обязаны были не просто их иметь, как тот человек в притче о талантах, который свой дар зарыл в землю. Они должны были исполнять свою работу с полным воодушевлением, с полной самоотдачей.
А если не сделают этого, то все потеряют. Сорока-Воровка похитит его семена и будет права. Воровка — это образ трагедий, страстей, той нищеты бытия, которая настигает людей, не радеющих о своем спасении.
— Это ваша трактовка?
— Одна из трактовок.
— Вы сказали, что люди в незапамятные времена получили «заготовки» сказок от Бога. Можно ли пояснить?
— Исследователи до сих пор удивляются, как народы, ничего не знавшие друг о друге, имели тождественные сказочные сюжеты. То есть были даны изначально какие-то основы, которые потом по-разному осмысливались.
Но все сказки при этом имеют странности житейского свойства. Они парадоксальны по схеме, по ядру. И каждый народ, который брался их закончить, осмыслить по-своему, должен был придать сказке житейский смысл, ответить на замысел законченным произведением. Ради того, чтобы однажды это помогло нам вспомнить о своем сыновстве Богу.
— И сколько общих сказочных сюжетов имеет человечество?
— Я не считал, но не более 150.
— Если говорить о сказках, с которыми вы работаете, в какой период они могли окончательно сложиться?
— Думаю, что в эпоху средневековья, во времена расцвета православия на Русской земле. Именно тогда был востребован божественный замысел, изначально вложенный в «фонд сюжетов».
Сталкиваясь с загадками, парадоксами сказки, я стал изучать книги светских авторов на эту тему. Но здесь меня ждало определенное разочарование. Ответов найти не удалось ни у русских, ни у зарубежных исследователей.
— А Афанасьев?
— Его работы имеют все достоинства и недостатки науки того времени, то есть это позитивистские, наивные представления о мудрости народной, о том, что такое языческие воззрения и как они поэтичны. Это все недостаточно зрело и серьезно.
Только тогда, когда мы подходим к русской сказке как к явлению истинно-религиозному, она начинает открывать нам сокровища смысла. Самые архаичные, парадоксальные места обретают смысл, все становится на свое место.
— Это касается основной массы русских сказок?
— Нет. В народе есть много грешного, темного, и это отражалось в его творчестве. Плохих сказок больше, чем хороших, так же, как грешников больше, чем праведников. Но есть святое, и его тоже можно узреть.
Ошибка Афанасьева как составителя сборника, мне думается, состояла в том, что он ссыпал все подряд, не чувствуя, что в народе идет коллективный фольклорный процесс, очень жестокая внутренняя борьба, где были свои удачи и свои поражения.
В собранных Афанасьевым сказках есть много решений просто отталкивающих. А бывают никакие, банальные решения, и это тоже провал. Нас увлекают, но ничего не предлагают в итоге. Тебя приглашают на пир, а там пустая посуда. Особенно это чувствуется в позднейших сказках, где смысл уже подвергся разложению, например, в «Семи Симеонах».
Если говорить о русском народном творчестве, то я выделил для себя около пятидесяти сказок, которые обрели достойное завершение. Собственно говоря, не я их выделил. Есть такой сборник — «Мудрость народная». Его создала группа крупнейших наших фольклористов. Именно с ним я в основном и работаю в своей педагогической деятельности. Там есть все, что нужно: «Репка», «Колобок», сказки о животных, волшебные сказки.
— Как давно вы занялись исследованием сказок?
Мне трудно назвать какую-то дату. Но первый этап моих размышлений на эту тему закончился пять-шесть лет назад, когда мною была для ближайших друзей и сотрудников выпущена книжечка: «Педагогика русской народной сказки. Опыт выявления единой образовательной культуры».
Мы ее опробовали в обучении детей. Вместе с ними заново проходили путь истолкования. Я ничего не навязывал, просто спрашивал, например, что может означать тот же прелый хвост у сороки. Затем ребята писали эту сказку заново, от себя. И здесь произошло нечто прекрасное. Я вдруг зримо увидел, как в детях возрождается символическое мышление. Как оно заново в них, как в носителях русского языка, порождает текст, сходный с оригиналом, и в то же время отличный от него — очень разнообразный и очень свободный, богатый лексически, ритмичный.
То есть тот живой процесс народного творчества, который, казалось, уже пресекся, может быть восстановлен.
— От каких ошибок на этом пути вы хотели бы предостеречь православных педагогов?
— Прежде всего хотел бы предостеречь от самонадеянности. Можно привлечь Писание, обратиться к авторитетам, выпятить собственное мнение на первый план... И все задавить в ребенке. А нужно совсем другое — заставить сказку заговорить саму за себя, иметь позицию кроткого участника в процессе образования ребенка, остальное приложится. В этом вся школа.
Иногда толкования детей оказываются лучше моих. Мы учимся друг у друга.
— Тем не менее учителю необходимо иметь какие-то первоначальные трактовки. Было бы интересно рассмотреть некоторые из них.
— Те сказки, с которыми я работаю, можно условно разделить на несколько уровней. Первый — пропедевтический. Пропедевтикой в педагогике называется предварительное обучение, ознакомление в каких-то избранных узлах с основными ценностями предмета.
К сказкам такого рода относятся «Заяц-хваста», «Семеро козлят», или «Из сумки двое» и целый ряд других.
— Как сказка «Волк и семеро козлят» учит?
— Здесь, на мой взгляд, речь идет о таких ключевых понятиях, как Закон и благодать.
В «Волке и козлятах» Закон, подделываясь под матушкин голос, пришел и поглотил детей, всех, кроме одного. Причем не покалечил, а только проглотил. И здесь мы сталкиваемся с парадоксом, совершенно необъяснимым местом.
А дальше происходит нечто совсем неожиданное.
Мать, потерявшая детей, должна волка подозревать. Тем не менее она идет с ним на прогулку. Вскоре все разъясняется. Они приходят в особое место, где подвергаются испытанию. Мать перепрыгивает через угли горящие, через пламень, как истинная Церковь выдержала испытание, пройдя со Христом через ад, а Ветхозаветный Закон в лице волка терпит поражение. В нем нет веры и любви, и он не способен содержать в себе жизнь. Поэтому изрыгает все жертвы. Причем неискалеченными, целыми.
— Вы думаете, дети способны догадаться, что речь здесь идет именно о Законе и благодати? По-моему, даже если объяснить им, они не поймут.
— Но если учение о Законе и благодати объяснить взрослому без предварительной подготовки — он тоже не поймет. Сказка закладывает в нас архетипы, сеет семена, которые в свое время могут преобразиться в дивный сад веры. Поэтому толкование сказки — это очень деликатная вещь. Нужно очень внимательно вглядеться, не упустив ни одной детали, чтобы определить, во что может со временем вырасти заложенное в ней семя.
— Давайте перейдем ко второму, учительному, уровню.
Это такие сказки, как «Козьма Скоробогатый», «Василиса Прекрасная» и т.д. Они дают представление о новом месте человека в мире после пришествия Христа. Это второй этап — учительный.
— Как вы трактуете «Василису Прекрасную»?
— Это глубочайшая сказка, где победа даруется не благодаря сметливости героини, а по ее смирению.
Напомню сюжет. У девочки Василисы уходит из жизни мать, оставляя в память о себе материнское благословение и маленькую куколку, как образ, символ этого благословения, память о матери. Куколка помогает Василисе, а нужда в этом возникает постоянно.
Мачеха и ее дочери заставляют девочку много работать, завидуют красоте Василисы и, наконец, решаются ее погубить. Отправляют к Бабе-Яге, о которой известно, что она истребляет все живое. И девочка идет, безропотно выполняя послушание.
Эта скромность, очевидно, производит впечатление на Бабу-Ягу. Кто откажется от хорошей работницы?
Здесь мы, кстати, сталкиваемся с замечательным образом. У злодейки есть три слуги, облик которых явно восходит к трем всадникам апокалипсиса. Белый всадник олицетворяет в сказке утро, красный — день, а черный — ночь.
Сама же Баба-Яга в сказке совершенно определенно подается как смерть. У нее и забор, и ворота — все состоит из человеческих костей, кругом черепа и т.д. И вот такие у нее слуги.
— То есть понятие времени трактуется в «Василисе...» на довольно высоком богословском уровне. Ведь у Бога времени, действительно, нет, оно — свойство падшего мира, где смерть властвует.
— Но властвует только над тем, что ей принадлежит. На вопрос Бабы-Яги, как удается девочке исполнить все ее задания, Василиса отвечает: «По материнскому благословению».
И что же? «Не надо мне благословенных», — говорит Баба-Яга.
Удивительная реакция. Смерть не смеет тронуть девочку, не смеет ее оставить у себя, понимая, что это дитя ей не принадлежит.
Василиса уходит, унося с собой череп с огнем, за которым ее послали мачеха и ее дочери. По дороге девочка чувствует неладное, хочет выбросить череп, первый раз в жизни ослушавшись, ради спасения тех людей, которым она была ненавистна. Но череп настаивает на том, чтобы его донесли до места, а затем испепеляет всех врагов Василисы. Они гибнут от той силы, которую сами вызвали, которая должна была погубить сироту.
Вслед за этим сказка подходит к своему итогу. Василисе предстоит сплести некую чудесную ткань. Для этого создается новый ткацкий стан, потому что ни один из тех, что есть на земле, для такой работы не годится. Ткань, созданную Василисой, реализовать на рынке невозможно. Она предназначена для царя.
В русских сказках вообще очень много свободы от материального. Хорошая сказка не меркантильна, духовна по своей сути.
— Недавно я прочитал сборник с украинскими вариациями известных сказок, в том числе «Терем-теремок» и «Курочка Ряба». В них вместо терема — варежка. Когда звери туда собираются, охотник стреляет в варежку и обогащается. А в малороссийской «Курочке Рябе» старики не ждут простого яичка, а удовлетворяются осколками золотого. Несут их на рынок.
Мне кажется, украинцы, создав множество замечательных сказок, местами отходят от отеческой традиции. Ведь то простое, настоящее яичко, которым утешены старики, — это образ немощной и всесильной, единой для нас русской Правды, которая содержит в себе жизнь вечную.
— Мы с вами поговорили о двух уровнях сказки. Что можно сказать о третьем?
— Третий уровень — это такие сказки, как «Волшебная дудочка», «Белая уточка», «Царевна Несмеяна». Суть здесь в том, как душа понимает мир в общении со своим Спасителем, здесь богословие русской сказки не сокрыто от взоров.
— Можно ли показать это на примере «Несмеяны»?
— Там дается странный образ царицы, которая, всем обладая, должна бы всему радоваться. Но нет, она пребывает в печали и ждет того единственного человека, делателя Христова, который может ее обрадовать.
Такой человек находится. Он смиренно трудится весь год, после чего хозяин приносит мешок денег и предлагает взять столько, сколько работник сочтет нужным.
И всякий раз герой сказки укоряет себя, убеждает, что многого он не достоин. Берет одну денежку, да и ту теряет. Когда это происходит в третий раз, работник уже готов, созрел для того, чтобы выйти в мир, людей посмотреть.
На пути ему встречаются три существа: сом, мышь и кто-то там еще — третий. Герой одаривает их милостыней. Потом приходит в город — это собрание диковинок внешних и внутренних. Там прекрасные здания, где «сколько людей — столько дверей».
Но вдруг работник видит несчастный лик Царевны Несмеяны. Это одно из самых потрясающих откровений сказки. Что происходит? Герой падает в обморок — лицом в грязь. Сцена эта смотрится как нечто комическое, но вдруг это комическое еще усиливается. Сом с длинным усом, мышь — все эти существа начинают бегать по нему и очищать костюм героя.
И тогда царевна первый раз в своей жизни улыбается. Она посрамляет всех записных шутников и выходит за работника замуж.
В этой сказке мы встречаем настоящее понимание того, что нужно Христу от верной души. Деньги герой теряет потому, что должен расстаться со всякой корыстью, мотивацией. Когда он проходит школу смирения и нестяжательства, то выходит в мир. Уместно вспомнить в связи с этим образ преподобного Серафима Саровского. Он тоже много лет трудился в тиши, забвении, а затем ему было благословлено выйти к людям, одарить их плодами стяжания Духа.
Так же и наш работник. Что он вынес из своего смирения? Щедрость. А в грязь падает потому, что мыслит всех других людей лучшими, чем сам, умаляется до крайности, до юродства. И вызывает улыбку — этот знак пробуждающейся радости в душе царевны.
— А что символизируют сом и мышь, которые очищают его одежду?
— То, что у Бога не пропадает никакое наше дело. Дела идут впереди нас.
— А Несмеяну можно, наверное, рассматривать, как родную землю, которую не радуют ни прекрасные города, ни люди, живущие в достатке (сколько людей, столько дверей). Она не видит святости и оттого невесела.
— Да, это можно, наверное, и так истолковать. Во всех лучших сказках есть светлый, бесценный образ, который находит отклик в нашем сердце.
Сказка — это, конечно, не цитата из Евангелия и не формальная перелицовка Писания. Она берет дух, а не букву христианства и облекает его в самые невероятные образы. Спускается в архаичное, языческое подполье и просвещает его светом Христовым.
При этом открытая демонстрация своих убеждений здесь невозможна. Это противоречит вкусу и характеру русского человека, для которого вера — нечто сокровенное. Слушатель должен проделать душевную работу и сам извлечь должный урок.
Но есть сказки, где лик Христов проступает особенно зримо. Он, по моему мнению, является нам в образе жениха в «Крошечке-Хаврошечке», князя в «Белой уточке», царя в «Войне грибов».
Возьмем для сравнения сказку «Кот в сапогах». Она основана на одном из древнейших сюжетов. Во французском варианте, изложенном Шарлем Перро, речь идет о том, чтобы поучаствовать в азартной игре. Поводить за нос сильных мира сего, не потеряв головы, справиться с неожиданностью. Все живо, интересно, но...
В «Козьме Скоробогатом» мы видим настоящую героическую поэму об избранничестве души. Герой живет в глухом лесу с несколькими курочками. Это все его имущество. Одну курочку лиса украла. Перед нами — образ судьбы, которая калечит и учит, крадет и одаривает. Вопрос в том, какую позицию по отношению к ней ты занимаешь.
Лиса испытывает героя тем, что покушается на его состояние. Чем будет он дорожить, если у него (помните Книгу Иова) все отнять?
Потом происходит та же сцена, что и в сказке «Кот в сапогах». Козьма не может прийти к царю в своем рванье и оказывается в реке под мостом. Его спасают и одевают в самые лучшие одежды.
Эту сцену уместно сопоставить с Крещением, когда те воды, которые во времена Потопа были смертоносны для людей, вдруг обновляют человека, даруют новую жизнь. Он выходит из них обновленным.
Козьма женится на дочери царя, и тут правитель предлагает ему так очень благодушно: «Поедем посмотрим твои прекрасные имения».
Они вместе отправляются в тот дворец, где во французской традиции жил людоед. А в русской... змей.
По пути лиса убеждает крестьян признать своим хозяином Козьму Скоробогатого, и они соглашаются, чувствуя, что идет новая сила, способная сокрушить их змеевидного владыку.
Но вот и дворец. Лиса убеждает змея скрыться в дупле, пересидеть. Здесь все прозрачно. Это дупло того древа, под которым было совершено первое искушение, где Бог был отвержен человеками, и на Его место заступил иной хозяин — князь мира сего, сатана.
Заканчивается сказка тем, что Козьма, которого царь вооружил луком и стрелами, расстреливает этого змея в дупле. Диавол сокрушен человеком в том самом месте, где одержал свою первую победу над ним.
— В чем главное отличие западной сказки от русской?
— В сказках Запада слишком сильно отражена жизнь внешних слоев человеческого сознания. Они часто обращают нас не к глубинам духа, а к подсознанию — то есть наиболее огреховленной, страшной части человека. Это мнимая глубина. Западная сказка в этом смысле дает большую пищу для психоаналитиков.
И второе. Когда появляется декоративность в сюжетной разработке, то это ведет к какой-то исчерпанности. Нужно, чтобы сказка в тебе зудела, ее парадоксы требовали разгадки, а что-то вообще оставалось бы непонятым.
— Эта мысль о непонятости мне кажется очень важной. Ребенок много не ведает, но жить ему интересно, мир кажется волшебным. Глубоко верующего человека, подвижника, бесконечно волнует и наполняет счастьем непознаваемость Бога.
В то же время человек, погруженный в обыденность, знает все, но... Каким тоскливым было мнимое знание Адама и Евы, вкусивших запретный плод!
— С этим трудно не согласиться.
— Влияет ли знакомство с русской сказкой на общее образование ваших гимназистов?
— Дается очень важный импульс к овладению родной речью. Ученик начинает жить по законам русского слова. А затем интересоваться и речью других народов.
Ведь любой отдельно взятый язык не полон. Он является частью того изначального наречия, которое Бог даровал нашим предкам в раю. Которое пытается вспомнить сердце.
Так школа, которая начинается как русская, на определенном этапе способна становиться всечеловеческой.
Беседовал В.ГРИГОРЯН
ВАЖНО: Все авторские матералы (статьи о воспитании, супружеских отношениях, чадородии), размещенные на этом сайте, отражают личную точку зрения автора и ни в коем случае не являются руководством к действию без благословения вашего духовника.
