1 ЧАСТЬ СКАЗА
БЛАГОВЕЩЕНЬЕ

Благовещенье весне льет
Блаженную истому,
Затаив в березняке
Берестяную икону.

Богородицин покров
В талых водах отразился,
Взгляд открытых небесов
В горний лик преобразился.

Там Архангелова ветвь
Распустилась в птичьем клине,
Что несет на крыльях весть
О Ее Предвечном Сыне.

Веселись же дольний мир —
Божий Сын к тебе явился,
Царь Святых Небесных Сил
В Чреве Девы воплотился.

Так природа на весь мир
Ярким солнышком вещала,
И обильных яровых
Урожаев обещала.

Уродится рожь густа,
Высока да колосиста.
Умолотиста-злата
И играючи-волниста.

Ведь на то Благая весть —
Обнадежен был крестьянин,
Будет ноне что поесть —
Зазимуем со хлебами.

В том селе обычай был —
Миром печь себе просфоры,
И чтоб дух печной остыл —
На ночь ставить под затворы.

А предутренней порой
Те просфоры вынимали,
И в соборе за рекой
На обедне освящали.

То преданье сохранить
Коль недужному больному
В тюрю малость накрошить
Той просфорочки оскому,

Помолившись, дать испить…
И к святому Воскресенью
Бог поможет сотворить
От хворобы исцеленье.

Освященный хлебный чин
Под божницею хранили,
При посеве яровин
На лычке с собой носили.

Божья Мати, Гавриил,
Нам в трудах благоволите.
И молитвой Горних Сил
Наш посев благословите.

Пусть разродится земля
Ячменями и пшеницей,
Хлебородного добра,
Жита всякого сторицей.

Грех работать в день такой.
И полесные селяне
В церкви были всей гурьбой,
Как прилежные христьяне.

Среди пестрой той толпы
(Сказу должно начинаться)
В храме приклоняли лбы
За обеднею три братца.

Лица их не веселы,
На челе у них забота.
Гнули спины до земли
И вздыхали от чего-то.

ВСТУПЛЕНИЕ

То село звалось Полесье, чай дворов там было двести,
Да на взгорке за рекой хуторочек небольшой.
В хуторке былинной славой храм златился пятиглавый.
Колокольный благовест на пятнадцать добрых верст
По окольным далям лился, звоном бронзовым струился —
Мол, дела мирские знайте, но и Бога поминайте.

У мосточка, напрямик, жил в селе один старик.
В хате справной и кондОвой, с крышей тЕсовой и новой,
Сверху скрепленной коньком, да с каймленным козырьком.
На наличниках узоры, рябью мазаны подзоры.
Тот старик лет сто прожил, да лишь трех сынов нажил.
Старший был отменный плотник, дроводел — лихой работник.
Средний — сам себе кустарь, кожевед и чеботарь.
С младшим вышла неувязка, то ль нечистого острастка,
Или кто приложил глаз, домовой ли в поздний час
Испугал дитятю в люльке — парень был не в том рассудке,
Или малость с роду так, вобщем, вылитый дурак.
Никакой не знал заботы, только было три охоты —
На печи лежнем лежать, во лесу грибы искать,
Иль на звоннице соборной билом в колокол стозвонный
Бить на весь крещеный свет, так, что бесам мочи нет.
Жили часом с мясом-квасом, обшивались канифасом,
Но случалось, что порой только хлебом и водой.
Было чуть у них землицы, да с нее не прокормиться,
Потому рукомеслом содержали братья дом.

Но беда: отец родимый, видно старостью томимый,
Этой масленицей слег. Сыновьям же дал зарок,
Чтоб хлеба спекли намедни и просфору на обедне
Освятили б к полудню, и снесли ее к нему.
Той заботою гонимы, той печалию томимы,
Освященный дар забрав, в коробец ее поклав,
Братья низко поклонились, да и вон заторопились.

3-КОНДОВАЯ ВЕСНА

О полдень ручьи струились, да скворцы разгомонились.
Плат небесный над горой весь дышал голубизной.
Воздух свежий был с теплинкой, всяк сугробец со слезинкой.
Мол, капелью изойдусь, только с зимушкой прощусь.
Скат-дорожка потемнела, колеями пропотела,
И по ней братья гуртом возвернулись в отчий дом.

После солнечного дня в хате мнилась полутьма.
В малой горнице лежащий, на одре своем болящий,
Привечает их отец. ПорушИл святой хлебец,
ЛомотОчек откусил и святой водой запил.
В те года лекарств не знали — больше Богу доверяли,
Дважды век не проживешь, раньше срока не умрешь.

А за окнами капели золотой искрой блестели.
И из клеточных темниц выпускал на волю птиц
Люд веселый деревенский. Вслед веснянкой — песней детской
К ним летело обращенье, мол, летите без стесненья
Вскользь по облачному сколу прямо к Божьему Престолу.
Тетки — пестрые чечетки, лазоревочки — красотки,
Да щеглята — молодцы, воробьишки — сорванцы,
Снегирюшки краснозобы, да синички чернолобы.
Дружной стаей возлетайте, Саваофа умоляйте,
Чтоб в небесном терему отомкнул Он нам весну.
Растопил снега матеры, льдов порушил бы заторы.
И послал благоволенье в день святого Воскресенья.

4-ШЕСТАЯ ВЕЛИКОПОСТНАЯ

На шестой великопостной грянул статью теплоносной
В Марьин день лихой апрель, сбил в яругах он купель
Из подтаявшей снежицы, по лугам ручьи-быстрицы
К рекам скованным пустил, все дороги порушИл.
Воды — вешницы в овражках заиграли пенной бражкой.
И пропел свой гимн весне жАвор в синей вышине.
Поселяне-сторожилы той приметой говорили:
Коли поле обводнится — пышный травостой родится.

Следом Тит, за ним Федул — с полуден тепляк подул.
Вмиг сугробы потемнели, приосели, пропотели.
По разводьям расплылись, зыбким паром изошлись.
Бабы знак тот примечали, да оконницы снимали,
Чтобы зимний дух и чад разом выветрить из хат.

Точно в Вербно воскресенье вспухло рек оледененье.
Под Еланиным мостом щука бухнула хвостом.
Ледоставы сокрушились, воды лонные открылись.
По церквям же краснотал именинник нынче стал.
Вверх пухавочки вздымает, вход Господень прославляет
В град святой Ерусалим, что с икон старинных зрим.

А старик наш все недужит, с каждым днем здоровье хуже.
И уж негде силы взять, чтоб с одра чуть-чуть привстать.
Днями пищи не вкушает, в забытьи порой впадает.
Сыновья вокруг сидят, все по очереди бдят.

5-СТРАСТНАЯ СЕДМИЦА

На седмице на страстной вновь повеяло зимой.
Потянуло сиверком, призасыпало снежком.
Суходолы убелились, чащи снегом нарядились.
Лишь на чистый четверток, под закатный вечерок
Вьюжны хмари прояснились, и на небе преломились
В виде красного Креста — лучевые три перста.
Люд простой глядел-дивился, да неистово молился,
На игру румяных дуг — символ страшных Божьих мук.

Вот Великая суббота — всем хозяюшкам забота
Греть опару на печи, мазать маслом куличи,
Отжимать творожный слой, мазать яйца шелухой.
И к вечерне приносить, да б все это освятить.

Ночь вселенская настала, тьма околицы объяла.
И народ стоял тишком пред закрытым алтарем,
Ожидая, где Спаситель, зла и ада Победитель!
Свечи в храме притушились, лишь лампадами златились
Лики праведных, святых на иконах верховых.

Двери царские открылись — на солее появились
В облаченье золотом сам священник со дьячком.
И всем набожным мирянам — православным христианам
Тропарем пропели весть, что
ИИСУС ХРИСТОС ВОСКРЕС!
Тут же певчие на клире этот возглас подхватили,
И, ликуя, от земли прям под купол вознесли.
Сердцем люд возвеселился, храм свечами озарился.
И собором весь народ вышел вон на Крестный ход.

Выси горние открылись, ясны звезды затеплились,
И во весь небесный свод закружили хоровод.
Словно Ангелы с свечами где-то там над небесами
Перед Троичным Престолом Аллилую кличут хором!

6-НАСТАВЛЕНИЯ ОТЦА

Всенощную отстояли, братья в хату поспешали,
Взяв по малому яйцу, разговеться да б отцу.
Мол, Христово Воскресенье — смерти, ада разрушенье…
Их старик остановил, о другом заговорил:

— Подойдите ко мне, чада, вы мне верная отрада!
Лавку двигайте сюда и послушайте меня.
Как о полночь — Воскресенье было мне одно виденье,
Я лишь день преполовлю, и сегодня же умру.
Вам оставлю завещанье и такое послушанье:
Ты, Демьян, как старший сын, будь в дому сем господин.
За братьями приглядишь и добро не разоришь.
Только все ж остепеняйся, по гулянкам не шатайся,
А женись, тебе в обед, почитай, уж тридцать лет.

— Ты, — сказал он Епифану, — часто тянешься к стакану.
Кроме праздников, оно, пить зеленое грешно.

— Ты, Иванушка, родимый, — молвил младшему он сыну, —
Не забудь отцовских слов — почитай старших братьев.
А теперь пора проститься, как пройдет СветлА седмица,
С РадунИцы в аккурат надо три ночи подряд
Всем по очереди братцам на могилку мне являться.
До утра Псалтырь читайте, упокой мой поминайте.
И не бойтесь никого, даже черта самого.
Пусть лукавый вас стращает, привиденьями пугает,
Жуткий голос подает, с тяжким воем подойдет…
У Креста свечу зажгите и до самой зорьки бдите.
Как уж в небе рассвело — ворочайтесь во село...

7-ХРИСТОВО ВОСКРЕСЕНИЕ

Вот янтарной нитью узкой над землею святорусской
Лучевой блеснул шесток, показался солнца бок.
Все оно заполыхало, самоцветами взыграло,
Разлилось искрой червленой, желтой, синей и зеленой.
Отошла ночная тень — наступил ВЕЛИКОДЕНЬ!
Ребятишки уж не спали, в этот час дозор держали:
Лезли в утреннюю тишь на князьки двускатных крыш.
Кто увидит (хоть в оконце) эти заигрыши солнца,
Так тому уж не тужить — целый год счастливым быть!

В это время на угорье, в Иоанновом соборе
На иконе многоликой пред Заутренней Великой
Все святые просияли, в середине церкви встали.
Ликом в лик заликовались, обнялись, христосовались,
Поклонились алтарю — Свят — небесному Царю.
Райским светом улыбнулись и в иконы возвернулись.

Всем в деревне Воскресенье, поздравленье, разговенье.
Братья ж наши в храм бегут, да священника зовут.
Тот Дары с собой взбирает и к больному поспешает.
Старика он навестил, исповедал, причастил.
И лишь день преполовился, с сыновьями тот простился,
Шепотком тропарь прочел, мирно к Богу отошел.

8-СВЕТЛАЯ СЕДМИЦА

Всяко может приключиться, только в Светлую седмицу
Быть печальным не должно — так оно заведено.
Вся посельщина гуляет, Пасху красную справляет,
Пьет ведерками вино — в праздник это не грешно.
В среду парни, молодушки на просушенной опушке,
Где растаял рыхлый лед, водят первый хоровод.
Братья тут же нарядились, к балагану навострились,
А Ивашка дурнем слыл — на гулянки не ходил.
Мол, одно ему веселье, пусть лежит в запечной келье,
Тараканов лаптем бьет и соплю свою жует.
Да и сам Иван не тщился, к хороводу не просился,
А на звонницу ходил, да и в колокол там бил.
Всю пасхальную седмицу старики и молодицы,
Бабы, резва ребятня допускалися сюда.
Знать почетно это было, хоть разок схватить за било,
Раскачать на весь замах и ударить в пух и прах.
Колокол был с редким гласом, сочным вылуженным басом
Оглашал он лог и бор — весь околичный простор.
Много лет назад случилось, что царю тут приключилось
Проезжать дорогой той в Златоград престольный свой.
У реки он становался, после на гору взобрался,
И дивился на окрест благолепью этих мест.
Царь решил державной волей основать селенье в поле,
На горе воздвигнуть храм, выдать злато куполам.
Освятить престолы храма в честь Крестителя Ивана,
Потому, что по крещенью Иоанном был с рожденья.

Видно то был вещий знак. Оттого Иван-дурак
Возлюбил собор заречный, и охоткой скоротечной
Службы часто посещал, звонаря ли замещал.
Наипаче, по закону, чтил он храмову икону.
На иконе древней той был Предтеча с ендовОй.
С грешной матушки-землицы возлетали, словно птицы,
Души постников, монахов, страстотерпцев, патриархов.
Их Креститель привечал, свят-водою угощал
Из криницы Иорданской. Сам с любовью христианской
Омывал струею пенной всех за Веру убиенных.
Рушниками утирал и за брачный стол сажал,
Где Трапезой бесконечной причащались к Жизни вечной.
На нее Иван молился, перед ней благословился,
Хоть умом он не прослыл, сердцем к Богу ближе был.

9-ПЕРЕЛОМ ВЕСНЕ

Вот серебряной октавой в поднебесье зычной славой
Журавлиный грянул хор, огласил земной простор,
Мол, весна переломилась, к лету теплому склонилась.
Наступил Иринин день. Знать, пора рассаду в земь
Пересаживать на грядки. Всяко семя по порядку
Омывалось на заре в родниковом бочажке.
Овощ сеяли, сажали, да при этом напевали:

— Репа, репонька, родись крепонька,
Не мала, не велика — до мышиного хвоста.

— Ты, капустенька, родись густенька,
Ножка в пядень, листок в сажень,
Вилочек в складень.

— Вы, морковушки — краснозобушки
Во сыру землЮ вытягайтеся,
Корешками вглубь прорастайтеся,
Соком маковым наливайтеся.

— Редька-ломтиха, засевайся лихо,
Выгляни росточками, малыми кусточками.

В жилах тоненьких хмелинкой, за покатой берестинкой
Забродил березов сок. Снег на дно оврагов слег.
На поляночке зарецкой встал Зосима Соловецкий
С долгим посохом на взнос. В набалдашнике принес
Он пчелиную царицу, и благой своей десницей
В лет послал пчелиный рой на пригорок луговой.
Мол, от зимнего завета разговейтесь первоцветом.

Уклочились муравою луговины за рекою.
А по ним во весь опор в свой заутренний дозор
На коне неугомонном, словно кипенью беленном,
Свят-Егорий выезжал. Окоемы оглядал.
Грозно держит длань его огненосное копье,
Ноги в золоте червонном, светит блеском серебренным
В кудрях каждый волосок. Руки же по локоток
Свиты пронизью жемчужной. Аки камень изумрудный
На затылице звезда. Выпускай пастись стада
На зеленое приволье к светло-храброму Егорью.
У поросших берегов защитит их от волков,
Отбелит холсты зарею — яркой юрьевской росою.
Всяк травинку и листок из-под спуда изведет,
Чтоб кормились животинки на муравленной лядинке,
Чтоб пастушечий рожок собирал их во кружок.

2 ЧАСТЬ СКАЗА
2.1-ЗАВЕТНЫЙ СРОК (РАДУНИЦА)

Отплясала Свят-седмица, и явилась Радуница.
Наступил детинам срок исполнять отцов зарок.
Днесь к погосту на охрану отправляться бы Демьяну,
Вот по хате он и кружит, то ли чем-то он не дужит,
То ль к подруге на свиданье он боится опозданья,
Али, боязно решиться — ночь глухую отмолиться.
Заглянул он за голбец, прям в запечный теремец:

— Гей, Иваша, милый друг, мне ведь как-то недосуг,
Или хвор я головою, или хром одной ногою,
Да признаюсь, при луне, как-то зябко будет мне.
Ты с печи не мог б спешиться, да у батьки помолиться
Только ноченьку одну. Я с торжочка принесу
Для тебя лещей копченных, да орешков подкаленных,
И в довесок ко всему еще пряников возьму.
Ты ж у нас горазд молиться — лбом о землю крепко биться.
(Про себя подумав так : "Ну дурак — он есть дурак.")

Кудерьней Иван тряхнул, сладко-сладко позевнул:
— Не за лакомство старанье, сполню тяти завещанье,
Все кафизмы перечту — душу батеньки почту!

2.2-ПЕРВАЯ НОЧЬ НА КЛАДБИЩЕ

День под вечер коротался.
Багрецами наливался
Над коньком избы закат. Повечерьем в аккурат
Ваня с печки кувыркнулся, в лапотенки приобулся,
Вкрест оборки подвязал, с закутка Псалтырь достал,
Взял за пазуху краюшку и покинул вон избушку.

С ложа Дема быстро встал, словно вовсе не хворал.
Прямиком чрез огород — на девичий хоровод.

За околицей развилка: лева тропка тянет жилку
В полевую глухомань, вправо путь через елань,
По мосточку над ручьищем — вот и старое кладбище.
Льют отзори цвет вишневый. Над могилкою отцовой
Ваня свечку затеплил и Псалтырь свой приоткрыл:

— Благ тот муж (в псалмах речивых), кто на вече нечестивых
Не идет. И свой живот лишь для Господа блюдет…(Пс.1)

Вот над лесом отемнело. С колокольни тяжко, квело
Отзвались колокола, значить, полночь подошла.
Вдруг, какая чертовщина, из земли на три аршина
Огнь пробился, словно дух, а потом опять потух.
Пламя свечное дробится.
Чу, незримые копытца
Сотрясают землю в стук, да и бегают вокруг.
Но Иван (крепка повадка) был неробкого десятка,
Знай псалмы свои читает, имя Божье поминает,
Пред Крестом поклон творит и вокруг себя не зрит.

Тут и ночка пролетела, звездна россыпь побледнела,
И с речной луки потек предрассветный холодок.
Зори вешние взыграли, пойму полымем объяли.
И под первый птичий гимн нечисть сгинула, как дым.
Ваня плюнул им в догонку, и скорей в свою избенку.

2.3-УТРОМ В ХАТЕ (ОЧЕРЕДЬ ЕПИФАНА)

Петухи заполошились — братья тут же пробудились.
Все хозяйство оглядать, корма курушкам задать,
Домовую бокогрейку — печь кормилицу-стряпейку
Растопить сухой щепой, и пузан-горшок с водой
Прям на жарницу поставить, всякой зеленью приправить,
Крепко солью посолить, да бы щейницу сварить.
Тут к еде, как будто зван, появляется Иван.
Ему ложечку вручают, за столешницу сажают:

— Ну, ответствуй, молодец, как почивший наш отец?
— Вот уж, братцы, ночь стояла — шибко нечисть лютовала!
Льет струею огневой, воет вьюгой полевой,
Вкруг меня копытом било. Ай-яй-яй, как страшно было!

Братовья давай шутить, смехи начали водить,
Хоть над глупым грех смеяться, все ж не могут удержаться.

— Эй, братишечка, Иван, может, был ты малость пьян,
На муравоньке улегся, в дрему сладкую облекся,
Вот и брешешь нам в избе, что привиделось тебе.

Ваня в то не обозлялся, на братьев не обижался,
Миску начисто доскреб и к себе за печку лег.

Снова день обвечерялся. Епифан запричитался:

— Ан, мне спину чем-то гнет, и нутро трясучкой рвет!
Знать, апрельской мокровицей мне продуло поясницу.
Ваня, братец, выручай, мою ночку отчитай.
Я ж на босы твои ножки изошью тебе сапожки.
Будешь в Липовую падь в них коровушек гонять.

— Бог с тобою, Епифаша, отчитаю ночку вашу…

2.4 — ВТОРАЯ НОЧЬ НА КЛАДБИЩЕ.

Вон туман над бережком встал лодейным паруском,
Дали сутемень смежала, в пойме цапля прокричала.
Вышел Ваня на погост, встал на свой обычный пост,
Засветил свечой аршинной, отворил Псалтырь старинный.
Глухо бьют колокола — снова полночь подошла.
За последним перезвоном разошлося с тяжким стоном
Чрево зыбкое болот — глуби кажут свой испод.
А оттуда злым накатом, с лаем, ржаньем, лихоматом
Свора нечисти лесной появилася гурьбой.
Взвились вихори лихие, корчат хари бесовские,
Мол, лишь за руку возьмем — сразу в топь уволокем…

Ваня воплям не внимает, только, знай, себе читает:

"Боже всякого творенья, не отринь раба моленье,
Плачу в горести моей без благой Руки твоей,
Гласа ворога смущаюсь, нечистивого пугаюсь…" (Пс. 54)

Дрогнул чертовый шабаш:
— С ним не выпьешь баш на баш!
Как дьячок Псалтырь талдычит, нас совсем, видать, не слышит.
Ну дурак — он есть дурак, не подступишься никак!

На ущербе ночь светлела, пал туман в охлопьях белых.
И от первого луча нечисть дала стрекача —
Вся свалилась в позевоту окаянному болоту.
Ваня липкий пот отер, и скорей в родимый двор.

2.5-ПОСЛЕДНИЙ ЖРЕБИЙ

Травка пышно нагустела, под плетнями заботвела
Сныть, крапива и щавель. Росовейница капель
Щедрой дланью осыпала…Деревенщина срывала
То зеленое снедье, и во щи давай ее.
Савва заглянул голодный — елся овощ самородный,
Потому, как в закромах жито мерилось в горстях.

Опосля и Марк явился — лист березы распустился.
С птичье перышко листок — даст кукушка голосок.
Чащи в дымке изумрудной, воздух в песне перегудной.
И сквозился лес хмельной наливною бирюзой.

Братья в хате утреняли, да Ивана поджидали.
То ль в трех соснах заблудился, или в луже утопился,
Или с лешим покумился, только дюже припозднился.
Вдруг врывается Иван, зельным страхом обуян.
С перебежки истомленный выпил ковш воды холодной:

— Еще хлеще ночь была, кудь аж зА горло брала!
Топи пасти разомкнули и от туда изрыгнули
Вурдалаков легион, те меня со всех сторон
На кладбИще обступили и в трясину волочили.
Две уж ноченьки отбыл — дальше нету моих сил.
Вы хоть батеньку почтите: третью ночь вдвоем отбдите.

Епифан промолвил споро:
— Нет такого уговора!
Бог свидетель и судья: третья ноченька твоя.

Братья снова ни в какую. Сев на лавку угловую,
Призадумался Иван:

"Прав, конечно, Епифан.
Жребий вместе мы рядили, третий кон же мне отбыли —
Чему следует бывать, уж того не миновать".

2.6-В ИОАННОВОМ СОБОРЕ

В новом каменном соборе очутился Ваня вскоре,
Там Предтечу отыскал и пред ним на пол упал.

— Иоанн, святой Креститель, постник и пустынный житель,
В жизни праведной своей выше всех земных мужей.
Даждь мне силы и терпенье превозмогнуть искушенье,
Чтоб родительский зарок сполнить точно в оный срок.

Та икона, без сомненья, зело дивным вдохновеньем,
Духоносною рукой с неземною лепотой
Древним мастером писалась. Всяко сердце умилялось
Этой горней красотой на досщечечке простой.
Людям — Божье снисхожденье, нам же грешным — в утешенье…

Перед ней Иван излил то, что в сердце накопил.
Иоанн преобразился, с ендовой поворотился,
Горсть водички зачерпнул и в лампадочку плеснул.
И как будто тихим гласом:
Мол, лампадным этим маслом
На челе и на груди Крест пречестный начерти.
Вот тогда ты не преткнешься — на всю ночь обережешься
От луканьки и от пана, и от их царя шайтана…

Сгас лампадный фитилек, Ваня масла взял чуток,
Тем елеем осенился и к иконе приложился.

2.7 — НА ГУЛЯНКЕ

Свечерело на опушке. Балалайка-веселушка
Забренчала в три струны песню летошней весны.
За околичною вешкой собралася на потешки
Вся Полесна молодежь. Тут и пляски и галдеж.
Молодушки здесь и были — темны брови насурмили,
Чтоб понравиться юнцам, залихвастым молодцам.
Все забавы удалые. Сарафаны распашные.
Красны девки стали в круг — голосяночку ведут:

Как по лугу добрый молодец гулял,
Зорьку вешнюю за речку провожал,
А навстречу красна девица идет,
Белой рУчушкой цветочки с пожни рвет.
ПоблизЕхонько сходилися они,
ПонизЕхонько клонились до земли.
Добрый молодец на слово был пригож:
— Ты здорова ль, красна девица живешь?
— Я жива-здорова, мил-сердечный друг,
Только тятя не пускал меня на луг.
Каково ты без меня на свете жил,
К хороводу вечерами выходил?
Как на шелковой муравоньке пестрец,
Отвечал ей добрый парень-молодец:
— О тебе я, красна девица, тужил.
К хороводу без зазнобы не ходил.
Нет мне дела до воркотливых девиц,
До наряженных поющих молодиц.

2.8 — ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

По тропинке глухоманной, по чащурке лихоманной
Снова шел Иван на пост, на завещанный погост.
Знать — не ведал он, понятно, возвернется ли обратно.
Для себя добра не ждал, лишь на Бога уповал.

Новый месяц народился, тонким серпиком искрился.
Словно коваль молодой взял брусочек золотой,
И давай его калить и сучить в тугую нить —
Мал-кусочек же остался, словно волос истончался,
И пронзил своим рожком глубь лазури над леском.

Ваня вышел на кладбище. Пялит ночь свои глазища.
Страх с души своей стряхнул и псаломник отомкнул.
Вот и полночь отзвучала, в небесах луна привстала,
А в лесу ни шепотка, нету даже ветерка.
Чередой часы проходят, вкруг могил никто не ходит.
Месяц за реку упал. Ваня Псалтырь дочитал.

И лишь в небе забрезжило — кладь могильную открыло,
И оттуда встал мертвец — в белом саване отец.

— Не пугайся, мое чадо, три ночи читал ты кряду
За благой мой упокой. Всякой козни бесовской
Ты ни чуть не испугался и на кладбище являлся.
То усердное моленье мне явилось во спасенье.
Я за службу за твою подарю узду свою,
Да еще в придачу тут — самобойный плетень-кнут.
На волшебного коня та узда смастерена.

Комонь тот стоит под спудом, под огромным кремень-Дубом:
Крона в небо убегает — сад Ирийский подпирает,
Часты звезды на ветвях, листья тают в облаках,
Ствол немеряной верстой венчан радужной дугой,
А булатные коренья в подземельном углубленьи
Клеть чугунную таят и животинку хранят.
За двенадцатью замками, за семнадцатью крюками,
На восьми стальных цепях, да каленных обручах.
Шерстью дыбистой булан, рвет зубищами аркан,
И уздищами томим, кличет гласом громовым
Вот уж третью тыщу лет: Кто ему откроет свет!
Снимет тяжкие запоры, поведет на косогоры,
И насыпет ларь с гуртом сорочинским яр-пшеном.

Конь тот, жемчугом подбитый, пастся в стаде Святовита,
Где синел раскат-простор у хребта Уральских гор.
Но подземным волкодавом, Змеем-Индриком лукавым
Был опутан мережой и похищен в час ночной.
В клеть кондовую упрятан и булатом запечатан

С той присловицей отец взял берестяный ларец,
Верх вощенный надорвал и уздечечку достал.
Та в руках насечкой разной льется россыпью алмазной,
И искрою огневой разгоняет мрак ночной,
Бечевою серебрится и налобником златится.
Только кто узду имеет, тот жеребчиком владеет,
Потому, что эту прыть больше нечем усмирить.
Комонь тот шальной, крылатый, бьет версту копытной пятой,
Мчится с скоростью лихой — не догонишь и стрелой.

Чтоб найти тот Дуб чудесный, надо влезть на яр отвесный
В день, как грянет над рекой первой майскою грозой.
И смотреть в леса глухие сквозь просветы дождевые,
Где из гущи тучевой вдруг ударит молоньей
В лог перунова десница: зернь-песочек задымится,
И на долги времена запечется от огня.
Тот час в этой же глушице родничок живой родится,
Забурлюкает струей и покинет дрем лесной.
Тот песок, огнем спеченный, молоньею золоченный,
Наречен людской молвой: чудо-стрелкой громовой.
Жар-весеннего светила в той стреле сокрыта сила,
Вещий знак таится тут — он укажет кремень-Дуб.
Это место примечай и к глушице поспешай.
В роднике без промедленья рук соделай омовенье,
Допрежь ту стрелу не тронь — попалит тебя огонь.
Как отыщешь Дуб волшебный, отвори затвор железный,
Громовою стрелкой бей по очелинам дверей.
В миг запоры разойдутся, а оковы раскуются.
И на волю, наконец, выйдет ярый жеребец.
Вострубит ошкуйным ржаньем, всплещет гривы колыханьем,
Тут ничуть не промедляй, да уздой его хватай.
Лишь под ней он усмирится, твоей воле покорится.
Для друзей и на врага будет верный твой слуга.
В басурманских разных царствах, в иноземных государствах —
Белый свет весь обойдешь, даже близко не найдешь
Скакуна такой породы: через степи, скалы, воды…
Унесет на край земли, лишь об этом попроси.
Но храни его до срока пуще собственного ока,
И не вздумай и гадать, чтобы комоня продать.
Ни за злато-самоцветы, ни за пряники-конфеты,
Хоть попросит тебя пан, хоть турецкий царь-Салтан,
Или ведьмы кривоноги, или тать с большой дороги.
Не несет богатств земля, чтоб купить того коня!

То мое благоволенье и мое благословенье!

Низко Ваня поклонился, у отца благословился,
Клал за пазуху узду.
— Ну, теперь и я сойду.

Батя Ване поклонился, в домовину уложился,
Чуть земелька сотряслась, крепь могильная сошлась.
Ваня малость прослезился, на восток перекрестился,
Приложил свои уста к древу честного Креста,
И утоптанной тропой побежал к себе домой.

3 ЧАСТЬ СКАЗА
3.1 — ГРОЗОВАЯ ПЕРУНОВА ДЕСНИЦА

Цветень-май на Русь явился, в поле с плугом волочился
Запрягальник-Еремей, выводил с дворов коней,
В долги сохи запрягал и по черной пашне гнал.
То крестьянушке-кормильцу был почин: пахать землицу,
Чтобы свить зерну кудельку — в поле мягком колыбельку.
Мол, овес и просо сея, попроси-ка Еремея.
В перву майскую росу — горсть семян на полосу
Вещий сеятель бросал: яровину засевал.

В день Борисов во жалейку спел на пробу соловейко:
Огласился в трель и щелк лесовольный теремок.
В ту же ночку с подземелий, из-под хватких цепких елей,
Моховой открыв полог, вылез старый лешачок.
Уважал он не на шутку соловьиную погудку,
И на пнище за пихтой, под полнеющей луной
Гребешочек свой достал, да и бороду чесал.

С той поры Иван искался, на обрыв речной взбирался.
Там дозорил чутко даль, где грозы сбиралась хмарь.
Наконец-то затянуло, тучи с запада надуло.
Отдаленный грянул гром, огнезрачным ярким швом
Зыбь соловая пронзилась, солнце в пЕлены укрылось.
Дробный жемчуг-белояр сверху пал на крутояр.
Дождь обмочливый, душистый шел струей алмазно-чистой.

Ваня зрил в леса глухие сквозь просветы дождевые.
Вдруг ударил тяжкий гром — сотряслась земля кругом,
Вслед Перунова десница в окоемную глушицу
Изрыгнула молонью — огненосную струю.
Воздух сразу задымился. Частый ельник попалился —
Тот час сгинул с глаз долой за водливой пеленой.
Ваня молнию заметил, да местечко то приметил.

3.2 — НИКОЛА ВЕШНИЙ НА РУСИ.

С той поры Иван сдичился, весь в лице переменился,
И шатался день-деньской по околице лесной.
Братья только потешались, над Иваном надсмехались,
Мол, братан у нас с грешком — покумился с лешачком,
Знать, у каждого дурашки свои водятся замашки.

То Иван не замечал, мимо уха пропускал.
Отыскать он зело тщится ту заветную глушицу.
А найти то в далеке, что иглу в сенном стожке.
Вкривь и вкось прошел сторонку, изодрал всю одежонку,
Отмахал немало верст, стал худющим аки перст.
Громовая стреловица от него видать таится…

Русский люд утешить, грешный, просиял Никола вешний,
Ведь у всякого спроси: — Кто в почете на Руси?
И ответит люд российский: архипастырь Мирликийский!
Будто дивный тот святой и по крови нам родной.
В каждом тереме и хатке затеплилися лампадки.
А посельна ребятня, взяв подручного коня,
Позабыв тепло печное, вышло первый раз в ночное.
Где у дымного костра будут сказы до утра.

Братья для ночного стана снарядили в путь Ивана,
Мол, лошадушку уважь и развей дурную блажь.
Дали лещиков копченых и орешков подкаленных —
Вот, на суше и в грязи, только, знай себе, грызи.
Ваня коротко собрался, поясочком подвязался,
Затянул ремень подпруг и умчал на Пьяный луг.

3.3 — НЕЧИСТАЯ НОЧЬ НА ПЬЯНОМ ЛУГУ

Травы шелковы взвивались, луговины расстилались.
Вкруг разросся пьяный лес, словно буйствовал там бес:
Пни коряжились, крутились, пихты мрачные косились,
Кряж сосновый, комлевой, прямо вырван был с землей.
Это стойбище по праву темную имело славу.
Но по ранешней весне на обзорном тепляке
Только тут трава родилась, что на корм коням сгодилась.

Целу ночь костер не гас, всякий молвил свой рассказ
Про русалок, водяных, про шутовок лесовых.
За конями зорко бдили, но с огня не уходили.

Одна лошадь вдруг заржала и по полю побежала,
Стала прыгать и храпеть, и хвостом своим вертеть.
Это что за дьявольщина — на кобыле в два аршина
То ли нЕжить полевая, то ли ведьма моховая.
Ваня вынул головню и скорей давай к коню.
Удержался сивой гривой и помчался за кобылой.

— Ах, ты, кудь проклятый, врешь, от меня не удерешь!
Резвой рысью поскакал и лошадушку догнал.
Из пазух узду добыл, ту, что тятя подарил,
Как аркан ее подкинул — и уздечечку накинул
На того, кто шубой бел, на скотинушке сидел.
Тот завыл, силком рванулся, а потом к земле пригнулся.
Знать, как тяжкое ярмо, та узда влечет на дно.

— Гей, ты нежить полевая, щас я прыть твою спытаю,
Оседлаю враз конем, попотчую батожьем.
Век попомнишь, Челубей, как гонять чужих коней!

— Не гоняй меня как лошадь, попроси, чего ты хочешь?
Укажу в степи, Иван, Сеньки Разина курган,
В нем с сокровищем, несметный, кладец спрятан самоцветный.
Лишь меня освободи и уздечечку сними.

— Сколько ден хочу сыскать заповедную я падь,
Где в затишливой глушице стрелка громова таится.
Коль укажешь, где она, так катись хоть в тартара.

Полевой нахмурил губы, почесал корлыпой шубы:
— Провали меня земля, а того не знаю я!
Может средний братец мой — из затона водяной,
Ведать — ведает глушицу, где сия стрела хранится.
Он в болотах промышляет, входы-выходы все знает,
Весь окольный край лесной для него ведь как родной.
А в моей нечистой воле только степь одна, да поле…
В этом деле, в эту ночь не могу тебе помочь.
Укажу одно улово — логовище водяного:
Глянь от шуицы-руки: там излучина реки,
Где вода свой медлит ток, есть глубокий омуток.
Вроде там не видно лиха, нет волны и даже тихо,
Но лишь стоит покутить, да и воду в нем взмутить,
Так увидишь даже днем, кто хозяин в месте том.

— Что ж, теперче торопись, да допреж мне поклянись:
Никогда средь тех полей не буянить лошадей,
Не топтать ржаного сева, не ломать лесного древа,
А то мигом под узду я луканьку подведу…

3.4 — В ЗАТОНЕ ВОДЯНОГО

Уже в небе осветлело, как Иван нахрапом, смело
К костровищу подскочил, лошадь ту приволочил.
Рассказал под вздохи-ахи, как всю ночь гонял он страхи
По оврагам и кустам, по раскатистым долам.
И теперь на много лет нечисть здесь извел на нет.

Гладь воды не шелохнется, словно зеркальце колодца.
Где-то окунь поднырнет, плавником своим плеснет —
Глохнут в зарослях куги розоватые круги.
Ваня встал на бережище, вынул зело кнутовище,
И зажав его в руке, стал хлестать им по реке.
Тут водица взволновалась, на две стороны распалась,
И из омутных глубин вылез то ли сомовин,
То ли чудище с рогами, то ли котище с усами.
Навело сердитый зрак и кричит Ивану так:

— Что ж ты, дурень, воду мутишь, да русалок баломутишь,
И качаешь бечевой теремок мой водяной.

— Как же ты сумел забыться, за тобой должок таится:
Летось плыли мы на лодке по Никиткиной протоке.
Черт хвостом видать махнул, и всех нас перевернул.
Да на выжженном кряжу кто порвал нам мережу?
Коль былое все забудешь и вредить нам дальше будешь,
Мы священника возьмем, чтоб с кадилом и Крестом
Этот омут обойти — злую нечисть извести!

— Погоди, не злись, Ванюша, водяного ты послушай.
Что было, то уплыло — это наше ремесло.
Тут ведь я — хозяин рыбный, и до боли мне обидно,
Что изводят на корню люди рыбную семью.
Дальше будет продолжаться — вашим внукам, может статься,
Для ушицы для своей — только пара пескарей.
Говори мне не от злости: с чем пожаловал к нам в гости?

— Батя мне велел сыскать во лесах дремучих падь,
Где в затерянной глушице стрелка громова хранится.
Ты в болотах промышляешь, входы-выходы все знаешь,
Для тебя ведь край лесной, словно бабе дом родной.

Призадумался усатый, по воде ударил лапой:
— В своей слабости покаюсь: я ведь страсть грозы пугаюсь!
Как Илья на колеснице по ухабам горним мчится,
Достает из колчана стрелы Божьего огня,
В закуток какой метает — там всю нечисть попаляет.
Даже в омуте речном жжется молния огнем.
Я, как слышу грозовицу, прячусь в камену криницу.
Как в затворе там сижу, к верху носа не кажу…
Можно ль в этаком случае примечать, где стрелки пали?
Чтоб тебе не сомневаться, обратись к старшому братцу:
Лучше лешего, оно, лес не ведает никто.
Есть в урочище, за речкой, березОвое местечко.
В полнолунии ночей песнь там тянет соловей.
Е-же-ей, вокруг другого больше нет певца такого —
Брат мой любит (не на шутку) соловьиную погудку.
И сидит под пихтачком на пенечке моховом.
Если в правду дюже тщишься, если страхов не боишься,
Нынче ж в тот колок ступай и о тайне поспрошай.

3.5 — В БЕРЕЗОВОМ ЛОГОВЕ ЛЕШЕГО

В именины Епифана прячьте зимние кафтаны,
Солнце в лето перешло — шлет кондовое тепло.
Одуванчики пробились — все луга озолотились.
И рябина, в чем была, белым цветом зацвела.
Кров зеленый загустелся, соловей в лесу припелся
На весенние лады — вплоть до лешевой дуды.

Наступил Федотов день — дуб свою раскинул сень:
Распускал листочек чинный, статью высился былинной,
Обряжал свою верхушку малахитовой опушкой.
Выпал срок, ни дать, ни взять, надо лешего искать.

День в постель лесов упал, опочив, видать, держал.
Свод лазурный озвездился, лунный колоб золотился.
Ваня в липовом колке слух хранит на сторожке.
Чу, вблизи среди ветвей вдруг защелкал соловей,
Дивной трелью голос дал и опять в глуши пропал.
Тишина перекатилась, дробной россыпью разбилась.
Ваня легкою стопой шасть в поделыш низовой.
Что такое? Громким эхом иль медвежьим зычным смехом
Ельник в миг загомонил — только Ваню с толку сбил.
Сумрак в хвойнице стелился, а Иван-то заблудился:
Вроде лес ему родной — обернулся как чужой.
Что за ведьмовская штука, может балует аюка?
Иль кружит меня лесной по чащобине густой?

— Глухоманный лиходей, ты шутить со мной не смей!
Я с младенческих времен птиц тенетить обучен.
Соловейку зашукую и на ярмарке сторгую,
За него ведь без торга рубь дадут мне али два.

Хохот в чаще прекратился, на березе появился
То ль аюка, то ль шишок, то ль с корягами мешок.

— Что ты, Ваня, раскричался, я тебя давно заждался.
Слухом полон белый свет, что нечистой силе нет
От тебя нигде покоя: на земле и под водою.

— Батя мне велел сыскать во лесах дремучих падь,
Где в неведомой глушице стрелка громова таится.
С первой вешнею грозой молоньею огневой,
С тучевого колчана в землю падает она.
Укажи мне ту чапыгу, заболочену кулигу,
Кто уж окромя тебя эти ведает края?

— Вроде рожей ты пригожий и на дурня не похожий!
Что ж ты прешься в огород — прямо к ведьмам в хоровод?
За стрелой того полета началась у них охота,
Есть в стреле той волшебство — сотворять их колдовство,
Вот и ищут, аки тати, во глушице отыскати
То сокровище небес.
Да не может хитрый бес
Взять ее в свою ладонь, та ведь жжется как огонь.
Ждут колдуньи человека: будь ты старец иль калека,
Чтобы он стрелу сыскал и домой ее забрал.
В человеческих объятьях гаснет грозное заклятье.
Человек же пропадет — пол версты не отойдет.
Чародейниц диких кодла уж не даст ему прохода:
Всякой хитростью земной, всякой лестью бесовской
Храбреца передурманят, в гиблы чарусы заманят,
Иль волчищам отдадут, иль живьем его сглотнут.
Даже я их опасаюсь, черных дел их не касаюсь.
Коль рассудок ты забыл, коль живот тебе не мил,
К глухоманному покою я тропу тебе открою.
Вот тебе, Ивашка, грош. Соловейку же не трожь!

3.6. — ЗАПОВЕДНАЯ ГЛУХОМАНЬ

В путь Иван благословился, с братанами распростился,
Те крутили у виска на проделки дурака.
Мол, с дурною головою не видать ногам покоя,
И, как батюшка почил, Ваня вовсе ум забыл.
Но держать его зачнешься — ин хлопот не оберешься…
Дали Ване полмешка развесного тумака —
Так беги себе вприпрыжку хоть на чертову кулижку...

Где-то в чащице лосиной "ух" заслышался совиный,
А вокруг, куда ни глянь, вековая глухомань.
Ветви тянут вверх лапища, листья словно лапотища,
Еле видится сквозь лес голубой просвет небес.

Вот и вынесло Ивана на былинную поляну.
Там кондовых сосен строй, родничок журчит водой.
Под одной сосной в траве запеклася на песке
Чудо-стрелка огневая, как зарница жаровая,
Блещет в сумерках искрой, льет струею золотой.

К роднику Иван склонился и живой водой омылся,
Из горсти чуть-чуть отпил, да и к стрелке поспешил.
На поляне вечерело, под сосной же все светлело.
То ль купальский светлячок там зажег свой огонек,
Или перстень изумрудный засверкал игрою чудной.
У обугленной сосны — опаленной купины,
Златом пышущим светла, сохранялася стрела,
Словно блеск ночной зарницы, как перо-огонь жар-птицы.
Ваня в руки ее взял и к глазам своим поднял.

— Эх, затейлинка какая, молонейка огневая,
Полымя пожаром льет, а ладонь ничуть не жгет.

Ваня вытер ту вещицу, завернул ее в тряпицу,
Бечевой перевязал и за пазуху поклал.

3.7. — САМОБОЙНЫЙ ПЛЕТЕНЬ-КНУТ

Вдруг полянка задрожала, чаща гулко затрещала,
И откуда ни возьмись, осередь ее явись
Сонмы демонов крылатых, шайка упырей патлатых…
Пялят в темные леса свои уголья-глаза.
Верещат несносным воем, окружают Ваню строем:

— Мол, силком тебя сглотнем, иль на части разорвем.
Или в камень замуруем, иль по воздуху раздуем,
Что ж ты, лапотник-мурло, выкрал ведьмино добро.

А Иван не шелохнется:
— Э, так дело не ведется!
Я ту стрелку примечал и поляну сам сыскал.
То поляночка моя, и хозяин стрелки — я!

Нечисть звякнула клыками, адски блескнула зрачками:
— Не отдашь стрелу добром — кожуру с тебя сдерем.

— Вам никак, видать, неймется, ваша дерзость не уймется.

Вынимает Ваня тут самобойный плетень-кнут:
— Попляши-ка, на поляне — распотешь гостей незваных,
Чем под печкой век лежать, лучше косточки размять.

Взвилось с свистом кнутовище, хоть нечистой силы тыщи,
Супротив кнута того устоять не мог никто.
Заговоры ли, заклятья, чернокнижные проклятья —
Никому уж не сробить, чтоб тот кнут остановить.

Тут уж кудь остановилась, перед Ванею взмолилась:
— Дай на миг передохнуть и сбежать куда-нибудь.
На кой черт нам эта стрелка — громобойная безделка?
Разойдемся навсегда, своя шкура дорога.
Поклянемся пред тобою: никакой иной бедою
Мы тебя не посетим, и растаем словно дым.

Ваня свистнул, что есть сил, да и кнут перехватил:
— Перся волк на скотный двор, да попался под топор.
До пяти я счет смекаю, опосля, кого поймаю,
Так, прошу уж не винить — до рассвета буду бить!

Дважды он не повторялся — всяк нечистый разбежался:
Кто с шипеньем полетел, кто под землю загремел.
Лишь одна Яга-колдунья, черной недоли вещунья,
На позорный стыд и страх вдруг запуталась в ветвях.

Ваня плюнул блевотОй вслед ватаге бесовскОй,
Кнут поднял рукою правой, подошел к сосне корявой:
— Эй, ты, старая карга, слазь, не мешкая, сюда!
Я твоей спине как раз тут гостинчика припас.

— Милый свет, дружок, Ванюша, бабку старую послушай:
Я с той кодлой никогда не шушукала дела,
Помело себе связала, да вот мимо пролетала…
Да и знать — не знала, Вань, с кем ведешь ты нынче брань.

— Или я за дуралея, иль кума ты Патрикею —
До конца не разберусь и, наверно, осержусь…

— Тут, Иван, такое дело, я ж помочь тебе хотела,
На метлу со мной садись, только, знай себе держись —
И найдем хоть Дуб Ирийский, хоть забытый край Марийский,
Если стрелку ты добыл, значить путь туда открыл.

3.8. — ВОЗДУШНОЙ ТРОПОЙ ЗА СТРЕЛКОЙ ГРОМОВОЙ

Своды звездные искрились — звезды тайнами светились,
Лунь всплывала над леском ярко-рудым угольком.
Дивно Божий мир устроен. Дол безмолвно упокоен.
Лишь блеснет издалека колоколенка скита…

За метлу Иван держался, по тропе воздушной мчался.
Лишь поведывал Яге — полуночнице-карге,
Во какой же окоем кажет стрелка острием.

Вот за кромкою лесною полыхнуло синевою,
Мерк в зените звездный Лось — предрассветье зачалось.

Спрос Ягишна учиняет:
— Помела, мол, сила тает.
Только первый луч сверкнет, как она сойдет на нет.
С третьим криком петушиным прям на землю улетим мы…
Торопи, Иван, дела, что вещает нам стрела?

— Дуб близехонько кондовый, не пропасть метле ольховой,
Не тужи Яга о том.
Вон, в сиянье огневом
Высит кроны Злато-древо, тянет ветви прямо в чрево
Голубиным небесам по алмазным облакам.
Ствол Злат-дерева таков, что и сотня молодцов
Не охватят стан кондовый.
На мутовке же дубовой
Птица вещая живет, гласом сказочным поет.
Всяк земной слух удивится, всяко сердце умилится,
Слыша песен литие — Сирином зовут ее.
А булатные коренья в подземельном углубленьи
Клеть чугунную таят — чудо-комоня хранят.
За двенадцатью замками, за семнадцатью крюками,
На восьми стальных цепях, да каленых обручах.
Вот такое завещанье дал мне батя на прощанье.

Тут они остановились, на еланку опустились.
Ведьма, Ване поклонясь, в крепь лесную подалась.

3.9. — ЛЕГЕНДАРНЫЙ ИРИЙСКИЙ ДУБ

Необъятной статью-мощью Древо высилось над рощей
Часты звезды на ветвях, листья тают в облаках.
Ствол с немеряной верстою венчан радужной дугою.
Взъемы кряжестых корней, словно выступы камней.
Между ними в сокровеньи, в подземельном углубленьи
Неприметная на вид — клеть чугунная стоит.

Наш Иван, как булавой, ухнул стрелкой громовой.
В миг запоры отворились, а оковы развалились,
Заскрипел Ирийский Дуб и открыл потайный сруб.
Там на обручах кондовых, на цепях многопудовых,
Как вещал его отец, бился чудо-жеребец.
С шерстью дыбистой, буланой.
Рвет зубами пут арканный.
Чует — воля у крыльца, коль завидел молодца.
Лезет Ваня в лаз подземный, видит погреб здоровенный,
По сторонкам поглядел — и едва не онемел:
Всюду золото, каменья, дорогие украшенья,
Но завет отца храня, помнил: "Только брать коня!"
Сбил стрелой его оковы, сбросил обручи кондовы…
Конь рванулся, захрипел и наружу полетел.

— Э, так дело не пойдет! —
В длань Иван узду берет.
Той уздой его венчает и коня того смиряет.
Пред мальчишеским народом Ваня знался коноводом,
Вряд ли сыщешь смельчака безрассудней дурака.
Жеребец же впрямь смирился, словно пень остановился,
Злат-уздечку надкусил, громко вслух заговорил:

— Вот кто мой освободитель, ков тяжелых разрушитель,
Коль сумел меня добыть — буду век тебе служить.
Ты всего на три денька отпусти меня в луга
Попастись на вольных росах, на муравчатых покосах.
Из богатств возьми с собой только перстень золотой.
На торжке его сторгуешь и на эти деньги купишь:
Пуда, эдак, полтора сорочинского зерна.
Как забрезжится предзорье, то пшено неси на всполье,
Трижды свистни в лог глухой —
В тот же миг перед тобой
Пуще ветра пронесусь и твоим очам явлюсь.
Тем пшеном меня и потчуй, не скупясь, четыре ночи.
Так я голод утолю, вольну силушку скоплю,
И тебе за эту дружбу сослужу велику службу.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
4.1. — СОВЕТ В ЦАРЕВОЙ ПАЛАТЕ.

Фу ты, дюже уморился, сказ вещая, утомился.
Отвлекуся на пока, не намнут, поди, бока.
Если речью староскладной, побывальщиною ладной
Вам еще не надоел, плешь словами не проел.
Чтобы все догад имели, что творится в самом деле,
Унесемся, в аккурат, ко Царю, в престольный град.

Божьей волей в тех порах на Руси сидел монарх.
Был он жизнью благоверной, только жаль, супруги верной
Не сберег на старость лет.
И держал такой совет:
Животом никто не вечен, век наш грешный скоротечен.
И кому по смерти, стать, Царство в руки передать?
Со Царицей долго жили, но лишь доченьку нажили,
В град державный привезли и Забавой нарекли.
После этого-то вскоре, приключилось с ними горе:
Мать ее занемогла и от хвори умерла.
И остался Царь Микола без наследника престола.

Вот собрал он с думой хитрой во палате Грановитой:
Патриарха Ипполита, двадцать два митрополита,
Сто монахов-чернецов, двести писарей-дьячков,
Столбовых бояр немало, из купцов кого попало,
Богословов-мудрецов, воеводу от стрельцов.
Чтоб соборно всем решать — Русь в чьи руки передать!

Слово верх берут бояре:
— Дай нам молвить, Государе.
Мы старинные рода помним долгие года,
Наши предки много славы раздобыли для державы.
Так, из наших, надо быть, на царевне оженить —
Будет он нам благодетель, за Росеюшку радетель.

Просят речи и купцы, поклонились на святцы:
— Мы торгуем в разных царствах, в иноземных государствах,
И везде свои законы — нам поборы и препоны.
Вот бы с кем из-за границы царской дочью породниться.
Будет в торге нам приход, и казне твоей почет.

Тут духовные восстали, свой поклон Царю послали:
— Днесь заутреней молились, чтобы дни твои продлились.
Скажем, сердцем не кривя, святорусская земля
Не потерпит иноземца и от веры отщепенца.
Понаедут латиняне со крыжатыми крестами,
Русь под папство подведут, дух церковный изведут,
Оскоромят пост Великий, снимут праведные лики.
Лучше сразу под топор, чем снести такой позор.

Начались тут треволненья, от лукавого смущенья.
Царь державу приподнял — думный гомон сразу спал.

— Я позвал вас не рядиться, не ругаться, не браниться,
А помыслить миром всем о святом Престоле сем!
Не казной лишь богатиться, как бы смуте не случиться…

Завтра утром во Кремлю свою волю объявлю…

4.2. — ВЕЛИКИЙ ЦАРСКИЙ УКАЗ

— Гей, духовные, миряне — православные христиане,
Без затей и без прикрас, царский слушайте Указ!
Есть царево повеленье:

Как настанет Воскресенье,
На семи больших столбах, о двенадцати венцах,
Где дегтярный изволок, установят теремок.
В тыл луну ему приладят, самоцветами украсят,
Внутрь Забаву водворят и оконце отворят.
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнЕт, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует — в губы деву поцелует,
Тот и будет (Мой закон) царским зятем наречен!
Вой, бояр или крестьянин — правый был бы христианин.
По успении Моем — он и станет вам Царем!

А на площади базарной, в тесной лавочке гончарной
Выбирал Демьян-браток кашеваренный горшок.
Лишь заслышал весть такую, подвязал суму тугую,
И забыв про счет и торг, шасть к селянам со всех ног.
Те лишь шапками махали да Демьяна подначали:

— Глянь, какая благодать, царску дочку в жены взять.
Ты, ведь, паря, неженатый, крепкий, видный, тороватый —
Попытай свою судьбу у царевны в терему.
Как Забаву поцелуешь — сто червонцев нацарюешь.
Да и нас, едрена мышь, от податей свободишь…

И пошла у них потеха от икоты и до смеха.

4.3. — ПОЛЕССКИЕ ДЕЛА.

Все Полесье взволновалось, забурлило, зашаталось.
Всяк свободный молодец, даже хворый и вдовец
Достают кафтаны длинны, правят сбруи лошадины.
Мол, воскресным этим днем буйной удалью тряхнем.

Девки смехами кидают, да частушки сочиняют:

Собирался наш Ипат на женитьбу в Царский град.
Для того козла поймал, нарядил и оседлал,
К рожкам ленты привязал, и на кузне подковал.
Мол, на этом на козле — на соломенном седле
Разгонюсь чрез изволок и запрыгну в теремок.
А козлище не дурак — скинул всадника в овраг,
Бородой трясет косматой, корчит рожи, бес рогатый,
Чтоб царевым быть зятьком — поцелуйся со пеньком.

Брат Демьян, да Епифаша собрали свою поклажу:
— Эх-ма, чем не шутит черт, авось нам и повезет!
Ну, а если не прибудет, так за то башки не рубят.
Поглядим на мир честной, да на город золотой:
На красавицу Забаву, на Архангельские главы.
(имеется в виду — Архангельский собор в Кремле)

Тут же, как запечный кот, Ваня голос подает:
— А нельзя ли с вами, братцы, в град престольный прогуляться,
Может, дело подскажу, за конями пригляжу…

Дюже братья удивились, а потом и обозлились:
— И куда ты, дурень, прешься, ин, хлопот не оберешься.
Ведь на весь столичный люд нас с тобою осмеют.
Вон на грядках огородных полови жуков дородных,
Их в телегу запрягай — наших дел не отвлекай!

4.4. ВЕРНЫЙ ДРУГ

Сгинул топот лошадиный. Ваня взял ларец аршинный,
И таясь, как от врага, скрылся в дальние луга.
Там с сосновой верхотуры Ваня свистнул со всей дуры —
И откуда не возмись, пред лицом его явись,
Словно вихорь огнеродный, конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.

Спроязычился конек:
— В чем нужда твоя, дружок?
Али клад разбойный просишь, аль невесту выкрасть хочешь?

— Старший брат и средний брат ополчились в Царский град.
Там на саженных столбах, о двенадцати венцах
Теремочек водрузили и Царевну затворили.
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует — в губы деву поцелует,
Тот и будет, молвил он, царским зятем наречен!
Мне бы хоть в один глазок поглядеть на теремок,
На красавицу Забаву, на соборы златоглавы.
Дык боса моя нога, засмехают дурака,
Рожа оспой пропестрела, одежонка исхудела.
Царски слуги на посту — не подпустят за версту.

— То не хитрая наука, влезь в десное мое ухо…
Из другого выйдешь пан!

Сотворил сие Иван.
Что такое приключилось? Дурака не очутилось:
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян!
На плечах кафтан пригожий, сапоги из красной кожи,
Хваткий пояс в серебрах, сверху шапка на кудрях.
Дюже молодец красивый!

— Эй, ты конь мой златогривый!
Мчи меня быстрее птицы в Златоградову столицу!

4.5. ПЕРВЫЙ ПРЫЖОК КОНЯ

Златоград кишел народом: знатным людом, просто сбродом,
Тут купец, стрелец, ямщик, князь и лапотник-мужик.
Крик, содом и сотрясенье и зевак столпотворенье.
И над всем над этим людом теремок вознесся срубом.
Вскрыта створочка окна, за окном сидит она…
Не поведать тому сказу, да и всем побаскам сразу
Этой дивной красоты — не снесут того листы,
Не насмотришься очами и не выскажешь речами,
Потому и я молчу и об этом не кричу.

Род мужской заволновался, онемел, околдовался,
Ждя своих очередей, еле сдерживал коней.
Царь воссел на месте лобном и своей десницей хлопнул.
Первый всадник поскакал, да и в грязь лицом упал.
ВтОрый, третий попытались: слабы кони оказались,
Поднимают молодца лишь до первого венца.

Довели Царя до смеху, горожанам на потеху:
— Квел народец нынче стал, до оконца не достал,
Скачут ровно трясогузки, только дух позорят русский,
На Руси иссякла стать — богатырства не видать…

Братья тоже покусились — до венцов не доскочились.
Епифана подвела вдруг подпруга у седла,
С изволока он скатился, дюже в луже измочился.
Ребятня:
— Эх, парень лих, знать, Забавушкин жених!
Видит кот, где молоко, только рыло коротко.
Ха-ха-ха!!!

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не бежит, а по воздуху летит.
А в седле-то парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл — трех венцов не доскочил.
В див народ заудивлялся. Царь же лично приказался:
Разузнать про молодца и послал к нему гонца.
Но того лишь и видали: в дробь копыта отстучали,
Всколыхнулся зернь-песок, а догнать никто не смог.

4.6. ВОЗВРАЩЕНИЕ БРАТЬЕВ

С комонька Иван спешился, в дурака оборотился,
Верна друга расседлал и уздечку заховал.

— Мне б еще неделю должно попастить в пахучих пожнях,
Скушать меры полтора сорочинского зерна,
Зорних рос испить медвяных на березовых полянах,
Ярой силушки скопить, испытать в Златграде прыть.

— Что ж, пасись, в таком случае твоей воли не стесняю.
Порхнул конь в глухой долок, как летучий ветерок…

Наш Иван братьев дождался, да у братьев поспрошался:
— Кто-нибудь в Златграде смог взять заветный теремок?

Да куда там, тоща жила, то ль народец нынче хилый,
То ли мощь в конях не та, или зела высота.
Но явился парень статный, да и конь его был знатный,
Разбежался, подскочил — трех венцов не доскочил!
В див народ заудивлялся. Царь Микола приказался
Молодца того сыскать, а его уж не видать…
Снова вышло положенье, что в Господне Воскресенье
Теремок установить, в нем Забаву затворить,
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует — в губы деву поцелует,
Тот и будет, есть закон, Царским зятем наречен!

4.7. СБОРЫ В ЗЛАТОГРАД

Как закончилась суббота, братья бросили работу,
Оседлали лошадей, взяли короб сухарей,
В бане щелоком помылись, в однорядки нарядились.

Вновь Иван:
— Демьяша, брат, с вами можно ли в Златград?
Поглядеть одним глазочком на Царя Миколы дочку.
Слепнет каждый за версту, зря такую красоту!

Снова Дема рассердился:
— На какой ты ляд сгодился?
Во столице, всякий знает, дураков своих хватает.

Лошадиный топ простыл, Ваня с печки соскочил,
Огородами, плетнями, темнокудрыми кустами
Побежал в поемный луг и ошкуйно свистнул в круг.
Тут, откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный — конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.
В право ухо влез Иван — из другого вышел пан.
Перевертышем скатился и на землю опустился.

4.8. ВТОРОЙ ПРЫЖОК КОНЯ

Вновь Златград кишел народом, знатным людом, шалым сбродом,
Скакуны во всю хрипят, да калашники шустрят.
Крик, содом и сотрясенье и зевак столпотворенье.
Лишь попытчиков, оно, ровно вдвое убыло.
Створка окон отворилась и за нею появилась
Та, чей чистый нежный взгляд на Руси всяк видеть рад.
Царь воссел на месте лобном и своей десницей хлопнул.
Всадник первый поскакал — даже сруба не достал.
На кобыле вторый скачет — Царь Микола чуть не плачет:

— Тут не зять тебе, а шиш, с вами точно согрешишь!
То ль кобылу не кормили, то ли пуд свинца подлили,
И куда не погляди: извелись богатыри…

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не летит, а по воздуху бежит.
Тот же самый парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл — двух венцов не доскочил!

В див народ заудивлялся. Царь же лично приказался:
Удальца чтоб изловить и прилюдно допросить.
Стража конная сорвалась и вдогон за ним помчалась,
Но молодчика догнать, словно ветр в степи поймать:
Ни копытницы, ни следа, суходол вокруг, да небо…

4.9. НАСМЕШКИ БРАТЬЕВ

К речке Ваня воротился, в дурака оборотился,
Злат-сбрую с буланки снял, долгу гриву расчесал,
Угостил коня ватрушкой, искупал его в речушке,
И развел пшено в корыте золотой медовой сытой.

— Мне б еще неделю должно попастись в росистых пожнях,
Луг Ирийский посетить, возвернуть былую прыть.

— Что ж, пасись еще седмицу, пей хрустальную водицу,
Может Царь и в третий раз нам объявит свой указ.

Наш Иван братьев дождался, да у братьев поспрошался:
— Кто-нибудь в Златграде смог взять заветный теремок?

— Кто уж только не пытался — всякий с носом и остался,
Не по нашему уму, знать, Забава в терему.
Был же снова парень ясный, зело конь его прекрасный!
Разогнался, подскочил — двух венцов не доскочил.

В див народ заудивлялся. Царь Микола приказался
Молодца того сыскать, а его уж не видать…
Снова вышло положенье, что в Господне воскресенье
Теремок установить, в нем Забаву затворить,
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует — в губы деву поцелует,
Тот и будет, есть закон, Царским зятем наречен!

А Иваша-то спросил:
— А не я ли это был?
Только с рожею чистее, да с одеждою справнее…
Ведь не воду пить с лица, чай сойду за молодца!

Дюже братья насмешились, за мошны свои схватились,
Чуть не падая на пол.
— Ну ты, Ваня, нам наплел!
Хватит шелушить горохи, обряжайся в скоморохи,
Будешь люд честной смешить и деньгу себе робить.

4.10. ТРЕТИЙ ПРЫЖОК КОНЯ

Дни седмицы опростались, братья в путь засобирались.
А Иван лежит молчком, на полатях тукачком.
Не просился, не молился, братьям в ноги не валился,
Мол, на кой коровий лад ваш престольный Златоград.
Мне в запечном бокогрее во сто крат порой милее.
Поклонились братья Богу и отправились в дорогу.

Только братья ускакали — за околицей пропали,
Наш Ивашка, словно штык, с печки на пол сразу прыг,
Порх в раскрытое окошко, и в луга своей дорожкой.
Там залез на Дунькин холм, свистнул в дольний окоем.
Посвист яростный прервался, гулким эхом отозвался.
Тут, откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный — конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.

Спроязычился конек:
— Ну теперь садись, дружок!
Нонь в Ирийских чудных рощах преисполнился я мощью,
Не Забаву в терему, а звезду с небес сорву.

4.11.ТРЕТИЙ ПРЫЖОК КОНЯ

Церкви заблаговестили, зарним золотом слепили,
Словно солнца колоски разломились на куски,
Осенив несметной ратью град сей Божьей благодатью.

Снова праздный люд собрался, но никто уж не решался
Счастья царского пытать, смельчаков, ин, не видать.
Сколь к Забавушке скакали, руки, ребра поломали —
Все теперь до одного ждут молодчика того.
Воевода по посадам дал урок пяти отрядам:
Ставить строгий караул, чтоб и пес не прошмыгнул.
Малый полк в засаду конный спрятал возле колокольни.
Мол, живого иль какого, молодца поймать лихого.
По рукам — ногам скрутить и к Царю приволочить.

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не летит, а по воздуху бежит.
Тот же самый парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл — да к оконцу подскочил,
Лобызнул в уста Забаву, перстень взял себе по праву.
Охнул люд.
А Царь привстал — воеводе указал:
— Все заставы подымайте, храбреца сего поймайте,
Чтобы этого героя лицезрел я пред собою!

Тут же сотня, в пух и в прах, на отборных скакунах
Сорвалась ему вдогон. Окружив со всех сторон,
Попыталась взять малого удальца того лихого.
Тот с дружиной вышел крут: вынул самобойный кнут,
Прошептал заветно слово и пошел стегать сурово.
Кто под руку угодит — всех до сыта угостит.
Сотня мигом развалилась, по канавам схоронилась.
Перепрыгнул всадник ров, а потом и был таков…

4.12. ОГНЕННЫЙ ПЕРСТЕНЬ

Братья к хате прискакали, лошаденок распрягали.
На печи младшой браток слег, как будто занемог.
Мал-синяк стоит под глазом, палец тряпкой перевязан:
Или вновь Иван дурил, иль ворон бадьей ловил?
Но затейлинка не в том — заиграет вдруг огнем
В запечном куту потемном, словно блеском полуденным.

Епифан давай бранить:
— Ты избу решил спалить?!
Что ты балуешь огнивом, иль в рассудке твоем криво?

Ваня спрятал перстенек под тряпичный узелок.
Принялся братьев пытать, что в Златгороде слыхать.

— Вот уж чудо, в самом деле, диво дивное мы зрели!
Вновь тот молодец явился, словно с облака свалился.
Конь его, не конь — буян, шерстью дыбистой булан,
На дыбы шутя поднялся, с изволока разогнался,
Прыгнул-охнул во весь пыл, до оконца доскочил.
В губы деву лобызает, перстень с шуицы снимает…
С удивленья Царь привстал, воеводе приказал:
Привести сюда живого молодца того лихого.
Сотня вырвалась вдогон, окружив со всех сторон
Уж почти его взяла — драка знатная была!
Царю батьке на орешки, нам же, грешным, на потешки.
Все дружинники подряд на земле лежмя лежат,
После боя свет не мил. Молодца же след простыл.

Погрозил Царь воеводе, а потом при всем народе
Объявляет свой закон:

— Ровно через восемь ден
Всяк мужчина неженатый, будь хоть хромый или горбатый,
Будь он наг, убог и сир, приглашаются на пир.
Я столовничать умею и казны не пожалею,
Русь на весь крещенный свет небывалый даст обед!
Все в Златграде собирайтесь, моей волей не гнушайтесь,
А не то, в таком случае, очень сильно осерчаю!

— Веселись теперь, дурак, ни гроша, да вдруг пятак!
В красно платье одевайся и от сажи отмывайся.
Государев тверд указ, будешь с нами в этот раз.

4.13. СКАЗОЧНЫЙ ЦАРСКИЙ ПИР

Не опишешь в побасенке, иль в любой иной книжонке,
Как на весь крещеный мир Царь устроил славный пир.
Площадь длинными рядами всю уставили столами:
Часть столов побогачей, остальные — поскромней,
Знать, любому человечку было там свое местечко.
Супротив кремлевских врат клали каменный оклад,
На постав большой, кондовый стол внесли белодубовый.
На столешню лег, как раз, шитый золотом атлас.
Сзади трон на том помосте из резной слоновой кости.
Судит люд: ни дать, ни взять — Царь здесь будет пировать.

Только в небе обвидняло, челядь царская начала
Вкруг по площади ходить — разну утварь разносить:
Чары, кубки на поставе в сердоликовой оправе,
Чаны тяжкие с снедьем, что поднять лишь вчетвером,
Филигранями витые, ставят блюда золотые.

Во серебряных тазах пироги о всех сортах:
Есть с груздочками тугими, с творогАми медовЫми,
С белужиной провеснОй, со смородиной лесной,
Есть с томленною свининой, с черносливом и малиной,
С рисом, с паюсной икрой, с свежей дичью боровой,
Расстегаи, кулебяки, пышки, жареные в маке,
Есть с селедкой и яйцом, с бужениной, с щавелем…

Глуби погребов открылись — виночерпии явились.
Бочки катятся сюда, в них стоялые меда:
На смородине, бруснике, на болотной куманике,
На кипрее, на вине, на карпатском кавуне,
На хмелю густом волынском, на урюке сорочинском,
С сладким вкусом винограда из далекого Царьграда,
На кислявенькой морошке, на березовых сережках,
На черемухе, хурме, на …
На любой пытливый вкус там найдешь питье и кус.

Ото всей Руси в Златграде люд нарядный при параде.
Даже те, кто наг и сир, собираются на пир.
Вскрылись вратные притулы. При почетном карауле
Со Царевной молодой, вместе с свитой дворовой
Царь является столице. И благой своей десницей
Осеняет из ворот весь собравшийся народ.
Мир в ответ перекрестился, дружно в пояс поклонился,
Приглашенье получил, к угощенью поспешил.
Чтец-дьячок и пономарь спели хором Синаксарь,
Иерей Селафиил трапезу благославил —
Началось тут объеденье и утробы насыщенье.
Нас ли мерить с немчурой — на Руси и пир горой!

Во-первой, обычай русский, принесли на стол закуски:
С пряным зелием гусей, легкий взварец из курей,
Карасей речных в сметане, заливное на шафране,
Малосоленых опят, в винном соусе цыплят,
Редьку с маслом конопляным, почки в уксусе духмяном,
Тешку семги со яйцом, да ботвинью с огурцом,
Пескарей томленных в тесте,…ну, и этого не съести!

В чары мед хмельной налили и немало пригубили
За Царя, за Златоград, за Забавушкин наряд.
Предались потехе, пенью скоморошие раденья:
Кто вприсядку припустился, кто, как кубарь, закружился.
Кто сопелкой, кто дудой потешают люд честной.
Из лесных Сморгоньских крепей поводырь ведет медведей.
Хоть и тварь та не умна, но к учению годна.

Вторый раз всех обходили, да горячим обносили:
Отварное из индеек, кислый суп из рачьих шеек,
Парный окорок говяжий, чан в пять пуд с ухой стерляжьей,
Есть лапша пшеничной сдобки на гороховой похлебке,
Есть и царская уха, есть налимья требуха,
Есть грибница с белужИной, щи с сибирской солониной,
Снытью правленый свекольник, клюквой сдобренный рассольник.
Есть ботвинья борщевая с балыком донского края,
Калья из боровиков, холодник из огурцов.

Смены блюд не перечтешь, знать, голодным не уйдешь.
И дивишься, как возможно, все вкушать во славу Божью.
Дали малый передых: шум на площади утих.
Гусляры шутов сменили, свои пЕрсты возложили
На прожилки звонких струн.
Слышь: вещает Гамаюн
Славу киевским князьям, удалым богатырям,
Мореходам новгородским, патриархам царьгородским,
Про домовницу Ягу, да про вещего Вольгу.
Как Садко на дне морском водяному бил челом…

Слуги быстро нарядились — в новых платьях появились:
В светлых бархатных кафтанах, да в парчовых доломанах,
В кунтушах из аксамита, серебром сквозным прошитых.
Для пирующих людей вносят сотни лебедей,
Уток, жареных с пшеницей, кур печеных под горчицей,
Рябчиков со сливами, почечки с подливою,
Сладку гурьевскую кашу, с олениной простоквашу,
Во ставцах поверх голов вносят мерных осетров,
Кабана копченого — на огне верченного,
Из свеклы икорочку, колобУшек горочку,
Вятских рыжиков соленых, журавлей, в печи томленных,
Карпов с рубленным яйцом под сметаной с чесноком.
Разварной язык говяжий, семь пудов икры стерляжьей,
Индюшатину в укропе, да оладушки в сиропе.

На столах наливки есть, сразу все не перечесть:
На ожине, зверобое, в заспиртованном настое,
На дичках лесных, полыни, на мороженой рябине,
На бадьяне, чабреце, на гадюкином горце,
На черемухе, корице, на апрельской брезовИце,

Пищу некогда глотать — верно дело, запивать.
Кто слабы на пузо были: кушаки пораспустили,
Да бы чуть передохнуть, вольна воздуха хлебнуть…
Но не тут-то дело было: челядь снова зашустрила,
Принесла заедок кучу:
В сотах мед-липняк тягучий.
Чернослив размоченный, да миндаль растолченный,
Квас сухарный — богатырский, мятный, бражный, монастырский,
Прям из погреба с ледком, с солодОвым холодком,
Вот творожные ватрушки с сладкой сахарной макушкой,
Пироги-столОвники, пряженцы-скорОмники.
Вот изюм-крупняк кувшинный, рыбник с окунем, аршинный,
Горы волошских орешек, в масле пряженых печешек,
С тельным подовый пирог, да с вязигой беляшок,
Долгомерные блины, в них хоть ломоть заверни,
И великие укрухи караваев на ставухе…

Если где-то прибеднился и о чем-то позабылся,
Так прошу простить того, не упомнил я всего.
Уважив порядок чинный — не обидеть пир былинный:
В турий рог вина налил и глоточек пригубил —
Свет в уме моем смутился, под столешню я свалился,
И запамятовал тут остальную смену блюд…

4.14. КАК ЗАБАВА НАШЛА ИВАНА

Братья рядышком сидели, Епифан уж еле-еле
Чашу винную держал и остатки допивал.
Принял он на грудь не мало, потому его шатало.
Дема ж лыка не взал и под лавкою лежал.
Лишь Иван не пил хмельного, съел он селезня парного,
Выдул сбитня пол корца, да вприкуску два яйца.
Руку левую с тряпицей, перстень где златой таится,
Положил на брашный стол.
Пир своим порядком шел.

В те поры Забава встала, виночерпиев позвала,
Стала площадь обходить, да вином всех обносить.
Добру чару наливала и украдкой примечала:
Нет у молодца какого ее перстня золотого?
Обошла за рядом ряд: те вповалочку лежат,
Те вина не одолели, третьи вовсе окосели.
Ни с плеча и не с лица — нет под стать ей молодца.
Неужели он зазнался, царской просьбой возгнушался?
Только шепчет сердце ей:
— Жребий здесь судьбе твоей!

Вот вошла она чуточек в самый дальний закуточек,
Где за сменой вин и блюд восседал крестьянский люд.
Чары выпили во славу, вдруг заметила Забава,
Что один юнец чудной с перевязанной рукой.

Тут она и вопросилась:
— Что за рана приключилась?
Отчего, скажи-ка ты, обвязал свои персты?
Только честен будь со мною и не смей кривить душою.

Тряпку снял с руки Иван — глазу сделался изъян:
Будто яркое светило всех в округе ослепило,
Словно солнца уголек разгорелся перстенек.
Братья сразу протрезвели и от страха онемели.

А царевна, вот дела, дурня Ваньку увела
Под благие царски очи:
— Не вели казнить нас, отче!
Перстень я признала свой, с ним жених желанный мой!

Из своей лихой натуры Ваня свистнул со всей дуры.
И откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный — конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.
В одно ухо влез Иван — из другого вышел пан.
Что такое приключилось? Дурака не очутилось:
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян!
На плечах кафтан пригожий, сапоги из красной кожи,
Хваткий пояс в серебрах, сверху шапка на кудрях.

Хлопнул Царь своей ладошей:
— Дюже комонь твой пригожий!
Да и ты, едрит-кудрит, тоже ведь не лыком шит.
Тверже камня мое слово, чай, для свадьбы все готово.
За такого молодца и Забаве до венца.

Царский пир не прекратился, быстро в свадьбу обратился.
И гулял весь Златоград аж двенадцать ден подряд!
Я там тоже приключился, скромно к чаре приложился,
И что помнили видал — в этом сказе записал.