Присказка

Поутру ранешенько собрались далешенько
Царские охоты.
Взвились в чистом полюшке, на степном раздольюшке
Конские уметы.

Зачалося солнышко — день сулил им ведрышко,
Мороки в лощинах.
Дали прояснилися, росы заискрилися
На ковыль-травинах.

На гнедом жеребчике сам царевич топчется:
Миг, в голоп сорвется.
Псы как свора волчая: лай, хрипенье, толчея,
Аж земля трясется.

Прогудел в дорогу рог — свита выступила в скок,
С криком верховые
Понеслись как на крылах, лишь осела пыль в кустах.
Межи верстовые

Повели в лесной удел, рог вторично прогудел
Вот погнали зверя.
Алексей к коню приник, вот сквозь чащу напрямик
Мчится он теперя.

Лис с подпалинкой бежит, конь вослед ему летит,
В лом трещит валежник.
То полянка, то колок, то заросший долобок,
То густой березник.

Глянь, охоты шум остыл. Бор дремучий опочил
Вкруг его стеною.
Зверь в колоднике исчез, шелестнул кудрями лес
Хвойною молвою.

Во какую сторону путь теперь держать ему —
Нет приметных тропок.
Нет ни тына, ни колья, ни крестьянского жилья —
Глохлый околоток.

То ли непуть, то ли путь, на прогалинку иль в глубь,
Конь трясет уздею.
Это присказка, сейчас посвятим дальнейший сказ
Княжечу Лексею.

В дремучем лесу

Вот смежает день зеницы на сосновые глушицы,
Солнца красный очелок за покрой небесный стек.
Вот в подлеске вечеряет, а царевич все плутает.
В чаще глуше и темней, видно хитрый Берендей
Ход коня плетет-сбивает, пни, коренья расставляет.
Видит Бог, ни дать, ни взять, тут придется ночевать.
И царевич ищет место, где древа стоят не тесно.
Вдруг проник в древесный лог водяной прохлады ток -
То ли озеро, то ль речье знать за лесом недалече.
И, коня пришпорив в бок, он покинул дремный лог.
Видит впрямь просветы в кронах, чащи в липовых уремах,
Кажет руслом ручеек, прям в песчаный бережок.
Свод листвяный растворился, и царевич очутился
На обрывистом яру. Дело было к вечеру.
Зорька огненною смолью разлилася по раздолью,
А воды притихший плес, как муравленный поднос
Отражал межу рдяную, красил пойму низовую.

Только, чу, в дали дымок — запоздалый костерок
К бережочку притулился, ярким полымем искрился.
И, подправив стремена, он согнал с горы коня,
За поводья ухватился — к костерочку устремился.

На хороводной поляне

Вот дорога стала торной, и звеня уздой наборной,
На полянку Алексей выезжает без затей.
Видит зело костровище, в небо клубится дымище.
В круг девичий хоровод песни бойкие поет.
Увидали верхового, не холопа, не простого —
В свитке шитой парчевой. Приумолкли во первой.
Опосля из того круга, как лебедушка, упруго
Вышла дева — с красотой, затмевает всех собой.
Витым шелком косы ткутся, в них цветы и ленты вьются,
Самоцветные глаза — наливная бирюза.

Голос звонкий вопрошает:
— Аль царевич тут плутает?
Что ж охотничьих друзей растерял он средь дебрей,
Аль от зверя сам спасался иль медведя испужался,
Что копыт удалый стук, аж смутил девичий круг.

Алексей с коня спешился, на земь бойко становился,
И к девице в свой черед обращение ведет:
— Извиняйте, что незвано к вам явился на поляну,
Только свой признаю чин — я и буду царский сын.
Но каким же волхвованьем, наговором иль гаданьем
Ты проведала о том?
— Волшебство тут не при чем.
Коль пищаль твоя с запалом и стрела с булатным жалом,
Стало быть, среди лесов ты ведешь звериный лов.
Царский вензель на седлище, княжий знак на древковище —
Мысль как солнышко ясна, лишь догадка здесь нужна.

Зело царский сын дивился, что был узнан и открылся,
Даже здесь в глуши лесной встречен он людской молвой.
Он помыслил допроситься, оком глядя на девицу,
«Хоть ты бабой рождена, а ведь дал же Бог ума».

— Рода-племени какого, — молвил первое он слово.
— Ты, позволь же мне узнать, и как звать и величать?
— А зовут меня зовуткой, величают прибауткой,
Вся родня мне Божья тварь, а отец мой Государь.


Вновь царевич удивился, что пред бабой осрамился,
Что и сам не понял как, он попал пред ней впросак.
И помыслилось: »Девица и мудра, как мать царица,
И под русою косой не обижена красой.
Может, Божия Десница привела меня в глушицу,
И судьбу предвещий перст указал за столько верст».

Софья

Боле ведать не посмею рассужденья Алексея,
Но признаюсь в свой черед: редко кто себе найдет
В жены деву таковую, рукодельницу большую,
Благонравною душой и с неписаной красой.
И в летах своих невинных — светломудростию чинных
Очень многим мудрецам даст урок, не только нам.
Все ж бывает удивленье, что Господне изволенье
И средь женского народа извлекает нам природа
Ту, в которой красота с духом мудрым сочтена.
Поясню о том в начале — Софьей деву величали.
Как про то узнал Лексей, без запинки, поскорей
Тракт во стольный град находит, в дальний путь коня выводит,
Хороводу поклонясь, с мудрой Софьею простясь.
Перстень с шуицы снимает и желанной оставляет.
И уже сидя в седле, молвит:
— Завтра же в кремле
Волю отчую узнаю и судьбу свою спытаю.
Взвив коня, дорогой той он последовал домой.

Во престольном Златограде

Ярким сполохом заря будит с башни звонаря.
Бум-м-м — раскатное гуденье гонит сна оцепененье.
И престольный Златоград солнцу летошнему рад.
Наливаются лучами купола под небесами,
Стены каменных палат, узких бойниц длинный ряд,
Теремочки расписные, палисады прорезные.
С колокольни все кругом осеняется Крестом
Рядом царские покои. День и ночь в дозоре вои
Держат строгий караул. Вдруг вратарник слышит гул,
Словно кто без лишних слов бьет в окованный засов.
Он в оконце у вереи видит князя Алексея.
И скорей бежать туда, да б отверзнуть ворота.
Князь коня ему вручает, в терем царственный ступает,
И едва лишь свет-заря будит батюшку Царя.

— Был в краях я незнакомых, в дремных муромских уремах,
И нашел невесту ту, с кем связал б свою судьбу.

Царь тут мигом воспроснулся, на иконы обернулся:
— Коль отмечен ты судьбой, помолись тогда со мной!

Тот обычай досточтимый, нынче ж вовсе не хранимый,
Чтоб невесту выбирать — волю Божию узнать.
Не своим бы похотеньем, а Господним изволеньем.
Брак цветет на небесах и нисходит на венцах.

Долго так они молились, о земь кланялись, крестились,
С умилением взирая на святого Николая:
«Дивный пастырь Мирликийский, укрепи престол российский,
Вражьи орды усмири, змея лютого сотри,
И благое поспешенье даждь для нашего спасенья.
Да призрит Владыко Бог грешных всех своих рабов!»

Тут рассветный луч скатился, на слюде переломился,
И другим своим концом пал на чудный лик венцом.
В нем окладец самоцветный заиграл красою лепной —
Образ в радужный накал светом горним засиял.
Старец благоплодовитый, золотым лучом повитый,
Будто б их благословил: радость в души заронил.
И видение пропало, словно вовсе не бывало.
Лишь в иконной глубине, в запредельной стороне
Лик Пречистой прояснился…
Долго в воздухе блазнился
Благовоний аромат, точно Ангел в аккурат
Там невидимым кадилом ладан в горнице разлил им.

Царь отец промолвил так:
— То нам вещий Божий знак!
Нынче ж сватов посылаем, свадьбу осенью сыграем.
На Покров тряхнем казной и закатим пир горой.

Поездка сватов

Вновь болотами, лесами, луговыми купырями
Алексеевы сваты едут многие версты.
Впереди средь редкоборья вширь раскинулось удолье,
У речной гряды возник град, ни мал и не велик.
Лишь завидели там конных, пробудились колокольни,
Стражник фитиль подпалил и фузею разрядил.
Собралось вокруг народу: с кабаков питейных сброду,
Из ремесленных рядов, из купеческих домов.
Софья лишь не поспешала и гостей не привечала
В этом тихом городце, во светелке-теремце.
Верховые тут поспели, в трубы громко загудели,
Подскочили к теремцу, прям к поратнему крыльцу.
Вестовой с коня спешился, церквям Божьим поклонился
И родителям в черед свой поклон нижайший шлет:

— От царевича Лексея разговор до вас имею.
Слухом полон белый свет, что окрест прекрасней нет
Вашей дщери ясноликой, оттого то сват великий
Путь держал в окрестный град, чтоб к Покрову в аккурат
Царску сыну Алексею свадьбу справить поскорее.
И родительский ответ ждем — согласны вы аль нет
Замуж девицу свою выдать в царскую семью.

Те в ответ поклоны бьют, разговор иной ведут:
— Просим с милостью в наш терем, брашный стол уже застелен,
За закуской и питьем наше дело разберем.

Но едва лишь гости сели — злые вихри засвистели,
Туча смрадным волокном окружила софьин дом,
Все оконца слюдяные порассыпались, лихие
Силы терем потрясли, что дубовые комли
В добром срубе затрещали, в клетях матицы упали.
Прокатился страшный гром — сотряслась земля кругом.
Вдруг волнение пропало, словно во все не бывало.
Только жуткий серный дух долго в воздухе не тух.
Гости в софьину светелку забежали вперемолку:
Там, как леший покутил, девы ж нашей след простыл.

Алексеева печаль

Услыхав худые вести, был царевич не на месте,
Словом, помыслом, душой — все катилось трын-травой.
Белый свет ему затмился, верный комонь не взлюбился,
Сладкий мед в уста не тек. Вскоре во все занемог.
«Нет житья мне без Софии, отче, мати, дорогие
Отпустите вы меня без слуги и без коня.
Хоть всю землю обойду, а любовь свою найду».

Царь с царицей загрустили, хоть и долго вместе жили,
Лишь единого сынка Бог чете послал пока.
Отпускать дитя родное за немеряной верстою,
За падучею звездой, за неведомой судьбой.
Кто его там поджидает, смерть, неволю предвещает.
И вернется ли домой их царевич молодой.
Но неведеньем томиться, чахнуть, родичей дичиться —
Что же может хуже быть?
Царь решает отпустить.
И ведет его к булату в оружейную палату.
Там среди мечей крыжатых, копий, панцирей пузатых,
Палиц, кованных байдан, средь трофеев разных стран
На почетном возвышенье меч в хрустальном облаченье.
Царь вскрывает стклян-ларец, вынимает кладенец:
— Есть про то оружье славне стародавнее преданье…

И вещает Алексею, как сразил он люта Змея,
И как матушку царицу он изволил из темницы.
— Много было славных дел, всякий ворог уж не смел
Дерзко попирать границы. Меч в карающей деснице
Сокрушал их всякий раз — с нами Бог, то кто на нас!
Нынче ж молодые годы спали словно вешни воды,
Влас подернут сединой, и державною рукой
Кладенец тебе вручаю, в дальний путь благославляю,
Да б судьбу ты испытал и любовь свою сыскал.
Но имей благоговенье и не падай в искушенье,
Только в праведной ратьбе будет верен меч тебе.

Ярко лезо кладенца заискрилось у ларца,
Блеском огненным взметнулось, жарким златом полыхнулось,
Янтарем перелилось, в длань царевичу далось,
Словно молвля по изножью: »Мной владей во славу Божью».

А царица той порой в малой церкви домовой
Из киота дорогого, из оклада золотого
Достает Николин лик — путь неведом и велик,
Ведь без помощи такого преобильного святого
Что угодно может быть, бесов козней не избыть,
От волхвов не зачураться и в дороге затеряться.
Так, молебен сотворя, в честь наследника Царя,
Подает ему икону — от несчастий оборону.
Чуть пропели петухи, как стопы его легки:
От родного Златограда увели царево чадо.

В дороге

В даль дорожкой полевою, то прямою, то кривою,
В одну сажень шириной и с немеряной длиной.
То долочек прокошенный, то кусточек распашенный.
Повечерье на лугу сыпет макову дугу.
Вьется в быльнице тропинка, в небе первая звездинка,
И лазурья высь до дна вся от туч острижена.
Воскурились влагой росы, травы вытянули косы,
Яркий обод заревой гас над тихою рекой.
У крутого бережочка, у крупчатого песочка
В ивняковый ухожей примостился Алексей.
Взором в небо устремленный, тяжкой думой увлеченный:
Во каком ином краю он найдет любовь свою?
Сколько верст ему скитаться и куда отсель податься?
Вдруг припомнил молодец: пред прощанием отец
Подал малый узелок и напомнил про зарок.
«В глухомани есть избушка, там живет Яга старушка,
Довелось мне, как то раз, притулиться к ней на час.
Хоть и в том краю лесистом часто знается с нечистым,
Мне та бабка помогла — чудо-лапти отдала.
Пусть в них лыко обветшало, не годится и в мочало,
Но во все края земные, в веси, горы ли глухие,
Стоит только им шепнуть, то укажут верный путь».

Из-за плечной коробейки вынимает Алексейко
Лапоточки в две тесьмы — с виду вроде бы просты.
Лет то минуло не мало: сила дивная пропала,
Годны может взять в ладонь, да и выбросить в огонь.
Но спытать их доведется — много пота не прольется,
Лишь проведать как-нибудь то, куда направить путь.
Дай, одену лапотенки, подвяжу накрест тесемки
И к Ягинишне в избу ненароком загляну.

Он поднялся, встрепенулся, в лыко старое обулся,
Пару тайных слов шепнул и один шажок шагнул.
В тот же миг как пух гусиный взвился он над речкой длинной.
Вторый раз ногой вильнул — плес легко перешагнул.
Ну а третий шаг ступил — так и след его простыл.

У Ягинишны

Алексей бежал вприпрыжку по болоченной кулижке,
По трясине моховой, по яруге еловой.
Где лягушек распугает, где стог сена разметает,
Где скользнет по озерцу, где ширкнет по деревцу.
Вот, рассеянный эфиром, звездный полог лег над миром,
Омофором Млечный Путь опоясал неба грудь.
Слабым сполохом отзорье освещает красноборье.
Лес все глуше и бледней, видно батька Берендей
Самосад в поемах курит и урем туманом хмурит.
Вот кондова глухомань, в дебрях волчая елань.
Там на курьих чудо-ножках, на больших бараньих рожках
Неизбывной вековушкой дремлет древняя избушка.

Встал Алеша на полянку, зычно крикнул голосянку:
— Гей, же ты, куриный дом, повернись ко мне лицом,
Створы-двери отвори и меня к себе прими.

Теремочек покачнулся, с тяжким скрипом повернулся
К Алексею лицевой, к лесу тыльной стороной.
Вдруг откуда непонятно, с криком, ревом, лихоматом,
С помелом наперевес, словно с преисподней бес,
Со взлохмаченной космою, да с дубовою ступою
Появляется Яга. Льет проклятья на врага.
Созывает дичь лесную, кличет нечисть лесовую,
Чтоб пришельца изловить и за дерзость погубить.
Меч царевич вынимает, грозно лезо подымает -
От знамений чудных сих жуткий вой в лесу утих.
Ведьма в ступе опустилась, ловко на земь становилась:
— Вбей мне в грудь осинов клин, ты и есть Иванов сын,
Та же хватка, те же очи, так же в гости прибыл к ночи,
Тот же славный кладенец, точно вылитый отец!
Горе видимо какое не дает тебе покоя?

Прячет наш царевич меч и ведет неспешно речь:
— Прежде чем допрос чинити, надо баню истопити,
В ней царевича помыть, накормить и напоить,
Ну а после, как ведется, разговор иной начнется.

Волшебная криница

— О-хо-хо, сколь лет минуло, сколько весен промелькнуло,
А вот помню как вчерась, твой отец грозясь, крестясь,
Посетил мою избушку, пощадил Ягу-старушку.
Да и кот мой Котофей свой запечный ухожей
Гостю важному оставил и лавочке кимарил,
И дозором облечен, охранял покойный сон.

Так, сидя за самоваром, кипяток глотая с паром,
Алексей открыл Яге о своей большой беде:
— Коль проведать кто похитчик, подлый ворог и обидчик,
На край света доберусь, а с злодеем разберусь.
— Если б я чего-то знала, от тебя бы не скрывала,
Но помочь тебе берусь:
Есть в бору волшебный ключ.
Ключ под соснами журчащий, сокровенно говорящий,
Коль туда направить путь и в криницу заглянуть
Ровно о полночь, как месяц серп растущий свой повесит,
Бросить в водь перунов цвет, то увидится в ответ:
Как вода слегка смутится, в недрах свет изобразится,
И укажет тебе там, то, чем мучаешься сам.
Где злосчастная темница, где затворница-девица,
Кто злодейство совершил и любви тебя лишил.

Свет-лучинушка горела, темь за окнами густела.
Вдруг с подзольного шестка, из печного закутка
Мяунок-коток проснулся, прыгнул на пол, потянулся.
Дремь мурлыкина прошла, значит полночь подошла.
Чернотой коток дымился словно в деготнице мылся,
Коготочком сруб скребнул и предъизбицу шмыгнул.

— Что ж, и нам сидеть не к месту, коль добыть хотим невесту,
Выйдем мы на вольный двор и отправимся во бор.
Но допрежь не торопиться, где ж перунов цвет храниться?
Аль запямятала я?

Подожгла пучок огня.
Со крыльца на земь спустилась, к курей лапке обратилась:
— Знаю тайный наговор, не отымет его вор,
Ни палач и ни царица, ни пригожая девица,-
Опосля лишь шепоток, брошен в ноги уголек.
Тут избенка покачнулась, курья лапка встрепенулась,
Подняла отлапок свой, а под ним брызжа искрой
Не едину сотню лет был заклан перунов цвет.
Этот цвет у тучи в чреве на небесном пышет древе,
С самой первою грозой, с молоньею огневой
Только раз годочков в семь тайно падает на земь.
Ровно час горит, не тлится, самоцветами искрится,
Коль смогешь в минуту ту оседлать свою метлу,
И борзяся, в малый срок отыскать тот уголок,
Где Перунова стрела комель дуба рассекла,
Этот цвет неопалимый и рукой не ощутимый
Только тот сумеет взять, кто русалочию гать
Перейдет безлунной ночью, а потом росистой сочью,
Наг раздевшись, оботрется и в траве перевернется,
Повторяя наговор: Белозор и Чернозор,
Обе кровные сестрицы бросьте клич Стратиму птице,
Пусть летит в небесный луг, повернет сварожий круг…
...
Дальше велено молчать, наговор не разглашать,
Потому что не к спасенью нам такие разуменья.
В суеверье не кидайся, Божьей воле доверяйся,
Только сказу-небылице я оставлю те страницы.

К адаманту адамант звездный вымостился стан,
Где-то в дебрях темных кущ затаился чудный ключ.
Впереди с ночным дозором кот крадется с чутким взором,
Вслед Яга и Алексей. Гулко филин меж ветвей
Ухнул — темень потревожил, вдруг замшелый пнище ожил,
Покачнулся, отскочил, в боровину путь открыл.
Вот заветная поляна, кругом сосны великаны,
Под одной сосной кондовой ключ струится родниковый.
А журчащий голосец, как валдайский бубенец.
Нарогатилась луна, застоялась тишина.

«Наше время подоспело!»
Вот цветок, зардевшись зело,
В родниковый канул сруб, разошелся водный круг,
Глубь криницы возмутилась, и на ней изобразилось:
В волнах море-окиян, осередь его Буян —
Остров с крепостью на взгорье, а вокруг на все поморье
Ни ладьи, ни корабля — чужестранная земля.
Вот застава крепостная, рядом башня угловая,
В башне видится окно — зарешечено оно.
За оконцем тем темница, там сидит краса-девица.
Мгла рассеялась: в тот миг видит Леша Софьин лик.
Бьется точно птица в клетке, словно бабочка в тенетке,
Как лебедушка крылом машет шитым рукавом.
Голосит, что ее доля обневолена в неволе.
«Мое сердце ретивое плачет горлицей степною,
Мне б оковы отрясти, по муравушке пройти,
Но зловещий Чернохот мне свободы не дает.
Заточил меня в темницу и на мне решил жениться.
Как бы вольным ветром стать, тучку малую сыскать,
Вместе с тучкою вернусь к милой матушке на Русь,
В любый отчий уголок. Ты лети мой голосок
Горностайкой с языка, серой утушкой с куста.
Денно-нощно караулы стерегут свои притулы,
И закованы в булат створы каменных палат.
Крюки-медные засовы держат тяжкие основы.
Как бы мне покинуть плен этих мрачных толстых стен.
Мне бы в море окунуться, резвой рыбкой обернуться,
Чтоб потом в пучине вод скрыть от недруга уход».

Тут вода опять смутилась, глубь таинственно закрылась,
И направила поток в ручейковый желобок.
Вежди сутемень сомкнула, даже месяц окунуло
В легкий морок от болот. Родничок журчит-поет.

А Яга то заскорбела:
«Дюже худо наше дело.
Битва с этим колдуном вряд ли кончится добром.
В совершенстве он постиг каббалу из черных книг.
И едва найдешь кого-то, кто сильнее Чернохота,
Перед ним ведь даже я, словно малое дитя.
С той поры как князь Владимир идолов во Днепр низринул,
Вместо капищных жрецов нанял греческих попов,
На Руси, хошь верь, хошь нет, ведьмовство сошло на нет.
Если в градах или в весях храм стоит на видном месте,
То Крестом на весь окрест, на десяток добрых верст
Гонит орды бесовские, и уж чары колдовские
Там не в силах победить и кому-то навредить.
Так и я таюсь в глушице, во своей лесной станице,
В селах дружбы не вожу, в грады носа не кажу,
Травознайством промышляю, кости, хрящики вправляю,
И лихому топору не даю шуметь в бору.
Только дюже ты счастливый, осенен нездешней силой,
Своему отцу под стать — богатырь, не дать, не взять.
Да и кладень залежался, сколько с недругом не знался,
Ждет-пождет, чтобы опять в сече силу испытать.
Если ты не устрашился, если твердо ты решился,
Дам тебе я бирюка — волчьей стаи вожака.
Сквозь еловые засеки, через бешенные реки,
В зыбких чарусах болот он отыщет верный ход.
И свезет тебя на волю, ко степному дико-полю.
Там нехоженые травы и курганы величавы,
В зыбком мареве разлоги, во все стороны дороги.
Там тебя оставит волк и подарит свой зарок.
Не в острастку упреждаю, только нечисть бесовская
На пути теперь твоем будет ночью, будет днем.
Не одним мечом лишь биться, где-то хитрость пригодится,
Где смекалку проявить, где коварство упредить,
Потому что Чернохот ожидает твой приход.
Я лишь малую услугу окажу тебе как другу, —
(С той присловицей Яга достает из сундука
Позатертую шапчонку и литую коробченку)
Принакройся шапкой той, сразу сгинешь с глаз долой,
И пока ее не сбудешь — все невидимым пребудешь.
В коробце разрыв-трава, всем ключам она глава,
Всяк замок на свете вскроет, всяк запор шутя откроет.
Согласится всяка тать за то зелие отдать
Злато, жемчуг, серебруши, хоть свои Христьянски души».

Тут Яга на пень вскочила, два перста в уста вложила,
Подняла разбойный свист — встрепенулся каждый лист.
Тишь полночная распалась — чаща эхом отозвалась.
И откуда не возмись, на поляну к ним явись,
То ли зверище лесное, то ли чудище какое.
Ростом с малого бычка, словно угли два зрачка,
Пасть ощерена в аршин, шерсть всклокочена как дым,
Полымя из ноздрей пышет, из глазницы искра брызжит.
Он колоды отворот коготищами дерет.
«Гей, ты серый волк рыскучий, по таежникам прыгучий,
В дебрях верный мой слуга — оборона от врага.
Сведай, где осередь лога скрыта лешева дорога,
И царевича по ней до степных гуляй-полей
В скором время доставишь и потай ему оставишь.
Ты же веток берегись, крепко за гриву держись,
И отцу, вернувшись в дом, передай большой поклон».

Комонь — волк

Версты вихрями летели, сухостойники хрустели,
По кочкарнику болот комонь-волк тропу ведет.
Речки пловом проплывает, ручейки меж ног пускает
И яруг отвесный бок перепрыгивает в скок.
По чапыжнику густому, по осиннику пустому,
Ни седла, ни сбруи нет, и хвостом рыскучий след
Зверь вещающий сметает и дорогу сокрывает.
Вот древесный строй все реже, между крон прогалец брезжит.
Вот и дикие поля — чужестранная земля.
Вширь долины распахнулись, травы к солнцу потянулись.
Спроязычился тут волк, дал царевичу зарок:
«Возбодрись в самом начале, отряхни с души печали,
Вдоль стрибоговой межи путь свой на полдень держи,
Древних тех курганов стаю одесную оставляя.
Так оттопаешь седмицу и узришь гору Орлицу —
На вершине величаво стан раскинула дубрава.
В ней старшие дуба три — как ни есть богатыри.
Тайны вещие хранили, счет векам своим забыли,
Почитай уж тыщу лет, как явились в Божий свет.
Ты им зело поклонися, да по батьке назовися -
Слава белого Царя многи страны и моря
Облетело в свое время, ведь не раз славянов племя
В честь отеческих гробов подымал он на врагов.
Чай и те дубы прознали, ведь не зря в степях стояли.
Коль допросишься до них, то узнаешь в землях чьих
Обитает Чернохот и его поганный сброд».

Тут волчище кувыркнулся, в соколочка обернулся,
Оком пламенным сверкнул, яроперье отряхнул,
Возмахнул раскат-крылами и пропал под небесами.

В диком поле

Степь ковыльницей трепещет, синью свод небесный блещет,
Солнце ласково печет, ветер волнами бредет.
Ко исходу той седмицы показался скат Орлицы,
Серый волк как предвещал -
Стан дубов тот холм венчал.
Алексей на холм взобрался, во дубраве затерялся,
И неслышимой стопой встал под сенью вековой.
Вот он зрит: на самом взгорье, на нехоженом приволье
Крепью встали дуба три, как ни есть богатыри.
Статью кряжистой сияют, кущи ввысь свои вздымают,
А ковчежные стволы, словно бражные столы
Широки и величавы, будто каменные главы.
А окрест на глазоемы неохватны окоемы -
Там, где небо полосой окаймляется землей.
Алексей к ним воспросился, низко оземь поклонился,
Кунью шапку снял с кудрей:
— Эй, дремучий ухожей!
С веждей тяжкий сон стряхните и вниманием почтите
Неразумный мой вопрос.

Дрогнул древовый колосс.
— Кто ты, юный человече, и почто лесное вече
Дерзким криком изумил и покой наш возмутил?
— Я царевич, сын Ивана, с челобитной к вам предстану,
Да б узнать, в каком краю мне сыскать любовь свою?
Вы веками тут стоите, перепутье сторожите
Не едину сотню лет, виден вам весь белый свет,
Не окажите мне милость — во какой стране сокрылась
Та, что выбрана судьбой, быть повенчанной со мной?

Все, что в сердце накипело, что в душе его назрело,
Все поведал он дубам — высоченным трем дядьям.
Впал в безмолвье стан дубравный, вдруг один из них, что главный
Отворил свои уста, там, где сень листвы густа:
— Глянь, как время скоротечно, даже наша жизнь не вечна,
Вроде в лонешнем году Царь Иван громил орду,
А уж сын его взрослеет, да мужает-матереет,
Вспомянешь бывалый раз — тыща лет прошла как час.
Что ж изволь, коль ты решился и в делах не отступился,
И, идя на правый бой, отвечаешь головой.
Не для слабого кого-то путь на остров Чернохота.
Мы дадим тебе сучок: посошок-путевичок,
С ним тот час спеши на взморье, на глухое лукоморье,
Там на береге отлогом, за дымящимся разлогом,
Где видна морская ширь дремлет камень Алатырь.
Днем он вроде неприметен: сер, огромен и бесцветен,
Но лишь станет вечерять, и воды бездонной падь
Свет-ярилушку поглотит, рдяно по небу разбросит
Дуг червленых череду, на волнистую луду
Лягут всплески огневые, вспыхнут искры зоревые,
Яхонтами расцветут, берег змейно обовьют.
И тогда молчащий камень вспыхнет как янтарный пламень,

Ахнет эхом громовым по утесам верховым,
Где-то в море отзовется и волною обернется.
Заиграет звуко-цвет так, что в мире краше нет.
Дива чудного такого лалом, златом облитого,
Самоцветною резьбой и жемчужною слезой.
Все бледнее заряница, Алатырь сильней ярится:
Сыпет розовой искрой, вдруг пыхнет голубизной,
После прожелтью всклубится, адамантом обратится,
На единый сгаснет миг — тьма откроет мрачный лик,
И опять зайдет в сияньи — в изумрудном изваяньи,
Чтобы радужной десницей до полуночи светиться.
Ровно о полночь, как эхо, гаснет знойная потеха.
Светом ровным осиян, камень дышит в океан.
Тут и жди, не сомневайся, ничесоже не пугайся,
Все искусы отгоняй, о земном не помышляй,
Да не снидет дрема прежде на твои, царевич, вежди.
Лишь Иисусову в груди ты молитовку твори.
Жар струиться перестанет — час пророчества настанет,
Вот тогда умом внимай, ничего не упускай.
Этот камень-недотрога и поведает дорогу
Через море-океан к Чернохоту на Буян!

После слов дубы встряхнулись, кроны хваткие качнулись,
Листья голком изошлись, гибко ветви расплелись,
И царевичу под ноги посошок пал однорогий —
Посошок-путевичок ведал сам, что путь далек.

Камень Алатырь

Споро путь в степи стелится, день во след заре катится,
Снова ночь и новый день. Облаков курчавых сень
По ковыльнице стелилась и к закату уносилась.
Нет пути в том диком поле, на ошкуйной этой воле,
Только горний небосклон вяжет даль со всех сторон.
Вдруг на полдень, как опоры, встали мраморные горы.
Пешешествовал Лексей не одну седмицу дней.
Возле мраморного взгорья показалось глухоморье,
Там в разлоге, на лугу, на пологом берегу,
Где видна морская ширь, дремлет камень Алатырь.
С виду вроде неприметен: сед, огромен и бесцветен,
Словно молнией Перун отколол в скале валун,
Сколы громом опалил и в поморье положил,
Чтоб сияли, как краса, огневые дивеса.
Скромный витязь Алексей лег в тенистый ухожей.
С долгой суетной дорожки размочалились сапожки.
Из котомки в полдний час он достал съестной припас:
Колобушечку-ватрушку — масляную завитушку.
Помолясь, его сжевал, сам же вечер поджидал.
Вот и день преполовился, полдень к западу склонился,
А закатная черта в даль морскую отошла.
Солнце рдяно воспалилось, к водной глади опустилось
И по пенистым волнам разбросало тут и там
Всплески, искры зоревые, блестки, сполохи лихие.
И румяною стопой, встав на просини морской,
Луч волшебный испустило, им пологий брег обвило,
Яхонтами расцвело, свод небесный обожгло.

И тогда молчащий камень вспыхнул как янтарный пламень,
Ахнул эхом громовым по утесам верховым,
Где-то в море отозвался и волною вспять примчался.
Заиграл там звуко-цвет так, что в мире краше нет.
Дива чудного такого лалом, златом облитого,
Самоцветною резьбой и жемчужною слезой.
Все бледнее заряница, Алатырь сильней ярится:
Сыпет розовой искрой, вдруг пыхнет голубизной,
После прожелтью всклубился, адамантом обратился,
На единый сгаснул миг — тьма открыла мрачный лик,
И опять ослеп в сияньи — в изумрудном изваяньи,
Чтобы радужной десницей до полуночи светиться.
Ровно о полночь, как эхо, гаснет знойная потеха.
Светом ровным осиян, камень блещет в океан.
Алексей тогда собрался, к камню чудному подкрался,
Дух в груди своей стеснил, все земное позабыл,
Отженяя сон липучий, отгоняя страх колючий,
Лишь молитву сотворя в честь Небесного Царя.
Стал он ждать, как жар смирится, в глубь Алатырь прояснится,
И невидимый для глаз ниспадет пророчеств час.
Жар бушующий смирился, как кристалл он прояснился,
И узрел царевич в нем, словно ясным светлым днем:
Русь со стольным Златоградом, и Царя с Царицей рядом,
Стены каменных палат, узких бойниц длинный ряд,
С колокольни все кругом осеняется Крестом,
Теремочки расписные, церквей маковки златые.
Сам отец митрополит крестный ход собрать велит…
Тут видение пропало, словно во все не бывало.
Разразился страшный гром, сотряслась земля кругом,
От такого сотрясенья в море вышло треволненье,
И из камня изошел огнедышащий глагол:
— Отвечай, царево чадо, что тебе от камня надо?
Кто тебя за столько верст в глухоморье к нам принес?

— Привела судьба лихая, принесла беда большая.
Злобный ворог Чернохот, словно тать свершил полет,
Среди бела дня, лютуя, скрал невесту молодую,
И унес за океан в недра острова Буян.
Там в темницы крепостные заточил, и боевые
Всюду выставил посты, и на многие версты
Нет вокруг людского духа. Ты же, ведаю по слухам,
Можешь оный остров знать и дорогу указать.

Алатырь огнем взъярился, самоцветно заискрился,
Разогнал ночную тьму и ответствовал ему:
— Лгать не буду, на просторе, в океане — синем море,
Остров среди волн лежит — град на острове стоит,
За стенами городища чернохотово жилище,
В башне узкое окно — зарешечено оно,
За оконцем тем темница, в ней сидит краса-девица,
Плачет, видя жуткий плен этих мрачных толстых стен.
Если та твоя зазноба, если верен ей до гроба,
Дам тебе один совет: ты, чуть вызорится свет,
Выдь на берег лукоморный и узришь в долине торной
Три купеческих ладьи — цареградовы они.
Их нанял хозяин алчный, да бы камень огнезрачный
Высечь из скалы долой и забрать меня с собой.
Что бы, мной владея скверно, извлекать себе безмерно
Горы злата, изумруд, все, что в мире сладко чтут.
Чтоб потом обогатиться и в вельможу превратиться.
Чтоб не красил моря ширь вещий камень Алатырь.
Только та десница-чудо извлекет меня отсюда,
Кто Алатырь сотворил и в поморье положил.
Коль возьмет мои бока чья-то алчная рука,
Тот несчастьем захлебнется — тот час в камень обернется.
Вон бездушный истукан, словно ветром изваян,
Замер около меня и застыл на времена -
И застыл он навсегда: вплоть до Страшного Суда.
Его слуги в карауле непробудным сном уснули,
Корабли на древеса опустили паруса,
Бортья мохом поросли, ржой якорья изошли,
И волною колебимы не идут они в стремнины,
Где ошкуйные ветра наполняли паруса.
Если твердо ты решился, если духом не смутился,
Выйди на берег морской и десницею-рукой
Караван тот осени. »Да воскреснет…» вслух прочти.
Обойди его три раза, а затем увидишь сразу,
Как дружинники очнутся и от дремы воспроснутся.
Ту дружину собирай и к Буяну отплывай.
Я же искорку рожу — в небе звездочку зажгу,
Будет та искра с тобой путеводною звездой
В яркий полдень, в темноте, на поморской широте,
Та звезда с небес блеснет и к Буяну приведет.

От пророчеств утомясь, камень медленно погас.

Мореходная дружина

Зорьку с розовой десницей зазывают в гости птицы,
Голосят в голубизне в запредельной вышине.
Море ласковой волной омывает брег пустой.
Вот на бреге три ладьи — цареградовы они.
Словно в штиль на древеса опустили паруса,
Бортья мохом поросли, ржой якорья изошли,
В парусинах птицы жили, там свои гнездовья сшили,
А обшитая корма сплошь бурьяном поросла.
Все дружинники кругом непробудным дремлют сном.
Три перста Лексей сложил и Крестом всех осенил:
«Да воскреснет святый Бог, расточит своих врагов,
Сгинут от Лица Его, злословящие Его.
...»
Той молитвой осиян, обошел весь караван.
Разом злые чары спали, люди спящие восстали,
С удивлением смотря на наследника Царя.
Встали, прах с себя стряхнули, на суда свои взглянули —
Верить чуду или нет, что проспали столько лет.

— Гей, дружинники лихие, мореходы удалые,
Говорю вам без затей, я царевич Алексей.
Коль изволите опять, снова можете вы спать,
Ну а если захотите, все добро с собой берите,
Заменяйте паруса, починяйте древеса,
Бортья мохлые скоблите, дно сосновое смолите,
Кормовым рулем плеснем, дружно веслышком гребнем,
Зыкнем посвистом ошкуйным по волнам по многоструйным,
Поведем наш караван к чудо-острову Буян.

Мореходы потомились, низко в пояс поклонились:
— Люд мы мирный и торговый, да отважный и суровый,
За услугу за твою, все мы, в очередь свою,
Услужить тебе потщимся, и во след тебе решимся
Повести свои суда (как изволишь ты) туда
Хоть к земле Тьмутараканьской, хоть к колонии ишпанской.
Сотни выходов-путей мы тропили средь морей.
Бог подаст, и ко Буяну мы пройдем по океану.

Тот, кто это говорил, старшим в той дружине был,
Все его в команде чтили, звался именем Василий,
Рус, плечист, щекой румян — сразу видно из славян.
Алексей не посрамился и в ответ им поклонился:
— Значит, так тому и быть, через день решаем плыть,
Лоцией не утруждайтесь и в пути не сомневайтесь,
Зрит повсюду моря ширь славный камень Алатырь.
Ну а кто был старшим самым, остается атаманом,
За подмогу в аккурат станет мне, как кровный брат.

Путеводная звездочка

Ночь легла на глухоморье, темь укутала приволье,
Возле дымного костра спит дружина до утра.
Целый день прошел в заботах, в крепких плотницких работах.
Древоделы, столяра, швейной сметки мастера
Корабли свои чинили, да под вечер сном почили.
И на весь прибрежный скат богатырский слышен храп.
Алексей лишь да Василий в тяжкой дреме не почили,
И как полночь подошла, оба бросили дела,
Чтоб забраться на гору к каменю Алатырю.
В тот же час чудесный камень уж пылал как ярый пламень.
Заиграл как звуко-цвет, так, что в мире краше нет.
Дива чудного такого лалом, златом облитого,
Самоцветною резьбой и жемчужною слезой.
Вновь заходится в сияньи, в изумрудном изваяньи
Сыпет розовой искрой, вдруг пыхнет голубизной,
После прожелтью всклубится, адамантом обратится.
Ровно в полуночный час сполох огненный погас.
Словно тающее эхо стихла знойная потеха.

К Алатырю обратясь, Алексей спросил, крестясь:
— Как же быть моей дружине, и в какой морской пучине,
Отыскать заветный путь, чтоб на остров заглянуть.

Камень снова накалился, языками разрешился,
Разразился страшный гром, сотряслась земля кругом,
Взводень в море покатился, зыбкой пеной заклубился.
Вновь из камня изошел огнедышащий глагол:
— Лучезарною стрелою возметну перед собою
Самоцветную искру, вслед за нею по утру
Караван свой подымайте, с Богом в дальний путь ступайте,
Только путь держите свой в след за искоркой-звездой.
Днем ли ясным, темной ночью вы увидите воочью,
Как летучая звезда приведет лодьи туда:
По морю — по океану, к чудо-острову Буяну.

В синем море-океане

На лодеечке смоленной вздулся парус ветрогонный,
Полоз врезался в волну, взбаламутил глубину.
Мореходы помолились, побожились, покрестились,
И порывом ветра вдруг понесло Лексеев струг.
А за ним весь караван выплыл к острову Буян.
Вот за гранью небосклона скрылись берега уклоны,
Небо слилося с водой беспредельной синевой.
Солнце поступью державной вышло в сферы горней славы,
Залучилось во весь свод и глядит в зерцала вод.
Море ласковое плещет, сквознячок слегка трепещет.
Кормчий верно держит нос на звезды летучей хвост.

Серный дым открыл зевоту в замке злого Чернохота,
Волхвованье он творит — зелье в полымя крошит:
«Створы, двери отворяйтесь, дали взору покоряйтесь,
Кто нас вскоре навестит, остров грозный посетит?»
Тут в клубящейся завесе показались моря веси
С вереницей кораблей и царевич Алексей.
«Что ж посмотрим, гость незваный, как пройдешь по океану,
Где в пучину попадешь — может смерть свою найдешь».
Достает он из-под клети перепутанные сети,
С древней надписью горшок и волшебный порошок.
Встал на стену крепостную и колдует в даль морскую:

Сомучу я море синюшко, подыму навзничь пучинушку,
Разбужу поветерь буйную, бурю вызову ошкуйную.
Разорву печать сургучную, распластаю силу тучную.
Вылетайте духи черный, алчной завистью копченные,
Полудухи следом выйдите — караван судов увидите.
Те суда тьмутараканьские, есть там души христианские.
Захлебните лодья волнами — водотоками бездонными.
Паруса развейте вихрями, не дойдут они до пристани.
Пусть погибель им нежданная: без помин, непокаянная.
Следом демоны слетайтеся, крутовалами взметайтеся.
Раскатите в щепки, в бревнышки в море каждое суденышко.
Что б ни памяти, ни жалобы с той дружины не осталось бы.
Пусть их жены, дети маются, да слезами обливаются.
Да не смеют люди тленные посещать мои владения.

Небо синее смутилось, солнце тучами закрылось,
Море вспенилось волной, поветерь подняла вой.
Валы темные всплескало и лодейки закачало:
Словно щепки в бочажке закружило налегке.
Будто огненные шпили тучи молнии прошили,
И с раскатом громовым по разводьям дымовым
Гасли ломано в пучинах и терялись во глубинах.

— Испытаний час настал, — тут Василий закричал.
— Гей, ветрила опускайте, нос на взводень направляйте,
Да смотрите за собой, да б не смыло вас волной!

А поморник-ветер злится, буря буйная ярится
И десницей водяной ратоборствует с лодьей.
Вихри мачты сотрясают, глуби зев свой разевают.
Непогодье как взяло — знать, придется нелегко.

Чернохот опять волхвует, в долонь на воду он дует,
И заклятья говорит — колдовство свое творит.

Воды будто бы взбесились, волны дыбом становились,
И казалось, что вот-вот корабли их захлестнет.
Алексей достал икону — от несчастий оборону,
И воскликнул:
— Други, эй, так помолимся скорей!
Чтоб за наши прегрешенья не погибнуть в треволненьях,
Из беды нас выручай чудотворче Николай!
Корабельщики склонились миром Богу помолились,
Чтоб Никола в трудный час их на море буйном спас,
Чтоб Заступница усердная — Богомати милосердная
Усмирила злые волны и ветра неугомонны,
И изволила бы дать в море тишь и благодать.
Внял Господь людскому зову, океанскую утробу
Одним словом усмирил, буйны ветры укротил,
Кипень волн утихомирил, лучевую брешь расширил —
Красно солнышко зевнуло, ясны очи отомкнуло:
Весь безбережный простор осчастливил теплый взор.
Море вновь угомонилось, водной гладью расстелилось,
И лазурью голубой засверкал небес покрой.
Паруса суда подняли, ветерок лихой поймали,
И своею чередой растворились в мгле морской.

Битва с чудищем

Четкой гранью иль туманом небо слилось с океаном,
Тянет комонь-ветерок белопарусный челнок.
Легким колышнем водица за бортами серебрится.
Алексеево чело легкой думой обвито.
Кормчим атаман Василий, цвет небес бездонно синий.
Сокол-корабель краса держит крылья-паруса.
Через море-океан к чудо-острову Буян.
Следом верная дружина, что никем не одолима,
И горит славянский слог на хоругви: »С нами Бог!»

Только снова Чернохот волхвованье свое льет,
Курит чары колдовские, манит орды бесовские,
Адской силой обуян, кличет он: »Левиафан,
Чудо-юдо пребольшое, отомкни-ка дно морское,
Из пучины выходи, корабли те поглоти.
Можешь полымем спалить их иль хвостищем зашибить их.
Вод вскрути веретено — затяни их прям на дно.
Чтобы не было их духу, чтоб не стало о них слуху,
Чтоб не смели никогда плыть к Буяну их суда.

Глубь морская всклокотала, пена белая упала,
Из пучины (верь — не верь) вышло чудище иль зверь,
То ли хищник поедучий, то ли змеище летучий,
Со драконьей головой, со чешуйчатой спиной.
Зрак гневливый и ужасный, из ноздрища пламень красный,
А из пасти как смола изрыгается хула.
Хайлище клыком блеснуло, серным духом полыхнуло.
Вся дружина, как была, в смертном страхе замерла.
И казалось, что вот-вот змей их всех живьем сглотнет.
Алексей лишь был готовый, меч он вынул кладенцовый
И воскликнул:
— Вражья страсть, чтоб тебе в аду пропасть!
Ярко лезвие меча вспламенилось как свеча,
Кладенечные изломы отозвались словно громы,
И раскатной молоньей зверя вызвали на бой.
Искры огненные взвились, коготища навострились.

Алексей же на волне встал в сверкающей броне:
Засиял налобник створный на шеломе как узорный,
На кольчуге в яр-свеченьи адамантовые звенья,
И казалось, это был сам Архангел Михаил.
Словно воин огнезрачный, словно Ангел первобрачный
Он на страже боевой встал над бездной водяной.

Сшиблись в ярости, в проворстве обе силы в ратоборстве,
Зыбкой поступью пенясь, даль морская сотряслась.
Восклубило черным дымом, смрадным запахом змеиным.
Звуком-скрежетом булат огласил морской раскат.
Плоть змеиная извилась, молоньею уязвилась,
Закрутилась колесом, посеклася кладенцом.
Вскрылась бездна водяная — глубь отверзлась, колыхая,
И во чревину свою захватило ту змею.
Так и чудище пропало, словно во все не бывало.
Потеряло свою власть, перед всеми посрамясь.
Долго лишь тлетворно-серный смрад стоял от змея скверный.

Алексей разоблачился, аки по суху пустился
По зыбучей пелене, по лазоревой волне.
Сел в стружочек атаманский, помолился по-христьянски,
И направил караван к чудо-острову Буян.

Чернохотово волхвованье

В подземелье Чернохот колдовство свое ведет,
Он зубищами скрежещет, пламя ярое трепещет,
И от лютой злоботы пелена из черноты
На его чело ложится. Снова темная десница
Духоблудствует во зле — в сатанинской кабале.
Ищет средство он такое, волхвованье пребольшое,
Хитрость хочет сотворить — Алексея погубить.
«Что ж, не силой так коварством по невиданным мытарствам
Я царевича пущу и за дерзость отомщу».
Дверь он тайную вскрывает, в лаз пещерный залезает,
И подземной той тропой точно на берег морской
Пробирается тесниной, после в водную пучину,
Щучьим телом обратясь, он уходит торопясь.
Где-то ныром, где-то пловом по нептуновым хоромам,
По глубинным омутам, по подводным теремам,
По заиленным увалкам прямо в логово к русалкам.
Гикнул посвистом китовым по запрудинам лиловым:
— Нечисть, песню заводи и наружу выходи!

Водоросли затрепетали, вкось волосья растрепали,
И из сумрачной глуби чередой своей всплыли
Хороводной вереницей голубые водяницы.
Груди тощие худые, корчат рожи бесовские,
Так и ищут бы кого, уволочь к себе на дно.

Чернохот кисет вскрывает, горсть смарагдов вынимает,
Самоцветины берет и русалкам раздает.
— Гой ты, нежить водяная, волховством вас заклинаю
Предзакатною порой выплыть на берег морской.
Возле острова Буяна дожидайтесь каравана.
И как только корабли бросят трапы у земли,
Паруса червлены спустят, якоря свои опустят,
Ваши песни запевайте и дружину усыпляйте.
Пусть на береге пустом непробудным дремлют сном.
Чары сладкие пустите — Алексея усыпите,
Что бы он руки не вздел — покреститься не успел.
Погублю тогда злодея — я царевича Лексея,
Потому что он посмел потревожить мой удел.

На острове Буяне

Как по морю полуденному, по заливу золоченному,
Три лодейки к брегу чалились, ловко трапами канатились,
На песочек сходни ставили, узки поручни расправили.
Разбредались бережочками, мяли землю сапожочками.
Вдруг лодейщики усталые слышат песни небывалые:
То ли гусли перстью лудятся, то ли глас хорала чудится.
Льются трели самогудные, гонят дремы непробудные.
И, нет силушки очухаться, той мелодии ослухаться.
Веки тяжкие смыкаются, сладко глазоньки слипаются,
Подкосились ножки резвые, словно пьяные-нетрезвые,
И дружина сговоренная пала будто подкошенная.
Алексей лишь бьется-жилится, разогнать те чары силится.
Сомутились ясны очушки, нет в груди великой мочушки,
Вздеть бы руку на мгновение вверх для Крестного знамения,
Да десница — плеть повитая, виснет как свинцом налитая.
Так Алеша впал в забвение, в колдовство-оцепенение.
«Где ты стать моя удалая, где ты хватка небывалая,
Где ты силушка дородная, где дружинушка хоробрая».

Взвились вихори зловонные, набежали рати конные,
Заковали свет-царевича, полонен он стал теперича,
Бродни на ноги накинули, руки за спину заклинили.
Тут злодейский хохот слышится: Чернохот смеется-пыжится,
Над плененным надсмехается, злом-коварством похваляется:
«Обдурил я сына царского, заключу его в мытарства я,
Был он витязем и странником, нынче ж станет вечным данником,
Отыму сбрую военную, брошу в клеть его подземную.
Пусть там чахнет и терзается, до позорной смерти кается.
Стало воли у бесстыжего, в мой предел приплыть без вызова.
А изломы кладенечные изыму на веки вечные.
Соберу орду великую, позову дружину дикую.
Русь-гордынушку повызорю, злато с куполов повыдеру,
В дым спущу я церкви Божие, терема сожгу пригожие.
Обдеру иконы древние, алтари наполню скверною,
Грады выжгу лютым полымем, мертвечину брошу воронам!»

Так он клялся и хвалился, кладенцом чужим гордился.

Меч кладенец

Вот уже какую пору в чернохотовых затворах
Дремлет княжич Алексей посреди сырых камней.
В сводах трещины-изломы, на полу пучок соломы,
Цепи в медных обручах на его висят ногах.
На челе заклятья-чары, волхвоведовые кары.
В забытьи Лексей лежит и рукой не шевелит.
Вроде хочет воспроснуться, от беспамятства очнуться,
Но не может хоть на чуть свои очи разомкнуть.

Тут же рядом в подземелье чернохотовое зелье
Льет тлетворный фимиам всем полуночным богам.
Чародействует он долго, только все труды без толку —
Взять не может кладенца, ярко-знойного венца.
Рукояти лишь коснется — тут же дланью обожгется.
Ну а лезвие меча, как пудовая свеча
Рассыпается искрою и окалиной рдяною.
Тут не то, что руку вздеть, больно глазу поглядеть.
Дни и ночи напролет колдовство свое ведет.
Но не ведает поганный, Чернохот тот окаянный
Кто оружье сотворил и на небе освятил.
Сам Архангел воевода на окате небосвода
В терем-кузнице златой, взявши молот огневой,
В помощь выкликнув ребят светлокрылых Ангельчат,
Бил, ковал, крутил в дугу духоносную руду
На угольях изумрудных, на ветрах на перегудных.
Колебался синий дым, вились молнии над ним.
И к полудню в аккурат лег сверкающий булат
На изложницу из туч, статью крепок и могуч,
В горних высях порожден, в райских водах закален.
Гневом праведным исполнен, с ратным подвигом помолвлен,
И гнушается с ратьбой злобной нечисти любой.
Пусть была у Чернохота в том великая охота
Да б оружье захватить и весь мир поработить,
Кладенец у нас с пружинкой — с потайной своей хитринкой.
Стало быть колдун не дюж, коль не свой сосватал гуж.

Кот Баюн и Соколок

Буря грозно зачиналась, темь над лесом распласталась,
Вьется проседь за окном дожденосным волокном.
Ветер в ельне завывает, в пазах мшину продувает,
Крушит чахлый сухостой, мнет кленовник за рекой.
Но покойно во избушке у Ягинишны старушки.
Лишь в запечном уголке, на рогожном закутке
Не дремалось Баюну, котофею-мяуну.
Пискнет мышка домовая, головня ли смоляная
В печном чреве затрещит, непогодье прошуршит
По худой тесовой кровле — распоясалось на воле.
Вдруг торчком поднял он уши, прыгнул с лавочки-кривуши,
Шасть на струганном полу, и давай трепать метлу.
В тот же миг Яга очнулась, на лежанке воспроснулась:
— Ах, разбойник-ворокот, на мою погибель черт,
Чтоб тебе скулу свело, что ж ты треплешь помело?

Спроязычился тут кот:
— Брани будет свой черед.
Погоди чуть-чуть хозяйка, что мне снилось, угадай-ка,
Алексей то полонен, впал он в непробудный сон,
В чернохотовой темнице в цепь закованный томится,
И его ли в том вина — кладенец у колдуна.
— Вот несчастье, так несчастье, сразу пали две напасти,
Я его ведь упреждала, чтоб не лез куда попало.
Меч (ну Бог с ним ) отлежится, на дне моря сохранится,
А Алешеньку то жаль, сгинь ты черная печаль
С сердца ходким ручейком, а с печенки ветерком.
Не томи кручиной бабку, дай-ка мне закляту кадку,
Принеси еще мешок, где таю я порошок.
Бросим в воду ворожею — поглядим на Алексея.

Кот на скорую повадку подкатил кленову кадку,
Холщевой тряхнул мешок и насыпал порошок.
В долони Яга пробила и кувшин воды налила.
Густо вспенилась водица, стала в борт долбленный биться.
Тут Яга запричитала, наговоры прочитала:
Пена спала, в тот же миг увидали Лешин лик.
Очи ясные закрыты, ноги цепьями повиты,
Был по возрасту юнец, а теперь стал как мертвец.
Щеки впалые, худые, веки чернью налитые,
И поблекла как листва русой пряди полова.
Что ж не мешкая, скорее надо вызволить Лексея.
Хоть на целый белый свет он сильнейший волхвовед,
Хоть до тонкости постиг каббалу из древних книг,
Чернохота мы втроем заплутаем-проведем.
С той присловицей старушка в миг покинула избушку,
В небо громко поклялась, в черной бане заперлась,
Берестой котел чадила, зелье-снадобье варила,
Желчью парила бадьян, клала корень аверьян.
И как зорька зачиналась, дымоволоком взбиралась,
Там, усевшись на конек, повернувшись на восток,
Трижды клыкнула совою и узрела пред собою
Ни мала, ни велика — вещу птицу соколка.
Друг мой верный соколок, захвати сей узелок,
Зелья там на золотник, предстоит же путь велик
Над дремучими лесами, над высокими горами,
Вдоль по морю-океану к чудо-острову Буяну.
Там застава крепостная, рядом башня угловая,
В башне видится окно — зарешечено оно.
За оконцем тем темница, там сидит краса-девица.
Слюдяной листок пробьешь, узелочек к ней метнешь,
В тай оставишь ей зарок, но об этом тут молчок,
Чернохот и за версту ловит мысли на лету.
Ну прощай, остерегайся, темных вихрей опасайся,
Не играй с морской волной, не дремли ночной порой,
На отраду всей Руси ты царевича спаси.

Сокол перьями встряхнулся, оком в раз перемигнулся,
Клюв разинул с ноготок, взял заветный узелок.
Возмахнул раскат-крылами и пропал за облаками.

Заветный узелок

Долго, коротко ли лету в царство злого Чернохота.
Над дремучими лесами, над высокими горами,
Вдоль по морю-океану к чудо-острову Буяну.
За варажкою приметной, вслед за мглою беспросветной,
В чреве тучки дождевой, над оскаленной грозой.
Неустанно, без продыха мчится сокол лихо-лихо.
Блещет зыбью океан, осередь его Буян.
А вокруг ни корабля — чужестранная земля.
Видно через все поморье крепость высится на взгорье,
Зубом каменным мерцая, встала башня угловая.
В башне видится окно — зарешечено оно.
И стезею неприметной, словно лучик безответный,
Он к окошечку поспел и в бойницу залетел.
Решетом окно повито, медью красною оббито,
Тонки вырезы на нем, полумрак со всех сторон.
В щель и пташке вылезть сложно, только клюв просунуть можно.
Сокол клюнул в желобочек, слюдяной пробил листочек,
И в ту щелочку, как мог, клал заветный узелок.
Тут на свет из той темницы кажет лик краса-девица,
Заточения печать на ее челе видать:
Все проплаканы слезинки, нет в ланитах ни кровинки.
— Кто ты, гость издалека?— вопрошает соколка.

Он затворнице вещает — Софье тайну открывает:
— Узелочек этот вскрой, зельем шуицу покрой,
Позажми ладонь в кулак и смекалкой сделай так,
Что б тебя тут не томили, а к Алеше отпустили,
Хоть на самый малый срок. Донеси к нему зарок,
И ладошкой раза три лик царевича протри.
Зелье лишь лица коснется — он от этого проснется,
Бродни тяжкие стряхнет и тебя тогда спасет.
— Мир тебе, чудная птица, — молвит дева из темницы.
— В добрый час стезя твоя, что велишь, исполню я.

Софья у Алексея

Малый срок преполовился, створ темничный отворился,
Стража грозная вошла, трон железный занесла.
Клали чаши черепные на подставицы златые,
Зажигали в них огонь, зычно хлопали в ладонь.
И от куда ни возмись, на том троне появись
Сам поганный Чернохот — он зловеще речь ведет:
— Срок последний истекает, и мое терпенье тает,
Коль не бросишь ты упрямства, своего дурного чванства,
И к исходу сего дня согласишься за меня
Выйти замуж, то тогда в моем замке навсегда
Будешь первою царицей, пред тобою всяк склонится.
Не сочесть казны моей: груды злата и камней,
Адамантов, серебра, горы всякого добра,
Скатный жемчуг, аксамит — все тебе принадлежит.
Ну а коль не согласишься, будешь далее дичиться,
Я Лексейку заморю или в море утоплю,
Иль смотаю бечевою, да в колодец с кислотою.
Кости в прах перемолю и тебе же подарю.
Или он тебе не мил? -
Так колдун допрос чинил.

Отвечает Софья тут:
— Пусть в подвал меня сведут,
Чтоб Алеше поклониться и с царевичем проститься,
Коль исполнишь, в пару дней буду суженной твоей.
— Немудреное желанье, — сделал страже указанье,
Топнул левою ногой и погинул с глаз долой.
Стражи факелы зажгли, в подземелие пошли,
С ними Софьюшка девица, зелье в долони таится.
Вниз ступенькой винтовой пропадают под землей.
Вот остроги-казематы, разных узников палаты,
И в печорке боковой, будто пес лежит цепной,
Дремлет вот уж сколько дней сам царевич Алексей.
Дверь смотрители открыли, внутрь Софию запустили.
«Мол, свидание на час — Лешу зришь в последний раз».
Горсть София разжала, лик Алешин протерла,
Крестным знаком осенила, свят-молитву сотворила,
Лобызнула во чело и покинула кубло.
Дверь привратники закрыли и Софию проводили.

Битва с колдуном

Лишь задвинулись засовы, Алексей тряхнул оковы,
«Крепко спутали меня, как стреножили коня,
Где ж литая коробушка, что дала Яга старушка?»
Глянь, за пазухой ларец — вынимает молодец:
В нем лежит разрыв-трава, всем ключам она глава.
Приложил ее к оковам, к железякам бестолковым:
Треск по обручам пошел — цепи рухнули на пол.
Он суставы разминает, резвы ножки потирает,
Покрестился и сказал: »Ох, и долго я проспал,
Где же ворог и обидчик, и моей любви похитчик.
Ну поганое мурло, мы посмотрим кто кого».
Невидимку одевает — в полумраке исчезает.
Бьет засов разрыв-травой, из острога он долой
Мимо зала с палачами, мимо стражи с топорами,
По лествице винтовой в чернохотовый покой.
Незаметен проникает, по пути все примечает,
И уж лазом потайным по ступенькам костяным
Он ловушки все обходит и в сокровищницу входит.
На престоле там ларец, в нем заветный кладенец,
Весь окалиной зарделся, рукоятью заблестелся,
Знать Алешеньку признал и от радости взыграл.
Леша шапочку снимает, влас кудрявый оправляет:
«Коли меч в моей деснице, нет мне надобы таиться».
Открывает он ларец, вынимает кладенец,
Облачается в доспехи, рубит стену на прорехи.
Святой яростью согрет, он выходит в Божий свет.
Встал пред замком Чернохота, на врата харкнул блевоту:
— Эй, колдун, не гоже спать, подымай хвалену рать!
У тебя я погостил, за постой не заплатил,
В чистом полюшке сойдемся и плечом к плечу сшибемся,
Ты останешься иль я, а двоим тесна земля.

Створы тяжкие открылись — пешей ратью ополчились,
Вырос копий частокол. Алексей тропарь прочел,
Поглядел с мольбою в небо, помянул Бориса, Глеба,
Меч подняв перед собой, смело выступил на бой.
Сеча лютая зачалась, скрежетаньем отозвалась,
Где царевич бьет мечом: сноп побитых за снопом.
Горы копий мурзомецких, кучи стягов богомерзких,
Ворог дрогнул, отступил, за собой врата закрыл.

— Гей, ведьмак, ратьба такая мне, что песня плясовая,
Забавляться недосуг, выходи опять на круг.

Створы замка отворялись, конной ратью ополчались,
И накатною волной с диким криком вышли в бой.
Мать-Землица задрожала, от ударов застонала,
Пыль вскружилась колесом — помутилось все кругом.
И казалось, что нет сил, кто б ту мощь остановил.
Кладенец в руках взъярился, молоньею перевился,
И пошел разить врагов как летучих комаров.
Ни броня, ни медны латы не спасают от булата.
Кладень лезвием свистел — быстро вражий строй редел.
Снова ворог отступился, в черном замке затворился.
Из-за бойниц полетел сонм певучих острых стрел.
Алексей взмахнул плечом, закружил своим мечом,
Стрелы тут же рассекались и под ноги осыпались.

— Эй, поганый чудо-пес, что же сам не кажешь нос,
Или можешь только, тать, баб да девок воровать.
Покидай зловещий терем, силой силушку померим.

Не стерпев такой позор, самый главный в мире вор
Едким дымом заклубился, аж до зелени взбесился,
Взвился коршуном в зенит — над царевичем парит.
Когти вострые пускает, как кинжалища метает,
Хочет злость свою излить, царска сына уязвить.
На него, на супостата меч каленного булата
Поднял княжич Алексей и ударил посильней.
Что тут в мире сотворилось: солнце ясное затмилось,
Все круша в своем пути валы по морю пошли,
В недрах туч родился гул и раскатно громыхнул,
Горы древние Буяна погрузились в океаны.
Гул сменился громовой небывалой тишиной,
Дым рассеялся толкучий, расползлися сивы тучи,
Грозна буря прекратилась, гладь морская усмирилась,
Ветров буйная ватага заструилась чистой влагой.
Как туман вечеровой нечисть сгинула долой.
Створы замка отворялись, с петель кованных срывались.
И с оружием суровым в чернохотовы хоромы
Алексей решил вступиться, раскрывает все темницы.
Всех в подвалах заточенных, всех цепями заключенных
Вызволяет в белый свет, мол, над вами рабства нет.
Люд зачахлый, полоненный, в тяжких узах истомленный
Славят добра молодца да Всевышнего Отца.
Скорой верною стопой по лествице винтовой
Входит в башню угловую, там девицу молодую
Нежно за руку берет и такую речь ведет:
— Был в краях я незнакомых, в дремных муромских уремах,
И нашел невесту ту, с кем связал б свою судьбу.
Вот за этою судьбою переметною тропою
Через степи-суходолы, через каменные сколы,
Через море-океан шел я к острову Буян.
И уж если я добрался и любви своей сыскался,
Воли Божьей не избыть — значит так тому и быть.
Мы с отцом о том молились, пред Крестом благословились,
Жду лишь волюшки твоей — быть супружницей моей.

Та царевичу внимает, перстень с шуицы снимает,
Поклонившись, говорит то, что на сердце лежит:
— Я была как птица в клетке, словно бабочка в тенетке,
От родных отлучена, колдуном похищена,
И молилась день-деньской в черной башне крепостной,
Коль Небесная Царица даст мне выход из темницы,
То и девичью судьбу вручит молодцу тому,
Кто не пивом и не брагой, а бесстрашною отвагой
Правый суд свой совершит и злодея сокрушит.
Будь он царь или боярин, или лапотник-крестьянин.
На присловицу твою я согласие даю.

Возвращение домой

Вон из башни крепостной вышли на берег морской.
Там на бреге три ладьи — цареградовы они.
Словно в штиль на древеса опустили паруса,
Бортья мохом поросли, ржой якорья изошли,
В парусинах птицы жили, там свои гнездовья сшили,
А обшитая корма сплошь бурьяном поросла.
Все дружинники кругом непробудным дремлют сном.
Три перста Лексей сложил и Крестом всех осенил:
«Да воскреснет святый Бог, расточит своих врагов,
Сгинут от Лица Его, злословящие Его.
...»
Той молитвой осиян, обошел весь караван.
Разом злые чары спали, люди спящие восстали,
С удивлением смотря на наследника Царя.
Встали, прах с себя стряхнули, на суда свои взглянули —
Их лодейки на мели — только руки развели.

— Гей, дружинники лихие, мореходы удалые,
Хватит сладко почивать, все бока не отлежать.
Заменяйте паруса, починяйте древеса,
Бортья мохлые скоблите, дно сосновое смолите,
Кормовым рулем плеснем, дружно веслышком гребнем,
Зыкнем посвистом ошкуйным по волнам по многоструйным,
Поведем наш караван через море-океан.
И сторонушкой чужой возворотимся домой.
Да б узреть орлиным взглядом Русь со стольным Златоградом,
Ширь раскинутых полей, купола монастырей,
Да Царя с его Царицей, кем крещенный мир хранится.

На Руси

Пушки громом медным бьют, наполняет пристань люд.
Все галдят и суетятся, возле поручней толпятся.
С башни глянь сторожевой — примечает часовой:
Стаей белых лебедей — вереница кораблей,
Вздыбив бортья насадные, взвив ветрила холстяные,
Выплывая из луки, бойко режут гладь реки.
Вот родимая землица, вот уж близко град-столица.
На лодейке есаульской сам царевич в шапке тульской.
Рядом девица-краса в лентах русая коса,
Руль хватая кормовой, Вася правит той ладьей.
Вот в причал суда вбежали, с шумом парусы упали,
Замедлили буйный бег, трапы бросили на брег,
И под гомон колокольный в град родной первопрестольный
Со избранницей своей входит княжич Алексей.
Царь их радостно встречает, лобжет, крепко обнимает,
Да и требует немедля заказать в их честь обедню.
Да бы сердцем Русь чиста всюду славила Христа,
Все молебники открыла, фимиамы воскурила,
Что б едиными устами, тропарями и псалмами
Аллилуйю подхватить, Имя Божье восхвалить!

Тут народа ликованье, пированье-столованье.
Мимоходом я там был, чуть из братины отпил.
Тот напиток годовалый, на семи медах стоялый
Ярой пеной заиграл — в рот ни капли не попал,
В Землю-матушку пролился — в этот сказ оборотился.

...

Список устаревших слов:

Адамант — алмаз, бриллиант Анева — яркая, слепящая просинь среди туч Аверьян — растение Алатырь — волшебный камень Болотнянник — болотный, водяной Баглень — яма из-под выворотня, где медведь делает берлогу Батружье — тяжелый снег на ветвях деревьев (батружить — давить) Быша — веер солнечных лучей, яркий свет среди туч Буча — шум Бадьян — растение Братина — большая общая чаша Блазниться — казаться, чудиться Бродни — кандалы Брашный — для пиршества Байдана — длинная кольчуга Быльница — травостой Быстерок — быстрая струя воды Бахмурь — ненастье Бадаран — опасное окно в болоте Бочаг — омут, водяная яма Вирей — южное птичье сказочное царство Варажка — приметная звезда или созвездие, которым пользуются как ориентиром Вертоград — сад Вой — воин Вежи — башни Волот — великан Вица — тонкя ветка Вехотка — мочалка Вышарь — жесткое болотное сено Вирея — воротный столб Выя — шея Вежди — веки Взводень — волна, гребень волны Воложиться — становиться влажным Волоха — волчья шуба, шкура Вывороть (-ень) — пласт корней и земли от вывороченного дерева Всполье — край поля Вешка — палочка- метка Всхожье — место восхода или заката солнца Голк — ровный лиственный шум Гайно — гнездо белки Гать — настил через болото Гукать — зазывать весну Глушица — глухое место Адамант — алмаз, бриллиант
Анева — яркая, слепящая просинь среди туч
Аверьян — растение
Алатырь — волшебный камень


Болотнянник — болотный, водяной
Баглень — яма из-под выворотня, где медведь делает берлогу
Батружье — тяжелый снег на ветвях деревьев (батружить — давить)
Быша — веер солнечных лучей, яркий свет среди туч
Буча — шум
Бадьян — растение
Братина — большая общая чаша
Блазниться — казаться, чудиться
Бродни — кандалы
Брашный — для пиршества
Байдана — длинная кольчуга
Быльница — травостой
Быстерок — быстрая струя воды
Бахмурь — ненастье
Бадаран — опасное окно в болоте
Бочаг — омут, водяная яма


Вирей — южное птичье сказочное царство
Варажка — приметная звезда или созвездие, которым пользуются как ориентиром
Вертоград — сад
Вой — воин
Вежи — башни
Волот — великан
Вица — тонкя ветка
Вехотка — мочалка
Вышарь — жесткое болотное сено
Вирея — воротный столб
Выя — шея
Вежди — веки
Взводень — волна, гребень волны
Воложиться — становиться влажным
Волоха — волчья шуба, шкура
Вывороть (-ень) — пласт корней и земли от вывороченного дерева
Всполье — край поля
Вешка — палочка- метка
Всхожье — место восхода или заката солнца


Голк — ровный лиственный шум
Гайно — гнездо белки
Гать — настил через болото
Гукать — зазывать весну
Глушица — глухое место


Долонь (длань) — ладонь
Долбленка — лодка, выдолбленная из цельного ствола дерева
Дымовище, дымоволок — дымоход
Долобок — тропинка
Дщерь — дочь
Десница — правая рука
Деготница — чан, где варят деготь


Елач — ельник
Ерик — протока реки, рукав
Елань (-ка) — поляна
Евклаз — камень аквамарин


Жавор — жаворонок
Живица — смола, древесный сок
Желна — черный дятел


Заколодилась — завалена деревьями
Застреха — конец ската крыши деревенского дома
Зрак — взгляд


Искрица — искра-ключ, чтобы открыть врата весны и солнца
Ильмень — озеро от половодья, старица, заливчик
Изножье — возле ноги
Изложница — место, куда что-то кладут


Конда — опушка кондового соснового бора
Кница — большой пень с обрубком ствола и ветвей
Канюка — вид совы
Кубло — гнездо, дупло, логово
Куржак (куржа) — крупный иней, почти наледь
Кухта — снежная пыль, падающая с деревьев
Капы — наросты на березах
Кудель (дель) — моток шерсти, пряжи
Колотье — что-либо наколотое, лучины
Купыри — род травы
Кацея — маленькая ручная кадильница
Курева — вьюга
Куманика, кровяника — костяника или дикая смородина, лесная ягода
Кутас — цветочный венок
Комель — нижняя часть дерева
Кондовый — крепкий, высокий
Криница — родник
Крепь — чаща
Колено — вид песни птицы (соловья)
Карша — коряга
Клеть — подсобная комната
Комонь — конь
Крыжатый — крестообразный
Кулижка — полянка
Колышень — легкая волна
Каршовник — коряжник, бурелом
Кут — угол
Кубарь — кружарь, чем белка затыкает вход в дупло


Лонешний — прошлогодний
Лесина — дерево, ствол
Луда — что-нибудь налуженное, гладкое
Лал — рубин
Лыва — лес по болоту или пойме
Лезо — лезвие
Лествица — лестница
Ланиты — щеки


Матица — перекидное бревно в избе, на котором держится потолок
Малахай — род зимней шапки с отвислыми ушами
Могута — мощь, сила
Межень — середина, летний уровень воды на реке
Малик — след зверя на снегу (чаще зайца)
Марево — туманная дымка в дали (бывает от зноя или от мороза)
Молонья — молния
Морок — туман
Мурло — рожа


Ничесоже — ничего


Опока — опушь, иней
Ость — наружные длинные волосы меха
Ошкуйный — разбойный, яркий, выделяющийся
Овидь, окоем — горизонт
Ощур — оскал
Очелок, очелье — ободок
Опал, одолит — драгоценные камни
Отверзнуть — отворить
Окалинок — искорка, окалина
Остожина — стог продольной кладки
Отава — новая трава после сенокоса


Притулиться — выбрать место
Падь — низменность, лог
Перенова — новый, свежий снегопад
Продушина — отверстие
Подъелыш — еловый подлесок
Приворозить — покрыть инеем
Полозница — санный след
Повети — боковые небольшие ветви
Притин — укромное место
Полои — затопленные низины в пойме рек, старицы
Пах — запах
Переладец — род дудки
Полымя — пламя
Прогал — просвет в чаще
Пугач — филин
Падымок — слабый дым, морок
Пожня — полевое или сенокосное угодие
Полуда — блеск, полировка, мурава на чем-либо
Пьяника — лесная ягода
Паморок — прозрачный туман, дымка
Подсед — подлесок
Перст — палец
Потай — что-либо тайное
Полова — солома
Преполовиться — перейти середину
Поветерь — ветреная погода
Полоз — днище ладьи
Пестерь — короб


Река Илеть, Кленовогорье, Конда, Зеленый ключ, Тихий плес — реальные места в лесной республике Марий Эл, где происходили эти события.
Рамень (-ка) — опушка, край чего-либо
Ратьба — битва
Разлоги — долины между гор, холмов
Ржа — ржавчина
Рассоха — раздвоенный ствол дерева
Рушник — ручное полотенце


Складень — то, что складывается
Стремнина — участок быстрого течения (быстерок)
Смарагд — изумруд
Слуда — высокий каменистый обрывистый берег
Струг — кораблик
Стерня — остатки торчащих стеблей (от колосьев) на поле после жатвы
Сирин, Сттратим — волшебные птицы
Становать — встать станом
Сполохи — северное сияние, вспышки
Стклян — стеклянный
Стрибог — славянский языческий бог
Струг — корабль, ладья
Сметки — заячьи петли на снегу
Ставешки — ставни
Ставушек — то, во что что нибудь ставят
Сутень — полутень
Сорга — высокая сухая гряда леса в болоте
Стягловица — заплечная веревка
Снеговица — талая вода
Седмица — неделя


Торок — порыв ветра, вихрь
Тенетка — паутина
Тать — вор
Торба — короб
Тепляк — теплый южный ветер
Толкунцы — рой мошек или комаров в тихую погоду
"Теплая птица" — птица, которая прилетает последней, в мае


Урем(-ок) — лес в пойме реки
Ухожей — какое-либо укромное место


Финифть — витье
Фузея — огнестрельное оружие


Хвойница — гущина хвои


Цевье — место, за что держат


Чарусы — трясина, топи


Шуга — колотый лед со снегом в воде
Шомонить — шуршать, шуметь
Шуица — левая рука
Шукать — искать


Юла — лесной жаворонок


Яруга — глубокий овраг
Яхонт, яшма — драгоценные камни
Ясень — ясное небо
Яр — крутой берег