Ученица Андерсена
Источник:Нескучный сад
»Мир сказок Софьи Прокофьевой» — под таким названием вышла серия детских книг в издательстве «Дрофа». И правда, можно сказать, что эта писательница создала целый светлый мир, герои которого стараются жить по законам добра и любви, как бы сложно это ни было. Мир сказок Прокофьевой можно назвать прекрасной альтернативой современному миру компьютерных игр и пустых мультфильмов. Корреспондент «НС» Вероника Богданова побеседовала с Софьей Леонидовной о сказках и сказочниках.
Под музыку Баха
— Софья Леонидовна, как получилось, что вы стали сказочницей?
— С юности я писала стихи, и моя мечта была — стать поэтом. Мне было 18 лет, когда грянули беспощадные сталинские постановления о литературе. Я могла читать свои стихи только в узком кругу самых проверенных друзей, хотя в моих стихах не было ничего политического. Путь в литературный институт был для меня закрыт, я не могла мечтать, что мои стихи могут быть когда-нибудь напечатаны. Это было для меня совершенно исключено, и я писала для себя.
Я была способна к живописи. Отец мой — художник, он стал моим первым учителем. Он подготовил меня к поступлению в институт, и я поступила в Художественный институт имени Сурикова на графическое отделение. После окончания института я делала иллюстрации к детским книгам — к Маршаку, к сказкам, — и вот так мне открылся постепенно мир сказки. А как только в послесталинское время изменилась ситуация, как только стало немного больше свободы для творчества, я навсегда оставила изобразительное искусство и целиком отдалась любимому делу. Но по-прежнему времена были сложные, и наибольшая свобода оставалась в области сказки. Я выбрала сказку как убежище, где могу быть наиболее искренней. Потому что сказку гораздо труднее зажать в идеологические рамки, чем какую-либо другую область литературы, она сама ломает эти рамки, открывает таинственные двери, живет своей жизнью.
Вообще сказка требует тишины и уединения. Когда пишется сказка, она всегда окружена завесой тайны. Я всегда писала, как пишется, боялась вспугнуть мир сказки, который очень хрупок и требует бережного отношения. Когда пишешь сказку, с надеждой ждешь, вдруг придуманные тобой герои сами начнут действовать и диктовать свои условия игры, по-другому, неожиданно строить сюжет. Иногда просто удивляешься, как сказка пишется сама. И это самые удачные сказки, когда вдруг герои начинают как будто бы оживать: «Вот мы такие, и мы в этой ситуации поведем себя именно так, а не иначе. Мы пойдем, преодолевая этот страх, в замок, где живет злой волшебник». И это просто замечательно. Тогда сказка пишется легко, воздушно, и дети читают такую сказку с особым увлечением.
— Во многих ваших сказках присутствует христианское отношение к жизни. Была ли ваша семья, семья ваших родителей, церковной?— Семья наша была невоцерковленной, но безусловно верующей. Мама моя была русская, крещеная, меня и брата крестили в детстве. Мой отец, Леонид Евгеньевич Фейнберг, родился в еврейской семье, поэтому на какое-то время в силу их семейной традиции был отделен от Церкви. Он очень хорошо знал Ветхий Завет, а в последние годы жизни постоянно читал Евангелие. Уже после смерти мамы папа крестился, его крестил отец Александр Мень, который потом стал его духовником. Слова «еврейская семья» надо понимать очень условно: никто у нас не знал еврейского языка, все занимались искусством — живописью, музыкой, литературой — и тем самым вкладывали все свои духовные силы в русскую культуру. Отец любил Достоевского, Гоголя, и любовь к русской литературе, к русской культуре прививалась нам с детства. Отец открыл мне поэтов Анну Ахматову, Марину Цветаеву, которые потом стали моими путеводными звездами. Он же познакомил меня с поэзией Осипа Мандельштама, ставшего моим любимым поэтом на всю жизнь.
Отец был художником, а мама — домашней хозяйкой и ангелом-хранителем нашего дома, весь дом духовно держался на ней. Она любила музыку, очень тонко ее чувствовала, любила литературу, и, когда мы с отцом занимались живописью, мама нам читала вслух — Гоголя «Мертвые души», Диккенса — огромные толстые тома. К сожалению, мама очень рано умерла, она не дожила до выхода моей первой книги в свет.
Каждое утро я просыпалась под музыку Баха: брат моего отца, очень известный музыкант Самуил Леонидович Фейнберг, начинал каждое утро с того, что играл Баха. Это давало мощный духовный настрой всей семье на весь день, на правильное восприятие в жизни главного и второстепенного. Утром просыпаешься — и слышишь прекрасные фуги и прелюдии Баха в великолепном исполнении, и весь день как будто освещен. Так что в этом смысле у меня было очень счастливое детство. Даже в самые трудные времена духовность и преданность искусству царили в семье — это было для меня, для девочки, которая очень чутко отзывалась на все, чрезвычайно важно.
— Родители как-то руководили вашим чтением?
— Дома была неплохая библиотека, и я читала то, что хотела. Думаю, что по сравнению с тем, что читает моя внучка, книги были совсем другие, гораздо более чистые, нравственные — совершенно другой мир. Не было телевизора, этого кошмара, убийств, уродств, а была прекрасная детская литература, от которой я очень быстро перешла к взрослой. Все началось с «Доктора Айболита» Чуковского, а потом, когда мне было лет девять, у нас дома появился двенадцатитомник Шекспира, к сожалению, переведенного прозой. Эти красные томики, из которых после войны не сохранилось ни одного, в моей жизни сыграли огромную роль, я прочла их все, потому что меня совершенно поразил Шекспир.
— А нравоучительные книжки вы читали — такую литературу того времени для девочек? Скажем, такие, как «Леди Джен»?
— Книгу «Леди Джен, или Голубая цапля» я не любила, она очень грустная. Хотя это добрая книга, написанная хорошим интеллигентным языком. Что касается нравоучительности — она нужна ребенку. Ведь в сущности мы только тем и занимаемся, что пытаемся внушить ребенку какие-то добрые понятия, светлое восприятие жизни. Если ребенок сталкивается с чем-то нравоучительным в книге — это воспринимается им порой глубже, чем наши слова, не кажется ему навязчивым, дидактичным, вызывает меньше протеста.
— Как вы думаете, может ли сказка говорить о Боге?
— Сказок очень много, иногда Господь Бог участвует в сказках — особенно в народных. Народные сказки в этом смысле смелы иногда до крайности. Я думаю, что литературная сказка не должна касаться этой святой темы. Нужно дождаться, когда ребенок созреет, чтобы читать и объяснять ему Евангелие. Сейчас существует много обработок Библии, но нужно ли это? Я боюсь, что эту тему легко упростить и, может быть, нечаянно нанести вред душе ребенка. Потому что ему предстоит столь великое потрясение, когда он будет читать Евангелие, что, может быть, и не надо предвосхищать это чтение.
Мне кажется, что сказка не должна впрямую говорить о Боге, но в сказке есть хорошая возможность рассказать детям о христианстве, о заповедях Божиих ненавязчиво. Можно иносказательно объяснить многие важные вещи. Например, что такое душа. В моей сказке «Маленькая принцесса» есть героиня — девочка Уэнни, которая отдала душу злому волшебнику, точнее почти отдала, в обмен на то, что он сделает ее красавицей-принцессой. Она не совершила еще последнего, заключительного, страшного преступления, после которого ее душа будет полностью принадлежать колдуну. И вот она живет и с каждым своим дурным поступком становится все прекрасней. Вначале ее мучает раскаяние, и как только Уэнни начинает раскаиваться в своих дурных поступках, роскошные комнаты ее замка рушатся у нее за спиной и ее красота гаснет. Когда Уэнни почти совсем закоснела во зле, она перестает сокрушаться о своих плохих поступках, замок перестает рушиться. Но когда она достигла вершины красоты, то вдруг поняла, что потеряла главное. По ночам, когда Уэнни спит, ее душа является к ней и умоляет ее быть верной, стойкой, удержаться на краю той бездны, куда она вот-вот упадет.
Я думаю, что с помощью такого художественного образа мы действительно можем коснуться очень важных тем — рассказать о сопротивлении соблазну, греху, обольщению темных сил. Объяснить, что самое страшное — это потерять душу свою. Потому что ничто внешнее не может принести истинную радость — никакие наряды, никакое лестное отражение в зеркале, ни корона на голове.
Колдуны и волшебники
— Кого из сказочников вы ставите выше всего?
— Наверное, у всех сказочников главный учитель — это Андерсен. В детстве я очень любила сказку «Три толстяка» Юрия Олеши и до сих пор считаю, что это непревзойденный шедевр. Весь талант Олеши, мне кажется, проявился именно в этой вещи. В ней столько поэзии, тепла, тонкости. Я думаю, что на русском языке это непревзойденная сказка.
— А что вы думаете о книгах про Гарри Поттера?
— Мне кажется, что это чудовищное явление. Эта книга явилась воплощением какой-то дурной, фальшивой мечты. Мечты о том, что можно с помощью магии подняться над всеми остальными, простыми людьми, которые глупы, тупы и ничтожны. При этом все достаточно тонко подается читателю. Ведь многие герои этих книг, овладев магией, совершают добрые поступки. Идет игра на привлекательности зла (а зло имеет великую привлекательность), зло часто носит маску добра — это и есть самое опасное, что заключено в «Гарри Поттере». Да, дети там помогают друг другу, но каким способом? — способом черного волшебства, что никогда не было свойственно мировой детской литературе.
Возьмем, к примеру, «Снежную королеву» Андерсена. Маленькому Кею попал в сердце осколок дьявольского зеркала — что последовало за этим? В духе книг Джоан Ролинг он должен был бы возвыситься над толпой и стать человеком высшего сорта — он ведь теперь почти равен Снежной Королеве и может властвовать. Но у Андерсена Кей — несчастный ребенок. Он в ловушке: складывает и никак не может сложить слово «вечность» из кусочков льда. Его нужно спасать. Это беда, а не получение сверхмогущества. Вот здесь истинное понимание добра и зла, очень близкое к христианству. А идея Джоан Ролинг совсем иная: ты будешь великим и могучим, если ты изучишь черную магию, ты станешь лучше и выше всех тех, кто этим не владеет. Конечно, надо учесть, что книга Ролинг упала на уже хорошо удобренную и подготовленную почву. Кинофильмы, полные чудовищ и уродов, бездарные коммерческие книги... К тому же дорогая реклама.
Я понимаю, что книги о Гарри Поттере написаны отнюдь не бездарно — в них есть живые диалоги, интересные характеры. Но если говорить о западной сказке, там есть настоящие, непревзойденные мастера, и, я думаю, время все расставит на свои места. Есть Туве Янсон, Астрид Линдгрен или великий писатель Толкиен, который открыл полный удивительных чудес мир. Вы подумайте, какая могучая мысль заложена в его трилогии «Властелин колец». Кольцо, которое Фродо несет для того, чтобы его уничтожить, это кольцо зла, и герой борется с этим злом всей душой. Но вот наступает момент духовного кризиса, когда зло все-таки побеждает. Фродо вдруг чувствует, что не может расстаться с кольцом зла, и только случай спасает его от грехопадения. Но на протяжении всей книги он постоянно борется с искушением — и это глубочайшая мысль.
— Но ведь в традиционной сказке тоже есть колдовство? В чем тут разница?
— Сказка всегда связана и с волшебством, и с колдовством. Колдуньи, ведьмы (даже во взрослой литературе, например у Шекспира) варят страшные зелья, герои могут менять свои обличья, надевать шапки-невидимки и т.п. Но тут есть очень важный момент: от кого исходят подобные действия и с какой целью — обычно колдовством занимается именно нечистая сила, например, Кащей Бессмертный или любой другой злой волшебник, когда он затевает что-то темное, страшное и призывает злые силы. Тогда у читающего, как у ребенка, так и у взрослого, колдовство вызывает естественное отвращение — и это совершенно правильно.
Но когда из колдовства пытаются сделать нечто позитивное, пытаются показать, что зло приносит добро, что каждый ребенок может стать могущественным, если он займется колдовством, — это совершенно безнравственно.
Испокон веков в сказках существовали злые волшебники и колдуны, но никто никогда не призывал читающего стать подобным им. Это знамение нашего времени — когда зло принимает соблазнительные обличия, надевает маску добра — это, конечно, очень опасно для души ребенка.
Как превратить стул в лошадку
— Как бы вы определили, что такое сказка?
— Определить, что такое сказка, очень трудно. Потому что если мы возьмем, к примеру, такую прекрасную книгу, как «Маленький лорд Фаунтлерой», то увидим, что это, в сущности, добрая сказка. Или можно привести в пример даже Джека Лондона, его книга, которую обожают все дети, «Белый Клык», — это ведь тоже сказка. А «Простоквашино» Эдуарда Успенского? Там нет явного волшебства, но это в чистом виде сказки — говорящий кот, чудесный пес. В сказке есть некоторая большая мера условности, большее присутствие фантастических персонажей. Но и только. Просто есть хорошая литература и плохая — такое деление гораздо правомернее, чем деление на реалистическую прозу и сказку. Литература, в общем, едина, просто каждое произведение имеет свое настроение, строится по своим законам. Каждый автор хочет сказать что-то свое ребенку и в меру своих возможностей, дарования, какой-то внутренней приверженности к определенному музыкальному, поэтическому, образному строю выражает это. Мне ближе всего сказочный путь, фантастический, когда мне помогают придуманные герои, вроде Облака, Госпожи Жадности в сказке «Клад под старым дубом», принцессы Астрель, исчезающей в сумерки. В сказочной форме мне легче выразить то, что я хочу передать детям: представление об истинном добре, отваге, благородстве, дружбе.
— Когда вы пишете, вы приспосабливаете свой язык, стиль специально для детей?
— В свое время меня поразил один случай. Мой сын был тогда еще маленьким, однажды он сидел верхом на стуле и кричал: «Но-но, моя лошадка!» — и погонял стул каким-то прутиком. И случилось так, что вечером я читала ему книжку, и там была описана совершенно аналогичная ситуация. Мальчик сидел верхом на стуле и кричал: «Вперед, моя лошадка! Скачи быстрей!» И вдруг Сережа мне говорит: «Мама, разве стул — это лошадь?» И такое огорчение, даже оскорбление выразилось на его детском личике! Одно дело, когда он сам воображал, и для него действительно это была живая лошадь, на которой он скакал в неизвестное будущее, а другое дело, когда вот так грубо написано: ребенок сидит на стуле и думает, что это лошадь. Нельзя думать за ребенка, врываться в мир его воображения. Я поняла, что писать надо так: «Тихо открылось окно, и в комнату неслышно вошла лошадь с прозрачной гривой. Она остановилась, топнула ногой, заржала и сказала: «Идем, впереди у нас удивительные приключения!»» Вот это ребенку близко. Богатство детского воображения работает самым удивительным образом, в него нельзя вторгаться. И писать надо с глубоким уважением к ребенку, к его внутреннему миру и с доверием к его образной системе.
— Можно ли сказать, что есть сказки, которые написаны отдельно для мальчиков и отдельно для девочек?
— Сейчас выходят даже особые книжные серии — «Любимые сказки девочек», я тоже участвую в них. Но четко провести грань здесь нельзя, это деление очень условно. Можно, конечно, для того, чтобы отделить сказки для мальчиков от сказок для девочек, посмотреть, во что играют мальчики и во что играют девочки. Но моя внучка, например, играет только в роботов: ни мягкие игрушки, ни куклы ее не интересуют. Ее герои — роботы, среди них есть добрые, благородные, а те, которые злые — их надо перепрограммировать. И в то же время есть мальчики, нежные, чуткие, и им нравятся сказки, о которых мы сказали бы, что они должны больше нравиться девочкам. Мне говорили, что все мои пятнадцать книжек про Белоснежку охотнее читают девочки. Но я знаю и мальчиков, которые зачитываются этими сказками, потому что в каждой из них есть острый, увлекательный сюжет, я по характеру своему сюжетчик.
Я думаю, что все дети настолько разные, и, кроме того, они проходят определенные периоды развития своей души. «Три толстяка», «Малыш и Карлсон» — для кого эти книги: для мальчиков или для девочек? И более того, я думаю, что если сказка написана явно для девочек или явно для мальчиков, то это не лучшая характеристика для нее. Вся мировая классика в равной степени написана для мальчиков и для девочек.
— Получаете ли вы письма от детей, которые читают ваши книги? Какие из писем наиболее ценны для вас?
— Однажды я получила письмо, которое очень долго хранила. Я люблю его цитировать. Какая-то девочка, я уже сейчас не помню, как ее звали, написала: «Мне очень понравилась Ваша сказка. Но, наверно, Вы давно умерли, потому, что все хорошие писатели уже умерли».
И еще мне понравилось, как один мальчик пришел к моей внучке Асе и сказал: «Тебе хорошо, у тебя бабушка — Пушкин». Вот такое непосредственное детское представление.
Беседовала Вероника Богданова
