Смотрим: Начало >> Маковка >> Воспитание >> Православное воспитание

О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью

Источник:Православие и Мир

ПРЕДИСЛОВИЕ

Томясь в ожидании рождения ребенка, каждая женщина вольно или невольно задумывается о том, каким он вырастет. Она дает себе слово,. что приложит все усилия к тому, чтобы ее чадо стало достойным и порядочным человеком, чутким, добрым, понимающим, искренним, чтобы он был опорой и поддержкой своим родителям в старости, чтобы его миновали беды и несчастья, чтобы не совершал он ошибок, могущих навредить не только ему, но и окружающим его близким людям.

И как часто в процессе воспитания при столкновении с конкретными жизненными ситуациями у матерей попросту опускаются руки от незнания, что делать. Как быть? Чем помочь? Кто или что в состоянии разрешить многие проблемы, связанные с воспитанием ребенка, особенно в том случае, когда мать остается (по той или иной причине) «один на один» — с ребенком, растя и воспитывая его без отцовского участия?

Не могу, да и не хочу настаивать на том, чтобы матери, оказавшие мне честь прочтением изложенной здесь нашей с сыном истории, приняли ее как эталон или руководство при воспитании собственных детей. Однако смею надеяться, что некоторые моменты могут служить неплохим подспорьем при решении тех или иных вопросов, связанных с воспитанием мальчика в неполной православной семье.

Добавлю только: в том, что мой ребенок растет неплохим (пока) человеком, не моя только заслуга. Поскольку я, по милости Божией, человек верующий, то понимаю, что без Господа и без Церкви, без заступничества наших Небесных Покровителей многие проблемы так и остались бы неразрешимыми, и я не -знаю, каким бы подошел мой сын к порогу своего взросления. Кроме того, в те или иные нелегкие моменты нашей жизни с нами рядом всегда оказывались люди, которые помогали всем, чем только могли.

Могу только осмелиться пожелать тем матерям, которые остались с ребенком и без мужа: сестры и матушки, не бойтесь, на все — воля Божья, Господь все управит, Он будет вам и Заступником и Покровителем, и упасет вас и чад ваших, едва вы к Нему прибегнете за помощью. Моя семья стала «неполной» задолго до того, как я приняла Святое Крещение, поэтому мы с мужем не были венчаны. Окрестилась я уже после того, как мы расстались. Знаю — одно: многие женщины, как и я, приходят к вере уже после того, как развод стал свершившимся фактом. И это также, по-моему, не спроста. Ибо Господь и здесь протягивает вам Свою милующую и всепомогающую руку, дабы помочь вам «поднять» и воспитать ребенка, прежде всего — вырастить его достойным членом христианского сообщества — Церкви его. И если вы поможете ребенку именно в этом, если воцерковите свое чадо, то тогда все житейские трудности и преграды будут ему не страшны, он все преодолеет с Божьей помощью. Отношения в христианской семье приобретают особый смысл, мать и дитя родные не только по крови, но и по духу, потому что призваны к вечной жизни во Христе Иисусе. А это уже нечто особенное, что способно поставить мать и дитя на иную ступень отношений. Ведь как часто взрослые относятся к ребенку (потому что он мал, неопытен и житейски не мудр) как к тому, кому человеком стать еще предстоит. Но это не так Он маленький и неискушенный житейскими коллизиями, но, безусловно, такой же человек, как и любой взрослый: у него такие же чувства, как и у любого взрослого (если не острее), но гораздо более чистая и хрупкая душа. А кроме прочего, он ваш маленький братец во. Христе. Он не только ваш, он — Христов, Божий. А это, согласитесь, уже нечто иное, чем простое материнское «Он — мой. Я — мать. Хочу — казню, хочу— милую». Нам, взрослым, нужно стараться сохранить душевную чистоту маленького христианина, не причиняя душевных ран, способных ожесточить душу ребенка и сделать ее невосприимчивой к Любви Божьей. Иначе не будет у нас покойной старости, не знать покоя от тревог за дитя, пожизненно каяться в том, что не привели ребенка к Богу, а, наоборот, отвратили его от Христа и Церкви, своими руками выкопали ему погибельную яму.

Однако жизнь в миру всегда исполнена суеты, она ежедневно воздвигает перед людьми преграды, которые непременно нужно преодолевать. Как быть, когда к заботам о хлебе насущном на одни и те же плечи ложатся заботы о духовном и нравственном воспитании ребенка, особенно если это — мальчик? Что делать, когда наш «безумный, безумный, безумный» мир рвется в тихую заводь ваших отношений? Что предпринять, если понимаешь: вы разные, он — маленький мужчина, а вы — взрослая женщина, и, в силу этой разности, не всегда способны понять внутренний мир своего растущего мальчика? Одно вас может объединить, одно может дать ключ к взаимопониманию, одно спасет вас от возможных бед и несчастий — вера Христова и Церковь Его. Вера, которую нужно прививать не фанатично, но с любовью во Христе Иисусе, которая, вкупе с материнской любовью, способна творить чудеса.

Мы с сыном бесконечно признательны всем тем, кто принимал и принимает посильное участие в нашей с ним судьбе: нашим пастырям, нашим родным и близким, членам христианской общины, учителям и воспитателям сына и всем. православным христианам за их молитвы о нас. Пусть хранит вас всех Господь на всяком месте и во всякий час.

О ЧЕМ ХОТЕЛОСЬ БЫ РАССКАЗАТЬ

Не помню, кому из великих людей принадлежит известный афоризм о том, как некая мать, придя к нему, спросила: с какого времени нужно начинать воспитывать ребенка. На что последовал вопрос о возрасте ее малыша. Оказалось, что тому две недели от роду. И тогда этот великий человек ответил матери, что она опоздала ровно на две недели. Признаться, мне не очень нравится термин «воспитывать». Больше по душе: растить, взращивать, подобно любящему и заботливому садовнику. Из крохотного семечка — в могучее дерево со здоровыми корнями, с роскошной кроной, обильным и хорошим плодом. Растить, следить за тем, чтобы не завелись на растении паразиты, заботиться о том, чтобы не появлялось больных ветвей, удобрять, охранять, лелеять. Зато потом многие люди смогут воспользоваться плодами рук мудрого садовника, да и само древо сумеет выдержать самые жестокие бури (если таковые случатся).

Бесспорно, гораздо легче растить и воспитывать ребенка вместе с мужем. Но коль скоро произошло иначе, то это вовсе не повод чувствовать себя одинокой и никому не нужной. Конечно же, неизбежна боль, неизбежны страдания, причиненные расставанием. Но все же вы не одна, у вас есть ребенок, и он будет вам утешением, он поможет вам справиться с вашими скорбями, вас двое, и это уже хорошо.

Именно такими мыслями я утешила себя, оставшись одна с маленьким ребенком на руках. С одной стороны, мне было проще, поскольку сыну было: всего три месяца и он ничего не понимал из происходящего, ему не довелось пережить того мучительного состояния, которое переживают дети в то время, когда разводятся их родители. С другой стороны, у меня не было ни работы, ни образования; и я не знала, на что мне с сыном жить дальше. Слава Богу, у меня были живы родители, которые души не чаяли во внуке и старались помочь нам во всем, в чем только мы нуждались.

Проблема была не только в том, чем накормить и во что одеть сына. Я очень хотела, чтобы он не чувствовал себя обездоленным, знал, что у него есть я, что он всегда может на меня положиться и что трудности, с которыми столкнется, он сможет преодолеть, поскольку ему всегда будет к кому обратиться за советом и поддержкой. Хотела, чтобы мой мальчик понял, что в этой жизни, кроме материальных благ (которыми, к сожалению, я не могла его осыпать), есть ценности более важные — духовные, хотела вырастить его добрым человеком. Я понимала, что для этого мне нужно вместе с ним заново переживать все, с чем сталкивается он, перечувствовать все его чувствования, смотреть на мир его глазами и слышать его ушами. Нужно было стать его единомышленником и верным другом.

Как это ни странно, но самый процесс воспитания зачастую складывается из преодоления трудностей и проблем, возникающих на пути взросления ребенка. Это возрастные кризисы в три, пять и тринадцать-четырнадцать лет, проблемы общения со сверстниками и людьми старшего возраста. Проблемы, связанные со следованием общепринятым светским нормам (которые сейчас стали, скорее всего, не нормами, а аномалиями). Да и мало ли, с чем придется столкнуться! Всего и не предугадаешь. О некоторых встречающихся чаще всего трудностях и о том, как мы с ними справлялись, мне и хотелось бы рассказать. Получилось же так, что по милости Божьей сын вошел в Церковь, стал христианином. Краеугольным камнем его воспитания, неоценимой помощью в этом и поддержкой мне стало его воцерковление.. Произойди иначе, я никогда и— ни с чем не справилась бы.

Сейчас мы с сыном переживаем очередной критический возраст: ему почти тринадцать лет, он становится юношей, не переставая еще оставаться ребенком. С ним все сложнее и сложнее общаться. Не потому, что он становится непослушен, нет. Он становится эмоционально неустойчивым и поэтому особенно ранимым. И по— рою не знаешь, как подступиться к нему и какие слова найти, чтобы достучаться до него, до его души, до сознания, при этом не обидев и не оттолкнув. Однако, несмотря на просыпающийся так называемый «юношеский нигилизм>, и здесь нам обоим помогает церковное общение, поскольку именно Церковь заняла в нашей жизни главенствующее положение. Слава Богу за всю Его милость к нам.

ОТ НУЛЯ ДО ЧЕТЫРЕХ ЛЕТ

Первостепенной задачей, которую я поставила перед нами на первом году жизни,— это здоровье ребенка. Именно на первом году жизни закладывается фундамент здоровья на многие годы. Не допустят того, чтобы он болел, закалить, дать полноценное питание — это первое, к чему я стремилась. Но не менее важным считала поддерживать постоянный контакт с ребенком. Чаще брать на руки, не оставлять его одного играть в комнате, как можно дольше кормить грудью. Улыбаться ему, не взирая на настроение и самочувствие, разговаривать. Не дать ребенку чувствовать одиночество и страх от первых столкновений с неведомым и незнакомым ему миром. Учить играть в игрушки. Мы хорошо с ним справились с поставленными задачами. На первом году жизни мы не расставались ни на час и выросли, ничем не болея. К году Илья умел есть ложкой (правда, не совсем «по адресу»: кормил и уши, и глаза, но тем не менее знал, откуда брать и куда нести), пить из чашки, знал много игр и потешек («гули прилетели», «сорока-белобока», «ладушки, «колпачок», «прятушки» и др.), знал многих животных и подражал тому, как они кричат, умел развлечь себя игрушками. С ним было просто; нужно было только оставаться в поле его зрения или быть рядом, играть мог бесконечно, не канючил, не капризничал. Я в это время спокойно управлялась с домашними делами. Пеленок и штанишек он не пачкал едва не от рождения: мы с мамой приучили его делать все свои «делишки» почти по времени, и когда время подходило, просто освобождали его от одежки, и она оставалась сухой и чистой.

Говорить начал очень поздно, два года обходился тремя-четырьмя словами и набором разнообразных звуков. Когда ему исполнилось два года, он внезапно заговорил и сразу полноценными предложениями. С этого дня он стал говорить почти без умолку: почемучкал», требовал, чтобы ему читали книжки и рассказывали сказки. Просил петь песни и читать стихи; сам обучался чрезвычайно легко, очень скоро выучил много песенок и стишков. Играя, сам с собою разговаривал или повторял какой-нибудь стишок Особенно ему нравилось есенинское «Черемуха душистая», это стихотворение он мог повторять бесконечно.

Когда я услышала такую самозабвенную декламацию (а он получал явное удовольствие от повторения вслух «Черемухи»), то призадумалась: а сын мой, вероятнее всего, «тонкокож» и раним, если ему с раннего детства нравится есенинская лирика. Провела эксперимент, разучили несколько стихов: обычных, веселых и «Белая береза под моим окном». Стал. декламировать «Березу». до самозабвения. Такая же история повторилась и с песнями. Я обратила внимание на то, что ему нравятся протяжные, напевные мелодии: с удовольствием слушал «Степь да степь крутом», «Ой, да ты калинушка>, различные романсы. Я поняла, что наши отношения с сыном переходят на новую удивительную ступень: он взрослеет и как-то осознает себя. Растерянности не было. Была огромная радость: мой мальчик растет и развивается, а я умею, пока еще, разбираться в том, что ему близко и понятно. Более того, мы, по своему душевному настрою, оказались с ним несколько похожи.

Не скрою, я очень боялась сделать что-либо не так, повести себя неразумно, а в результате из моего мальчика вырастет жестокий и бездушный человек, с «каменным сердцем», нечуткий и недобрый. Поэтому, когда я уловила в маленьком сынишке своеобразный поэтический наст рой, то сочла это добрым знаком для нас обоих. С самого рождения я пела ему колыбельные песни, сколько бы раз в день он ни спал. Теперь он сам стал «заказывать» мне музыку. В доме были музыкальные инструменты: шестиструнная гитара, детские пианино и гармошка. Сын занимался тем, что целыми днями заставлял меня извлекать звуки из этих инструментов. И еще я должна была петь. Пела. Он подпевал. Говорил он все больше, предложения были сложными, мы с моими родителями старались внести в его речь как можно больше эпитетов, описательных слов. Никогда не «сюсюкали» с ним, говорили «взрослыми» словами. Старались привнести в какое-либо повествование о чем-нибудь или о ком-нибудь эмоциональную окраску. Говорили; «Видишь, как нехорошо поступил мальчик обидел дедушку (бабушку, маму, собачку), дедушка ждал мальчика домой, волновался, дедушка любит мальчика, а мальчик так некрасиво поступил», или что-либо подобное, исходя из ситуации. Впрочем, многие мамы точно так же учат своих детей начаткам того, «что такое хорошо, а что такое — плохо».

«Плоды» обучения налицо и по сей день: Илья ни единого раза не замахнулся на меня (как часто дети грешат этим), никогда я не услышала от него какого-либо грубого слова. Может быть, это из-за того, что он не ходил в детский сад и не имел возможности общаться с детьми, в чьих семьях бывает «всякое».

Мы с ним всегда много гуляли. Теперь же на прогулках я стала обращать его внимание на красоту окружающего нас мира. Я показывала ему цветы, листочки, травинки, солнышко, всяких жучков и паучков, при этом снабжала показ, различными комментариями. Муравьи — домовитые и хозяйственные, шмель — серьезный и сердитый, бабочка — веселая танцуля и т. п. Звала его посмотреть на красивый закат, посмотреть, как капельки дождя пляшут по лужам, как сверкает на солнце весенняя сосулька. Он подражал мне, когда я расспрашивала его об увиденном: говорил, что видел неприветливого ежика, веселенькие цветочки или на что на улице был злой морозный ветер, он так и старался схватить Илюшу за нос.

Телевизора мы с ним не смотрели, даже тогда, когда показывали «мультики». Правда, я несколько раз попыталась обратить его внимание на некоторые «мультики», но он никак не отреагировал и не заинтересовался. Тогда я оставила свои попытки, решив, что знакомство с телевизором в таком раннем возрасте пользы сыну не принесет, а навредить может. Игрушки у него были разнообразные, но не было пистолетов и всякого оружия, я не хотела прежде времени приучать его к мысли о том, что существует в этом мире возможность насилия над другой жизнью.

Пока был жив дедушка, он, несмотря на то, что внук еще мал, учил его обращаться с различным «мужским» инструментом: наделал крупных сквозных дырок в толстой фанере, навставлял в них гвоздей и научил Илью «забивать» гвозди молотком. Научил его пользоваться отверткой. Помню, как однажды сын раскрутил все до одного винтики, до каких сумел дотянуться. Мы как-то не обратили внимания на то, что он затих, а когда кинулись, все дверцы у шкафчиков были разобраны.

Соглашаясь на развод с мужем, я понимала, что растить мальчика одной будет тяжело не только материально (такого рода трудности меня не пугали); гораздо труднее будет научить его мужскому типу поведения в жизни и семье. Наглядного примера бытовых, житейских отношений между мужем и женой (мужчиной и женщиной) у него перед глазами не будет, не будет и образца «мужского» поведения. Да, конечно, был пример дедушки и бабушки, которые относились друг к другу с предельным вниманием и заботой, мальчик мог видеть, что женщины заботятся о своих мужчинах, а мужчины (старый да малый) стараются взять на свои плечи тяжелую работу по дому.

Дедушка брал внука помогать ему в различных ремонтных работах, просил «подать-поднести», что Илья выполнял с огромным удовольствием, а после «трудов праведных» женщины кормили своих ненаглядных работников вкусным обедом за общим семейным столом, где и происходило обсуждение сделанной работы, которая без «помощи» трех-четырехлетнего Ильи «оказалась бы невыполненной. Мы вместе ездили на дачу, расположенную далеко за городом, и вместе старались возделать сухую степную землю. Пололи сорняки, копали грядки, высаживали рассаду.

Мы старались приобщить и малыша к общему делу, ему поручали посильный труд: под присмотром взрослых вынести кучки травы с огорода, полить маленькой кружечкой из ведерка хрупкие ростки овощей. Конечно же, особую и самую приятную часть огородничества составлял обед на свежем воздухе с неизменным костром и жаренными на огне салом, колбасой, хлебом, с молодой зеленью чеснока, лука, с первыми огурчиками. Едва мы добирались на дачный участок, сын тотчас же заявлял: «Ну что ж, приехали, давайте теперь пообедаем».

Кроме непосредственных работ на участке, в его задачу входило собирание веточек для костра, и он выполнял всю работу с огромным энтузиазмом. Когда же приходило время сбора урожая, ему всегда показывали мощные кусты или плети с плодами и напоминали, что это с его помощью выросли такие замечательные кабачки, помидоры, капуста, ведь он же помогал им расти тем, что освобождал их от сорняков и поил водичкой, рыхлил маленькими грабельками и давал им дышать. Подчеркивали, что малыш — наш кормилец. Дома, поедая борщ он приговаривал, вот какие овощи мы вырастили, и какой теперь вкусный получился из них суп.

В нашем частном доме было много животных: куры, утки, индюки, корова, свиньи, кошки и собаки. Все эта живность плодилась и размножалась. У кошки — котята, у птицы — птенцы, у коровы — теленок Еще была коза с двумя беленькими козлятками-близнецами. Конечно же, Илья порывался ходить «управляться» и по хозяйству. Мог набить яйцами карманы и по дороге к дому упасть и передавить их. Никто его не ругал, когда он выгружал из карманов яичницу и удовлетворенно-гордо докладывал, что он «помог». Мог нагрести во все те же карманы зерна и отправиться кормить кур, которых возглавлял: драчливый петух, огромный, как страус, ростом едва не с самого Илюшу. Мог забраться к свиньям, чтобы «проверить здоровье поросят».

Мы ему не запрещали помогать. Просто дедушка – вынужден был переделать все запоры на дверцах так, чтобы Илья не смог самостоятельно их открыть. Теперь «управляться» ходили вместе и можно было уследить, чтобы и яйца были целы, и малыша не забил злой петух и не покусали бы свиньи. Кроме того, мы с сыном ходили пасти козочку с козлятками в лесополосу за домом. Там мы с ним придумывали разные истории про наших животных: как Танчик (наш пес) решил покататься на дедушкиной машине сам, а у него ничего не вышло; как индюки пошли вместе с утками поплавать в ручей; как козочка потеряла своих непослушных козляток, а Муська (кошечка) вместе с Илюшей нашли «дорогую пропажу» и успокоили козочку. Обычно выдумывать начинала я, а Илья прибавлял новые подробности, так и получалась забавная историйка о приключениях наших знакомцев. Опасности, которые подстерегали наших героев, были самые обычные: голод, холод, дождь, отсутствие крыши над головой, одиночество и т. п. Но в наших историях никто никого не бил, не терзал, не убивал, а герои были счастливы, что все хорошо закончилось, мы никого не ругали, а просто поучали: «Смотри, Танчик, не садись в машину, если не умеешь рулить; не ходите, козлятки, одни в лес, не тревожьте маму-козочку».

В нашем доме все относились друг к другу ласково и с заботой. Родители всегда оказывали один другому маленькие знаки внимания: при встрече радостно приветствовали друг друга, а расставаясь, тепло прощались, все и всегда желали домашним доброго утра, спокойной ночи, приятного аппетита, не скупились на благодарности и похвалы, говорили и «спасибо», и пожалуйста». Никто ни на кого не кричал, ни с кем не спорил. Никто не старался унизить другого или показать, насколько неважно ему то, что чувствуют или делают другие, ценили труд друг друга. В нашей семье не было эгоизма.

Конечно, пока родители были молоды, случалось по-всякому. Но они очень ответственно отнеслись к тому, что теперь с нами живет маленький человечек, который с непостижимой быстротой запоминает (и, конечно же, воспроизводит) все, что видит или слышит. И не и раньше они могли попустить возникновение каких-то трений между собой или между собой и мной, то теперь мы старались быть внимательнее друг к другу. Все старались окружить малыша такой любовью и таким вниманием, чтобы он, подрастая, не смог бы изменить своего внутреннего настроя, обусловленного добрыми отношениями в семье, где прошло его детство. Все старались вырастить из него сердечного и чуткого человека. Надеюсь, что мы сумели заронить в него доброе зерно. Конечно, и в том, раннем еще возрасте не все было гладко.

При всех его положительных качествах и благоприобретениях сын был катастрофически жаден. Все было мoe, свои права на владения всей игрой или яблоком (или еще чем-нибудь) он отстаивал яростно и упорно. Все предложения угостить кого-либо чем-либо или поделиться всегда встречали категорическое «нет!» Приходилось брать его за руку с зажатым в ней лакомством и плачущего тащить насильно угощать несчастных, страдающих (от его истошных воплей) бабушку и дедушку. А потом все наперебой хвалили Илюшу за его «щедрость», восторгались тем, какой он не жадный мальчик, умница, добрый, он не пожалел кусочка колбаски для дедушки, поскольку знает, что, дедушка так любит эту колбаску.

Так, с великими трудностями совместными усилиями мы справились с жадностью. Сыну настолько понравилось быть щедрым, что спустя совсем немного времени его друзья, пользуясь ситуацией, стали совершать чуть ли не ежедневные опустошительные набеги на наш холодильник Мальчик раздавал все: еду, игрушки, вещи, не задумываясь, и воспитать в нем чувство меры также было задачей не из легких.

Хочу сказать, что Я приняла Святое Крещение в возрасте двадцати пяти лет. Сыну тогда было чуть больше Годика. Его окрестить все никак не удавалось:: все что-то да не складывалось. Но он привык к тому, что в доме есть иконы, и изредка видел (когда не спал и не был занят своими играми), как молимся я или бабушка.

Настал день, когда я поняла, что ребенка необходимо крестить, и чем быстрее, тем лучше. Во-первых, он подрастал и становился всё рассудительнее. Если я ему говорила, что так или иначе поступать нехорошо, то он стал выстраивать ситуацию таким образом, что в ней оказывалась лазейка для оправдания плохого поступка.

Мне приходилось затрачивать очень много времени, чтобы убедить его: если это «плохо», то это «плохо» в любом случае. Такие беседы стали происходить все чаще и чаще. Все чаще и чаще стало звучать: «А если»? Нет, он безусловно слушался меня, и когда я чувствовала, что убедила его, то могла быть уверена— он не поступит плохо. А вдруг я не буду достаточно убедительно? Что сможет его удержать от совершения неправды, недоброго поступка, от греха?

Во-вторых, он стал интересоваться иконами. Стал спрашивать: «Кто это? А это — Кто?» Я ему объяснила, что здесь — Боженька, Господь наш, а тут богородица, ангелы, святые угодники Божьи. Он пока не спрашивал объяснений: «Кто Такой Господь, Кто Такая Богородица, кто такие святые угодники Божии».

В-третьих, вдруг поняла, что оставила моего единственного сына безо всякой защиты от лукавого и его приспешников. Да, я молилась о сыне, но своего Ангела-хранителя у него не было, не было и святого небесного покровителя хотя сын и носил имя святого пророка Божия Илии. А мальчик растет. Растет и круг его общения. Он завоевывает пространство, которое таит в себе не только вещи интересные и полезные, но и откровенно опасные как для тела, так и для души.: В добавок ко всему я у кого-то из святых отцов прочла, что спасена та мать, которая привела ко Христу хотя бы одно свое чадо. А что же я?

Все это, вместе взятое, побудило меня безотлагательно окрестить ребенка. Мы сходили вместе с ним в храм, где он проспал под образами на лавочке почти два часа, пока мы разговаривали с батюшкой. Его никто не будил. Едва сын увидел священника, то был покорен черной рясой, впрочем, как и самим батюшкой. По дороге домой он все твердил, что ему нужна «такая же платья», как и у батюшки.

Когда крестили сына, человек, который согласился стать его восприемником, заблудился по дороге в храм и ко крещению не успел. А потом выяснилось, что он оказался экстрасенсом, укоренившимся в своем грехе и нежелающим оставить душе пагубное увлечение. Так что Господь все управил просто и премудро.

В один день с внуком крестилась и его бабушка (моя мама). Мама была верующим человеком, в ее комнате были иконы, и она молилась перед образами Пресвятой Богородицы и Спасителя, читая «Отче наш» и «Богородице Лево, радуйся...», будучи еще некрещеной. Теперь же все мы стали крещены: и я, и сын, и бабушка, и дедушка (он, как и большинство мужичин в то время, не распространялся о том, верит он или нет, это выяснилось несколько позже). Я с сыном (и бабушка с внуком) выучили коротенькие молитвы, а перед сном мы с мальчиком всегда читали стих-молитву: «Ночь близка, идя ко сну, крепко глазки я сомкну. Боже! Свет Твоих очей над кроваткой будь моей!»

Сыну очень понравилось в храме, он часто звал меня «в гости к Господу, однако все складывалось так, что я не всегда могла выполнить его просьбу.

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ

Первые четыре года мы с сыном прожили без особых проблем. Он рос и развивался нормально. Был очень общительным мальчиком, и его любила вся наша большая и дружная улица. В нашем доме всегда обретались соседские ребятишки. Иногда их было до того много, что я сбивалась со счета. Они возились, играли, кормились. Дети носились шумной стаей по двору и по дому, я же наблюдала за тем, чтобы никто из них не был обижен, чтобы игры протекали мирно, без ссор и драк. Я считала и считаю, что лучше мне навести порядок в доме после нашествия «золотой орды», которая перемещается в поле моего зрения так, что я всегда могу видеть, чем заняты ребята, нежели гадать, где и с кем и чем занимается мой сын «со товарищи». Да, они шумят, не дают покоя, мусорят, постоянно призывают меня быть «третейским» судьей или основным строителем их сооружений, за один присест съедают в доме то, что приготовлено на два дня, но я всегда вижу, что они делают. На дни рождения сына собирались как его ровесники, так и дети более старшего возраста (подростки лет десяти-четырнадцати), я старалась накрыть хороший стол, пекла два-три красиво украшенных торта, которые пользовались неизменным успехом у детворы. Мы жили спокойной и размеренной жизнью, потихоньку, с Божьей помощью, справляясь с небольшими трудностями, которые встречаются почти в каждой семье.

Беда подкралась к нам совершенно неожиданно. Вдруг занемог дедушка. Его обследовали и окончательный диагноз был страшен своей неизбежностью: неоперабельный рак левого легкого. Жизни папе отвели, от силы, полгода. Это были тяжкие месяцы. Но беда, как известно, не приходит одна. Почти в то же время с папой заболела и его мать (моя бабушка, Илюшина прабабушка), которая жила в нашем же доме, но в своей квартире с отдельным входом. У нее так же была обнаружена лимфосаркома, которая локализовалась у нее в горле. Однако после скольких-то сеансов облучения ей (в отличие от ее сына, моего отца), стало легче, опухоль спряталась, и бабушка еще как-то могла вести привычную жизнь, насколько позволяли ей убывающие силы. С отцом же творилось страшное. Обезболивающие лекарства не помогали, и мама не спала ночей все полгода, пока он умирал, чтобы в нужную минуту оказаться рядом с мучающимся мужем. Дом как будто замер от обрушившегося на всех горя.

В эти тяжкие дни я впервые услышала, как молится мой маленький сын. Никому ничего не говоря, он уединялся в комнате, становился на коленочки, крестился своими маленькими пальчиками, старательно сложенными в щепотку, и повторял, подолгу кланяясь в землю: «Господь наш Иисус Христос, Матушка Пресвятая Богородица Приснодева Мария! Помоги моему дедушке, пусть он поправится, пусть у него ничего не болит, я Вас так люблю, и дедушку тоже я люблю... Полечите дедушку, пожалуйста, пожалуйста! Вы ведь все можете!».Папа, никогда не говоривший о том, верит он в Бога или не верит, уходил из жизни достойно, по-христиански. Боли он переносил стоически, не капризничал и не раздражался, даже изредка ходил в гараж и что-то там делал с машиной. Мама не стала скрывать от него то, что болен он смертельно и что жить ему осталось очень недолго. Папа у всех нас попросил прощения за все обиды, которые причинил нам за всю жизнь. Приходили проведать его друзья, знакомые, соседи. Он со всеми прощался тепло и сердечно. В конце концов, он исповедался (первый и последний раз в жизни), причастился Святых Христовых Таин, а затем и соборовался.

Умер он на четвертый день после того, как исповедался, причастился и соборовался. С утра (а это было первое апреля) по-доброму подшутил надо всеми, кто приходил его навестить, а в полдень умер. Умирал при полном сознании до последнего вдоха. Мы старались не плакать, пока он дышал, мама шептала молитвы, какие знала. Илью мы заранее отправили со знакомыми в город, и он не видел смерти обожаемого им и обожающего его деда. Но они успели попрощаться, сидели долго, о чем-то шептались, потом папа сам отослал мальчика, видимо, ему было тяжело. До соборования было видно, что папа боится смерти, хотя ничего и не говорит.

Однако потом все изменилось. Он спокойно говорил о том, что умирает, и просил нас молиться о прощении его грехов, помочь ему пройти мытарства. Отца отпели, над ним читалась Псалтырь, впоследствии часто заказывали сорокоусты, панихиды. Все это исполняется, и по сей день. Теперь за этим ревностно следит Илья, у него есть свой «помянник», в котором записаны имена тех, о ком он сугубо молится о здравии и об упокоении, записано там и имя любимого дедушки. Ни я, ни мама не помним похорон. Помню, что было очень много людей: папу все любили, он был великолепный механик и никогда и никому не отказал в помощи, кто бы и зачем бы к нему ни приходил.

Так мы остались одни, без взрослого мужчины в доме. Вскоре на мамины плечи легли заботы об умирающей свекрови. Она пережила своего сына всего на полтора месяца, и на мамину долю снова выпали все тяготы ухода за больной, умирающей от рака.

Я вынуждена была оставить учебу в медицинском училище (где училась на вечернем отделении) за три месяца до выпуска и начать искать хорошо оплачиваемую работу, что с моим средним образованием было сделать совсем непросто. Но однако, по великой Своей ко мне милости, Господь все управил. У меня нашлась работа, вполне приличный заработок, мы быстро расплатились с долгами, оставшимися после похорон отца и бабушки. Теперь возникло одно «но»: работа отняла у меня то время, которое я обычно посвящала сыну.Конечно же, трагические и скорбные эти события свалились на мальчика, как снег на голову: все было так хорошо, спокойно и уютно, как вдруг нет ни дедушки, ни прабабушки, да и мама появляется только к вечеру и к тому же очень усталая.

Илья немедленно отреагировал. Появились сложности. Теперь он оставался дома с бабушкой, которая тяжело переживала смерть мужа. К тому же он еще подрос, стал высказывать свое, не всегда верное отношение к тем или иным вещам и событиям, пытаться навязать, собственное, зачастую ошибочное мнение (если, оно имелось), стал конфликтным, чего за ним: никогда раньше не наблюдалось.

Он вдруг стал «мальчик-наперекор». Все, что ему ни говорилось и что ни предлагалось, он старался сделать наоборот. Все было «не буду» и «не хочу», видимо, сын сильно тосковал без меня и без деда, и таким поведением сигнализировал о своем внутреннем стрессовом состоянии. С этим «наперекором» мы справились, действуя «от противного»: если он говорил, что не хочет есть, то я (или бабушка) немедленно вторила ему и говорила, что, конечно же, не хочет — не надо, не будет он сегодня есть вообще. Тут же оказывалось, что теперь ему просто необходимо поесть. Точно так же я реагировала на любое другое «не буду» или «не хочу» или на молчаливый отказ выполнить то, что я или бабушка просили его сделать (или не делать). Постепенно «наперекор» пропал.

Винюсь, я пропадала на работе с утра и до вечера. Боялась, что останемся без средств к существованию, ведь до этого времени главным кормильцем в семье был папа. А Илья рос.В те минуты, которые мы с сыном проводили вместе, я старалась восполнить нехватку общения. Мы ходили в походы в лес, я брала его с собою на работу, ходили в Парк отдыха. Но этого было явно недостаточно. Тем не менее, наша внутренняя связь с сыном была крепкой, и он с нетерпением ждал меня с работы, спешил выложить все события, все свои поступки и проступки. Как часто бывает так, что работающим матерям по возвращении с работы хватает сил лишь на то, чтобы справиться с домашними хлопотами: обстирать, приготовить, покормить и поцеловать ребенка перед сном. Ребенок требует внимания к себе, он скучает, спешит пообщаться, а тут — только бы успеть управиться с домашними делами, да и от усталости валишься с ног. Даже если и есть помощник (в нашем случае — бабушка), все равно находится что-то, что можешь сделать только ты сама. Или бабушка вдруг занедужила и не успела управиться по дому.

У нас случалось и такое: придешь с работы, дел непочатый край, и сын, наскучавшись, буквально цепляется за подол. Однако и здесь нашелся выход: я стала привлекать мальчика к домашнему труду. Давала тупой нож (дабы не порезался), чтобы мы вместе чистили картошку, поручала полоскать его мелкое бельишко, протереть пыль или помыть овощи для салата. Давала тесто, и сын «стряпал» вместе со мной и бабушкой пельмени или пирожки. Словом, мы общались в процессе совместного труда, у него была возможность выговориться и при этом не впутаться под ногами.

Он ничего не утаивал. Если не слушался бабушку, так и говорил, что не слушался. Если переговаривался (огрызался) с нею, то не скрывал этого. Безусловно, за такого рода исповедью следовало обещание «никогда так не делать». И делал.В то же самое время возрос его интерес к религии. Стал спрашивать: «Кто Такой Господь? Где Он находится — на иконе (а икон много, в которой из икон Он конкретно живет), на небе, в церкви? Что Он делает? Почему Его никто не видит?»Я объяснила ему, что Господь — это Творец нашего мира, Тот, Кто создал нас по Своей безмерной любви, что Он — наш Отец; Бог заботится о нас, посылает нам ангелов (наших добрых стражей и защитников), у нас есть наши святые небесные покровители: это святые. люди, которые когда-то жили на земле и были добродетельны, теперь же они находятся с Богом в Его Небесном Царствии и по нашим молитвам помогают нам; рассказала, что святой небесный покровитель сына — пророк Божий Илия, объяснила, как переводится на русский язык это имя, рассказала о его жизни, а так же и о святых покровителях, моем и бабушки. Рассказывала, что Господь всех нас любит, любит так сильно, что подвергся страшным мучениям, Распятию (это когда Его живого прибили гвоздями к Кресту) и принял безвинную смерть только ради того, чтобы мы не погибли.

Купила мальчику детскую Библию, рассматривали картинки, читали. Он стал спрашивать, любит ли нас всех Бог так, как мамы любят своих малышей (если Бог — наш Родитель)? Я же сказала, что Бог нас любит несравненно сильнее, потому что никогда нас не оставляет (даже если и мы оставляем Его), Господь никогда-никогда не забывает ни об одном человеке и всегда ждет, когда мы придем к Нему. Читала сыну Заповеди и объясняла их смысл. Беседы были короткими: его маленькая головка еще не в состоянии была осмыслить всех премудростей богословия. Однако из бесед он вынес, что существует грех и что Господь, Который нас безгранично любит (несмотря на то, что мы иногда забываем Его), огорчается, когда кто-то грешит. Это глубоко запало в душу ребенка. С этих пор стоило мне сказать, что какое-либо действие или помысел — грех, он обещал не грешить и не огорчать Господа и сдерживал свое обещание. Или, по крайней мере, старался сдержать.

Помню, как по телевизору в то время часто показывали какой-то сюжет об Иоанне Крестителе с песней. Не помню содержания песни, но съемки были потрясающими: Евангельские события, распятие и смерть Спасителя. Телевизор по утрам, собираясь на работу, в полглаза, смотрела я. Илья же услышал эту песню один раз и запомнил на всю жизнь. С ним случилась истерика, когда он увидел, как мучают и распинают Господа, и всякий раз, когда он слышал знакомую мелодию, то забивался под кровать или под одеяло и кричал, что не может ни видеть, ни слышать этого. Думаю, что в его сознании произошел определенный перелом; иконы иконами, мои рассказы — это одно, но на иконах Господь как бы и далек и не совсем реален для детского сознания. Тут же он увидел, что Иисус Христос — живой Человек, что Он жил и чувствовал, подобно нам, Он ходил по земле, у Него была Мама, которая страдала вместе с Ним, когда Его мучили и распинали. Илюша все повторял: «Почему, за что они Его мучили, прибивали гвоздями и за что убили?! Ведь Он не сделал ничего плохого, Он их любил!! Мамочка, мамочка, почему люди так с Ним поступили?»

Не скрою, я и сама не могла сдержаться и не плакать. Мы с сыном плакали вместе и не стеснялись своих слез. Я уговаривала его не плакать, рассказывала о Пасхе, о Светлом Христовом Воскресении, говорила, что Господь воскреснет спустя три дня. Но мой мальчик был неутешен. Его потрясли муки, которым подвергли Господа. Почему? И за что люди так жестоко обошлись с Ним? Я отвечала сыну, что люди бывают злы и грешны, и поэтому оказываются неспособными оценить Божьей Любви к ним. Тогда сын мне сказал, что ненавидит грех. Но ненависть к греху — ненавистью, а не грешить-то тяжелехонько, не всегда получается быть таким, как тот, кто «ходяй непорочен и делаяй правду, храняяй истину в сердце своем».

Тогда же сын стал спрашивать меня, почему люди грешат и откуда грех. Я рассказала ему о лукавом, о том, что он падшее, искаженное создание Божие и потому по сравнению с Богом ничтожно мал, но безмерно зол, однако, таким он был создан; рассказала о грехопадении первых людей и о кознях падшего ангела против человека. Сказала, что человек становится сильнее его, если осеняет себя крестным знамением, старается жить по Заповедям, постится, молится, исповедуется и причащается Святых Христовых Таин. Человек способен противостать духам злобы, если прибегает к Божьему заступничеству, следит за своими мыслями и поступками, не допускает того, чтобы зло проникало в человеческие помыслы. Я рассказала мальчику, что лукавый всячески старается навредить человеку и подстерегает его на всех путях, стараясь вызвать в человеке злобу, Даже если ты упал и рассердился, это лукавый соблазнил тебя. Ведь надо благодарить Бога за то, что упал и остался целым и невредимым, а не злиться и не ругаться. Сказала, что лукавого бояться не надо (ибо мы христиане, с нами Крестная Сила), надо бояться поддаться ему. Нужно жить так, как будто Господь всегда-всегда видит тебя. Ведь стыдно будет после всех тех мук, которые Он претерпел ради нас, поступить грешно и. недостойно. Илюша повел себя странно и неожиданно для меня: он стал везде и всюду крестить пространство вокруг себя и приговаривать: «Бойся Святого Креста, лукавый, ты меня не искусишь!».

Однако искушения были. Причем настолько страшные, что я боюсь и вспоминать об этом. Господь нас уберег от непоправимого, слава Богу и за то, что мой мальчик полностью доверял мне и открывал свои мысли и поступки.

Вдруг ему вздумалось научиться летать. Он забирался на возвышения и прыгал оттуда, отчаянно размахивая руками. Ничего, естественно, не получалось. Тогда он стал предлагать, чтобы я сделала ему различные конструкции крыльев из легких трубочек и из склеенных перышек Я рассказывала ему об истории воздухоплавания, рассказала, что при помощи взмахов человеку так и не удалось подняться в воздух. Но дни мы устраивали дома праздник, я старалась сделать сыну какой-нибудь подарочек (совсем недорогой) в честь такого радостного события, как Святое Причащение. Не могу сказать, что все походы в церковь проходили гладко. Бывало, он не хотел туда идти из-за того, что не посмотрит любимых мультиков по телевизору (к сожалению, я не смогла должным образом противостать «телевизорной болезни», ибо все его друзья говорили только о героях мультфильмов, и сын не мог устоять против искушения и не посмотреть то, о чем говорят его друзья; единственное, что я могла сделать, так это объяснять сыну, насколько герои мультфильмов «не герои», насколько глуп и зол сюжет, но отвратить от просмотра до конца тогда так и не сумела). Я тотчас же «соглашалась» с его решением не идти к Литургии ради мультфильмов, говоря, что, так уж и быть, в гости к Господу пойду сегодня одна, без него. Он тут же начинал собираться со мною, приговаривая, что мультики подождут, а вот Господь огорчится, не увидев его в храме, да и батюшка будет спрашивать, где же Илюша.

Мой сын стал регулярно исповедоваться с пяти лет. Я просила нашего духовного отца начать исповедовать мальчика с этого возраста, поскольку к искушениям добавлялись искушения, и я чувствовала, что с некоторыми из них одной только силой моего убеждения я не справляюсь. Кроме того, с началом регулярной исповеди у нас с сыном возникла некоторая новая форма общения — исповедная, церковная. Как-то так вышло, что и сын, и я стали помогать друг другу не согрешить. В частности, это касалось наших с ним отношений. Вновь и вновь перечитывали с ним Заповеди и в том месте, где речь шла об отношении отцов и детей, пришли к взаимному согласию, что не должны вести себя так, чтобы один раздражал другого (я или бабушка — его), а второй бы не почитал и перечил первому (он — бабушке или мне), поскольку так мы не спасаем, а губит друг друга. И я считаю, что раннее начало исповеди пошло ему только на пользу. С тех пор прежде чем сделать что-либо, он задумывался придется ли краснеть на исповеди за то, что было им сделано. Собираясь на службу, я спрашивала его, намерен ли он исповедаться сегодня. Бывало, что сын недоумевал: по его понятию, он не совершал никаких грехов. Тогда садились и потихонечку, спокойно разбирались в том, что и как он сделал. Постепенно выясняли да, исповедаться нужно непременно, иначе как причащаться с грехами, тем более, что кое-что уже осмысляется им как явный грех.

Конечно же, нельзя говорить, что мальчик полностью осознавал то, что я ему пыталась внушить. Пять или шесть лет — это не возраст серьезных раздумий и о смысле жизни, и о жизни после жизни. Но маленькие дети тем и хороши, что все в их мире имеет реальный смысл. Они как бы живут в некотором мифическом, нереальном пространстве, в котором, тем не менее, все достаточно реально. Верно подметил один из современных богословов, что в этом возрасте для ребенка нет ничего противоестественного в том, что, идя по улице, он встретил милого котеночка и Боженьку (священника в рясе, который воспринимается ребенком как Боженька). Может быть, и мои душеспасительные беседы воспринимались сыном как условия какой-то новой игры (да, скорее всего, так и было), но не подобным ли образом возрастают из младенцев мужи, у которых «чувств а навыком научены отвергать худое и избирать доброе»? В конце концов, именно из игр дети привносят в свою взрослую жизнь те принципы и умения, которые были не один раз проиграны ими в детстве. По крайней мере, с моим сыном произошло именно так. Он взрослел, кое-что отпадало (как отжившее свой срок), но Церковь с ее Святыми Таинствами и Надмирной, жизнью только укреплялась в душе ребенка. Ибо не человеческое это, но Божие дело — пасти Своих чад. Мне же оставалось совсем немного — не прекращать однажды начатого воцерковления, Пусть и воспринимаемого на том этапе как некий род некой игры. И самой быть в этом. Вместе с сыном.

Мне приходилось видеть и совершенно уникальных детей, которые в три-четыре года оставляли свои привычные занятия ради того, чтобы пойти к иконам и помолиться, просто так, когда никто от них этого не требовал, но как бы повинуясь. внутреннему зову. Помолясь, они вновь возвращались к прерванной игре. Мой ребенок не был таким. Но к молитве прибегал достаточно часто. Мог набить синяк перед Пасхальной утреней и, рыдая перед иконами, выпрашивать «незамедлительного исцелениях, приговаривая, что пусть Господь и Пресвятая Богородица простят его за то, что он не послушал маму и полез на забор, и теперь вот ходит с синяком, а завтра — Пасха, пусть уж смилуются Они над ним, грешником, и исцелят «по Своему человеколюбию». Синяк не проходил немедленно, но я объясняла мальчику, что если и не исцелилось тело, то он таки понял, как надо прислушиваться к советам и рекомендациям мамы (или бабушки), а коль скоро, он это понял, то и душа его исцелилась от греха. Но чаще всего он в то время молился: «Господи, помилуй!», причем в различных ситуациях: был ли то гнев, обида или радость.

Были, конечно, и многие комичные ситуации, связанные с посещением храма. Так, например, сын однажды с недоумением спросил меня, почему это мы ходим, ходим в гости к Господу, а Господа-то и не видим. Я показала ему Алтарь, Царские, Южные и Северные Врата и. сказала, что Господь находится в Алтаре, и Его могут видеть священнослужители за богослужением. В другой раз, ожидая начала освящения — пасхальных куличей и яиц накануне Светлого Христова Воскресения, мальчик заслышал в алтаре громкий стук (отец диакон наш был мастер на все руки, видимо, это он там что-то мастерил, готовясь к торжеству). Сидев до этого момента тихо и чинно, Илья встрепенулся и громким шепотом, на весь храм, так, что все прихожане услышали, тревожно спросил: «Да что же это Господь-то так гневается? Господи, помилуй нас грешных!»

О сложностях дошкольного возраста.
«Неуловимый мститель»

Мальчик подрастал, и передо мной так же, как и перед ним, стали возникать новые сложности, с которыми раньше нам сталкиваться не приходилось. Прежде всего, изменился смысл общения со сверстниками. Если раньше они играли вместе то понятие «вместе» было, скорее всего, пространственной категорией, то есть дети находились в одном игровом поле, но каждый играл в свою игру — (это можно наблюдать в любой песочнице: малышей много, но играют они каждый в своё). Теперь же дети были объединены не только пространством, их связывала игра — общими правилами, где каждому отводилась определенная роль, будь то машинки, прятки, догонялки. В этих играх угадывался характер детей: кто-то был драчлив и не умел справиться с эмоциями, кто-то подличал, кто-то постоянно задирал и провоцировал конфликты, кто-то постоянно плакал и обижался, кто-то мог мирно уживаться со всеми. Появились свои заводилы и атаманы.

Илья рос очень общительным, любил играть и приятелей у него было много. В играх он не лидировал, не дрался, никого не обижал, мог поделиться: любой игрушкой. Приятелям его нравилось играть с ним. Однако обиды и недр разумения все же возникали. Я запрещала сыну драться, обзывать, дразнить, и он, так или иначе, старался исполнить мои «предписания». Другим же мальчикам родителями дозволялось многое (в целях воспитания в них пресловутой «мужского характера», а на самом деле жестокости). Были мальчишки и похитрее, которые постоянно «сплетали заговоры» против товарищи и совместными усилиями доводили до исступленно-яростного состояния.

Илья был невелик ростом и моложе остальных детей, к тому же он не привык к грубостям, к тому, что его могут обманывать или издеваться над ним. Начались постоянные жалобы на то, что его обидел тот или другой мальчик. Я советовала ему не обращать внимания на обидчиков и обиды. Однако представляю, насколько это было сложно. Советовала не играть с теми, кто выводит его из равновесия. Но и это сделать было сложно: срабатывал негласный закон «стаи», когда все объединялись против кого-то одного и с энтузиазмом старались унизить и обидеть «жертву», которая зачастую выбиралась спонтанно, а не по заслугам. Так что получалось: если не дружить, то не дружить со всеми. При общительном характере сына это было невыносимым.

Его детский умишко подкинул ему хитрую идейку: если не можешь справиться со всеми, ... то справляйся с каждым по отдельности. Так он и стал поступать.

Теперь уже посыпались жалобы на него: он мог спровоцировать ребят на шалость и «умыть руки» (ведь после ругали-то не его, а непосредственных исполнителей), мог кого-нибудь потихонечку раздразнить так, что ему самому попадало, но он сначала терпел, а вскоре на его крики сбегались родители, и от них доставалось, конечно же, драчуну. Мой «ангелок», всхлипывая, только размазывал невинные слезки по грязным щечкам. Более того, он мог подкараулить обидчика, с которым находился в разных весовых категориях», и чем-нибудь ударить из-за угла. Короче говоря, налицо тот случай, когда «дурное общество развращает добрые нравы». Мальчик рос добрым и не сталкивался с ситуацией, в которой ему причиняли боль, как физическую, так и душевную. Реакция ребенка, казалось, была вполне естественной. Конечно же: тебя бьют — и ты ударь, тебя обидели — и ты обидь, тебе сделали больно — отомсти, «око за око, зуб за зуб». К сожалению, это стойкий синдром так называемой детской жестокости, от которой, кстати говоря, и до взрослой жестокости всего полшага.

Я почувствовали, что этак недалеко до того дня, когда я с ужасом могу констатировать: а мальчишка-то мой — подлец. Кроме того, я почти физически ощущала, как сына внутри буквально разрывает на части от внутренних противоречий. Он понимал (из моих бесед), что поступает нехорошо, кроме того, он же христианин, он огорчает Бога неблаговидными своими поступками. Он дорожил нашими с.ним отношениями и видел, что я недовольна и сержусь. С другой же стороны, он не справлялся с собою, желание отомстить обидчикам порою становилось главенствующей идеей на долгое время. Слава Богу, Илья всегда воспринимал меня как единомышленника и прибегал ко мне с очередным «коварным планом мести» прежде его осуществления. Если мне и не удавалось отговорить его не мстить и не уподобляться обидчикам, то удавалось хотя бы ненадолго сбить агрессию по отношению к ним и разрядить обстановку. Конечно же, до конца это преодолеть не удается и до сих пор: всегда находится тот, на чьи слова или поступки сын реагирует с откровенной неприязнью и начинает вынашивать планы мести.

Но сейчас с ним намного проще, он уже почти взрослый, разума побольше. В ту же пора мне зачастую приходилось прибегать к угрозам если, не дай Бог, я узнаю, что он обошелся с кем-то согласно выработанному им плану, то я его попросту накажу. Да, я понимала, что к обиде добавляла обиду. Но тем не менее такой угрозой я выигрывала время, ярость его утихала, а о сохранности наших теплых и доверительных отношений с сыном я могла не беспокоиться, поскольку всегда. находила, как — сгладить его растерянность от того, что мама не помогает ему наказать обидчика и даже как бы заступается за неприятеля. Приучала его терпеть: он христианин, перед ним живой пример долготерпения Христа, пример терпения мучеников за христову веру (я много рассказывала ему о них, а он с удовольствием слушал), он всегда должен подражать этому и не искать другого. В конце концов, все то, что он намеревался предпринять, начиная от помыслов, грех. Главное — суметь простить. А уж Господь Сам разберется, кто прав, а кто не прав. И Сам воздаст каждому по его заслугам. Не всегда, но часто такие беседы имели действие.

«Тройка семерка, туз»

Другая неожиданная трудность — азартные игры. Дети в нашем маленьком городишке маялись от безделья. Поэтому самым распространенным занятием была игра в карты: в «дурачка», а чаще в «козла». Я не подозревала о том, что сын научился играть в «козла» не хуже, а даже лучше своих товарищей более старшего возраста. Они собирались на чьей-нибудь лавочке, грызли семечки и целыми днями только и делали, что играли в карты. У кого-то всегда не выдерживали нервы от постоянного невезения и проигрышей, и тотчас же завязывалась драка, После очередного побоища Илья, заливаясь слезами, прибежал ко мне и сквозь рыдания принялся объяснять, что Костя «смухлевал»; неправильно посчитал очки, и из-за этого Илья оказался в проигрыше. Тогда я сказала что его расстройство — маленькая крупиночка, по сравнению с теми неприятностями, которые непременно следуют за увлечением азартными играми.

Сколько времени и сил было положено на то, чтобы отвратить его (да и Костю) от этого пагубного пристрастия. Последним доводом было, конечно же, то, что игра в карты — это сатанинское развлечение, что придется это грех исповедовать. Тяжело, с плохо скрываемым неудовольствием, с постоянными оговорками, что играют-то они «понарошку», а не, деньги, но сын подчинился.

Второй вираж азартных игр нам довелось пережить, когда он уже учился в школе: в моду вошли «фишки» (современный эрзац прежних «чики» или «орлянки»), и все подъезды домов — любые более или менее ровные площадки были полны ребятишек, которые без устали колотили стопками разрисованных картонных кругляшек по полу или земле, а потом неизменно дрались. Фишек-то проигранных было жаль. Еле-еле убедила сына, что фишки — бесполезное времяпровождение, которое может быть интересно только глупцам. Ведь для этого занятия не нужно ни ума, ни фантазии, знай себе — колоти и жди удачи. Внушила ему, что гораздо полезнее игр в шахматы: и ум развивает, и спокойная, и вообще... А в шахматы он играл довольно сносно — иной раз выигрывал и у взрослых, имеющих большой стаж игры, хотя на гроссмейстера он, безусловно, не тянул. Фишки — азартная игра, по сути дела, — грех. Уж без этого греха можно как-нибудь прожить и не поддаться на такое нелепое искушение, Немногим раньше я сама совершила непростительную глупость: поддалась на уговоры сына, и подарила ему на день рождения игровую приставку «Денди», и прокляла тот день, когда сделала это. Если раньше мой сын бегал к приятелям играть в эту игру, то теперь вся компания собиралась у нас дома. Ребенок забыл покой и сон. Он бросил игрушки, забросил книжки, краски, карандаши и пластилин: все это «съела» игровая приставка. Оторвать его от электронного наркотика было невозможно. Мы переживали кошмарные дни. У мальчика ухудшилось зрение, он стал нервным, плаксивым. В конце концов, под вопли и рыдания ребенка мы выбросили злополучную «приставку», предварительно тайком что-то там намеренно испортив.

Он еще долго выпрашивал у меня новую «Денди», но я всегда отказывала и отказываю сыну в этом приобретении. Тем более, что он плоховато видит и слегка косит на один глаз, так что явный вред, приносимый сидением за игровой «приставкой», неоспорим, ведь он уже носил очки перед школой после общения с «Денди». Точно так же я не позволяю ему подолгу просиживать за компьютером. Эта машина подчиняет себе даже взрослых людей, дети же вообще не способны ей противостоять. Илья кое-что соображает и умеет пользоваться этой мудреной техникой, он не отсталый ребенок, я считаю, что на данном этапе его навык вполне достаточно. Остальное же — соблазн.

Почему мы живем без отца.

Еще одна трудность, с которой довольно часто приходится сталкиваться матерям, воспитывающим ребенка в одиночку, и которую мы вместе пережили с сыном — это его прозрение по поводу того, что с нами не живет отец. Рано или поздно, но всякий ребенок, растущий в семье без отца, начинает спрашивал том, а где же папа. Для себя я давно решила, если такой момент настанет, то не стану лгать мальчику и найду такие слова, чтобы он сразу понять причины того, что мы живем с ним вдвоем, то есть без папы.

Задуматься об этом заставил его все тот же Костик, а до этого момента мальчик не спрашивал меня о своем отце. Как-то раз Илья пришел ко мне и заявил, что папа его не любит. Я стала расспрашивать, почему он так считает. Отец виделся с сыном (с ним, как и со всей его родней, я сохранила добрые отношения), покупал ему нужные вещи, присылал какие-то деньги и, к тому же, Илья не испытывал стойкого желая постоянно видеться с ним. Об отце он вспоминал и расспрашивал редко, и расспросы не касались причин разрыва семейных отношен Спокойно относился сын к сообщению, что такой-то день мы пойдем в гости к его тете, будет папа и двоюродный старший брат Артем. Вот к Артему он испытывал сильную привязанность и прямо-таки благоговел перед ним. Мальчик без умолку тараторил о том, как они вместе с Артемом замечательно проведут время и как ему нравится общение со старшим братом, Об отце же, о встрече с ним, упоминал лишь вскользь. И так было всегда. А тут приходит ко мне с таким вопросом, любит ли его отец. Выяснилось, что Костя навел его на мысль о том, что Костин папа любит Костю и живет с ними, а вот Илюшин папа не живет с нами, поскольку не любит Илью. Я сказала мальчику, что это не так, что папа, конечно же, любит его. Но этим не кончилось. Вскоре за расспросами они пришли ко мне вдвоем с Костиком, и мне пришлось в развернутом виде рассказывать ребятам, что отношения между родителями и детьми несколько иные, чем отношения мамы и папы между собой. Сказала, что в жизни взрослых людей, к сожалению, случается и так, что они ведут себя, как малые дети: спорят, ссорятся и не хотят понять и простить один другого. Результат, конечно же, плачевен: мама и папа перестают любить друг друга и не могут найти способа помириться. тогда они расстаются, хотя это и вряд ли разумно. На своих детей, даже расставшись, родители продолжают любить.

Илюшин папа, в частности, не живет со мною, но он, вне всякого сомнения, любит своего старшего сына (к тому времени у бывшего мужа была новая семья, где родился его второй сын — Роман), он, в меру сил, заботится об Илье, напомнила мальчику, какие хорошие подарки папа ему всегда дарит, как по-доброму они всегда общаются при встречах. Костик унялся и больше не изводил Илью разговорами о мнимой нелюбви его отца к нему. Но Илья еще долго вел со мной беседы о том, чтобы позвать папу назад.

Я приводила ему доводы, что этого сделать невозможно, поскольку сейчас у отца другая семья, в которой растет маленький ребенок. Мой сын предложил забрать папу вместе с ребенком а маму единокровного братца отправить «в ее деревню». Еле-еле убедила сына, что эта женщина ни в чем не виновата, что она появилась в жизни отца после того, как мы расстались. Сказала, как мне жаль, что мы расстались с его отцом, но если прошло так много времени и мы по-прежнему врозь, значит ничего уже исправить нельзя, как ни жаль. Отец живет своей жизнью и растит ребенка, а ты у меня уже вы рос, скоро пойдешь в школу, да и с папой ты видишься и общаешься довольно часто. Отец брал Илью на выходные дни к себе в гости они ходили с ним и младшим братом развлекаться в Парк отдыха. Впоследствии, когда мы сыном и бабушкой сменили место жительство, его отец приезжал к нам несколько раз и мс провести с сыном какое-то время. На это мальчик успокоился, и теперь такие вопросы не возникают

Кое-что из области анатомии

Когда сын был еще грудничком, я решил что буду воспитывать его в целомудренном отношении к человеческому телу. Я знала, что нам не миновать того времени, когда сын (как и все дети) разделит мир пополам, руководствуясь принадлежностью людей к мужчинам и женщинам. Он рано стал понимать, что он дедушка — мужчины, а мы с бабушкой — женщины. Пока еще по тому, что мужчинам присуще выполнять свои определенные обязанности по дому, а женщинам — свои (впрочем, все всегда друг другу в чем-то помогали).

Однако никто из нас, взрослых, не заострял внимания ребенка на области пола. Мальчик знал, что когда он вырастет, то у него выпадут молочные зубы и вырастут новые, крепкие. Он знал, что у «больших» дядей ноги, руки, грудь покрыты волосами, что у них растет борода и усы и что с ним будет то же самое, когда он вырастет Однако мы все же пережили момент напряженного исследования сыном своего мужского начала. Было такое время, когда каждую свободную минуту он рассматривал и ощупывал — что же там обретается в его трусишках. У него не хватало хитрости выбирать для этого занятия укромные уголки, и я могла обнаружить его, увлекшегося созерцанием собственных «прелестей», едва ли не посредине двора или кухни. Я не кричала и не одергивала его, но предлагала заняться, чем-нибудь, что могло отвлечь его. от прежнего занятия. Точно так же поступала и бабушка. Конец «исследованиям» положил мой добрый знакомый, к которому я обратилась за советом и помощью. Взрослый мужчина однажды сказал моему мальчику, что пора бы и прекратить физиологические изыски, поскольку от этого может исчезнуть «мужская сила». Как рукой сняло. Сын мой образумился и успокоился тем, что уже успел рассмотреть (хотя, конечно, он не понимал смысла слов «мужская сила»). Он перестал исследовать себя. Даже гигиенические процедуры, которые проводились им с особой тщательностью, не вызывали в нем напряженной интереса к себе. И слава Богу.

Он подрос и стал спрашивать меня, откуда берутся мысли, что стучит в груди, куда попадает еда, которую он съедает. Я «на пальцах» объясняла ему то, как устроен человек Когда мальчик подрос еще, то я показала ему некоторые иллюстрации — из анатомического атлас рассказала о необходимости беречь здорово поскольку здоровый организм — это Божий да и небрежное отношение к такому великому дару — недопустимая, непростительная ошибка — это грешно. Точно так же бережно нужно относиться и к здоровью другого человека и ни коем случае не наносить вреда себе или друг неосторожными и необдуманными действиях и поступками.

Недалеко от нашего дома находился для престарелых и инвалидов. Мы часто видели калек, одиноких и брошенных всеми, принятых на попечение государства. Мальчик видел, насколько несчастны — эти люди и сколько они лишены тех возможностей, которые здоровый человек внимания своего не обращает. Инвалиды слепы, глухи, без рук, без ног, недвижимы. С ними произошел несчастный случай или они сами были неосторожны с собой. Сын мог видеть, как важно человеку оставаться здоровым. А когда ему случилось замыслить какие-нибудь дела, связано с риском для здоровья, и он приходил ко мне за помощью или за разрешением и настаивал на том, что все же поступит по-своему, то я напоминала ему про какого-либо калеку дома престарелых, говоря, что он может стать таким же, если претворит свой замысел в жизнь. Это помогало. До определенного времени «анатомических» и «физиологических» трудностей не возникало.

Но вот однажды я застаю сына в неизменной компании все того же Костика, когда они, противно хихикая, рассматривают Большой анатомический атлас. Я тихонько подглядела, что же вызвало такое безудержное «веселье». Оказалось, пищеварительная система. Вернее, её конечный пункт. Нужно сказать, что отец Кости работал патологоанатомом, и Костя был намного просвещеннее моего сына во многих вопросах. Однако отношения в его семье — отдельный разговор.

Тогда же я застала их за таким рассматриванием, которое извращало нормальное отношение к органам человеческого тела. Безусловно, я спокойно спросила, что мальчики увидели смешного. Они, смущаясь, ответили. Тогда я вновь спросила: смешон ли им палец, глаз, щека или волосы. Отчего же не смешны? Это такие же органы, как и тот, что вызвал у них, смех. Ведь у человека нет ничего бесполезного. Ртом люди едят, а не будь конечного пункта — на чем тогда сидеть-то, да и все отходы извергались бы тем же путем, что и вошли. Приятно, не правда ли? Грудью женщина кормит младенчика, и это почтенный орган, без него малыш может или умереть, или начать болеть. Не будь у человека органов, посредством которых отводится из организма моча, он умер бы от разрыва мочевого пузыря. В человеке нет ничего ненужного или смешного, человек устроен совершенно, и смеяться над устройством организма — своего рода психическое заболевание или глупость. Ребята молчали.

После того, как Костя ушел домой, я продол жила с сыном разговор на предмет анатомии, напомнила ему о том, что человек — особое творение Божие, что Господь изваял человек Своими Пречистыми Руками непосредственно «по образу и подобию» Своему. Господь продумал и сотворил в человеке все: от волосков на макушке до ноготка на мизинчике ноги. Все, что сотворил Господь, нужно и чисто, поскольку Бог творил человека, зная, чему послужит тот или иной орган. Господь — наш Отец. Он Чист, чисты Его помыслы о человеческом теле, чисто то, что Господь сотворил. Грязными и непотребными делают органы человеческого тел те, кто мыслит о нем грешно и нечисто. «Вспомни,— сказала я мальчику,— Сам Господь Иисус Христос носил такое же тело, как и мы. Он ел, пил, словом, Его Пречистое Тело функционировало так же, как и наше. И он — Святой Великий, Всемогущий, Безгрешный — не погнушался очеловечиться и жить, как просто смертный человек. У Него была Мать, Которая родила Его, кормила Господа грудью, пеленала, купала Его маленькое Тельце. Богородица — тоже человек, как ты или я. А ты, получается, вздумал смеяться и над этим!»

Моя пламенная речь возымела действие. Теперь к человеческому телу сын относится ровно и спокойно, без всякого грязного хихиканья. Однако он следит, чтобы чужой взгляд не осквернил своим прикосновением «его» женщин (маму, бабушку и теток): всегда предупреждал (по телефону или забегая домой заранее), что сейчас придет в гости со своим другом, нет ли, случаем, в доме не полностью одетых дам? И я благодарна ему за эту заботу и предупредительность.

Откуда берутся дети?

Не было никаких аистов, магазинов, капустных грядок или крапивных кущ. Когда мой сын спросил меня, откуда он появился, то я сказала, что он родился из меня. Этот ответ вызвал лавину обычных для этого случая новых вопросов. Где он жил во мне? Где он был, когда я была маленькой? Как он ел? Чем дышал? И тому подобное.

Я сказала Илюше, что сначала он был совсем крошечным, меньше своего ноготка, а потом рос, рос, вырос и родился. Что рос он у меня в животике, ему там было тепло и уютно. В рассказе о том, каким образом он питался, пригодились прежние познания о том, как питательные вещества поступают из еды в кровь мамы, а потом через кровь мамы — в кровь ребеночка. Ротиком ребеночек не ест, он живет за счет того, что съедает мама, показала ему пупочек, как след того органа, которым связаны мы с ним были и посредством которого он ел и дышал. Рассказала, что, если крошечке чего-то не хватает, мама чувствует это и ест то, что хочет ребеночек. Я показывала ему свои фотографии, на которых я была еще «с животом», а он все удивлялся, как он, такой огромный, мог во мне поместиться. С тех пор он с каким-то трепетом относится ко всем беременным женщинам, приговаривая, что вот в животике у очередной мамы живет маленький ребеночек, который ждет встречи со своей мамочкой. И мамочка ждет — не дождется, когда же родится малыш.

Спрашивал, трудно ли мне было его родить. Да, мой мальчик. Мамам всегда очень трудно и больно родить ребеночка. А если она и идет на такие муки, то лишь потому, что любит своего малыша и хочет, чтобы он у нее был. Илья интересовался, а кого хотела я — девочку ил мальчика? Ну конечно же, я хотела мальчика, то есть, тебя.

Сложнее было с ответом на вопрос, где он был до того, как родился, или тогда, когда была маленькой. Честно сказать, я не знала, что ответить. В конечном итоге сказала сыну, что он просто ждал, когда я вырасту и смогу вырастить его в себе. Сказала ему, что не знаю, где он был до того, как родился, потому что это может знать только он сам или Господь Бог. Но если он не рассказывает мне об этом дивно месте, значит, сам забыл о нем. Он посожалел, что не помнит о том месте, где был до тог как родился, но надеялся вспомнить.

Мой мальчик очень любил и любит младенцев и всегда мечтал о том, чтобы у него родились брат или сестра. Но я ничем не могла ему помочь, поскольку одной меня для этого было, конечно же, недостаточно. Тем временем моей двоюродной сестры родилась девочка.

В один прекрасный день Илюша встретил меня ворот с громкими восторженными криками том, что к нам приносили маленькую Настеньку, и у нее: «Представляешь, мамочка, пальчик такие малюсенькие, прямо, как настоящие!». Рассказам о новорожденной троюродной сестре не было конца: какие у нее глазки, какие бровки, как она чихает и как спит — буря восторгов. Следом был задан вопрос, кто старше: я или тетя Наташа (мать Настеньки). Я была старше. И тогда мой сын вознегодовал. Тетя Наташа моложе, но сумела родить девочку, а я старше, опытнее, но не смогла! Я объяснила, что мама — как поле, если в нее упадет семечко, то оно прорастет, и тогда родится новый человечек, братик или сестричка. Но вся беда в том, что поле у нас есть, а вот с семечками похуже. Сын принес мне горсть подсолнухов и заставил съесть, Потом поинтересовался, родится ли теперь у нас ребеночек. Нет, золотко мое, не родится. От подсолнушка родится подсолнушек. Человечек родится от человеческого семечка.

Периодически сын выпытывал у меня, можно ли родить ребенка в машине? В больнице? На огороде? А поскольку все это у нас имелось, то он предлагал мне пройти и родить ему брата или сестру (а лучше — близнецов) «немедленно», поскольку он «уже устал ждать». Но я показывала ему на свой живот и говорила, что, к сожалению, сегодня там никого нет. Обязательно скажу, когда будет. Вздыхал и обещал еще немного подождать. Ему так хотелось быть старшим братом! Хотя он и ревновал меня немного к несуществующему младенцу, но как-то вяло, поскольку я заранее (на всякий случай, вдруг да выйду еще замуж?) объяснила ему, что он навсегда останется для меня первым и долгожданным сыночком, светом в моем окошке, сердцем моего сердца, надеждой и опорой. На том и порешили.

Хочу сказать, что и сейчас он с огромным удовольствием возится с малышами. Он снисходителен к ним и балует их. Детвора может буквально «вить веревки из него, он ни в чем не может отказать маленькому человечку. Всегда очень терпелив, даже с теми, кто капризен и надоедлив. Просто, в случае особой капризности может по-мужски пообещать спокойным и уверенным тоном, что сейчас снимет с вредного человека штаны и «всыплет» крапивкой. Помогает. Мне с моими подругами всегда интересно наблюдать такие «воспитательные моменты». После Илья может часами рассказывать о проделках малышей, о том, какие они забавные и интересные. Соседские мамы и бабушки не боятся оставить с ним своих ребят, и сейчас бывает так, что Илья по вечерам .спускается этажом ниже к младшему другу, чтобы почитать ему вечернюю сказку, если вдруг у того не оказалось никого из взрослых дома, может встретить мальчика из школы и помочь выполнить уроки. Также волнуется, если младший приятель начинает общаться с дурной компанией, старается им объяснить, что такая дружба неполезна.

Но, зная уже, в общем, как появляются дети и видя, что я по-прежнему не выхожу замуж сын все же мечтает о младшеньком. Опять говорю ему, что на все Господня воля. Не получится с младшеньким, пусть дожидается своих детей. Мой ребенок считает многочадие великим счастьем и с восторгом говорит о тех семьях, где много детей. Пока вот так.

О том, что мой сын — фантазер, я понял еще тогда, когда ему едва сравнялось три год Он не просто «почемучкал», из него постоянно сыпалось «а если..». Причем, по глазам был видно, что в его мозгу осмысливается та ситуация, которую он сам себе придумал. Что будет, если к нам придет страшный волк? А если нет волков, то медведь? А если и медведей нет, что будет, если к нам придет страшный зайчик?

Он подрастал, и я слушала, как он, играя, разговаривает сам с собой, на ходу придумывая сюжет игр, причем такой уморительный и невероятный, что я задыхалась от едва сдерживаемого смеха. Маленьким он был совершенно бесхитростным. Никогда не услышишь, что «это — не я сделал». Сделал и сделал.

Хитреца стала проскальзывать с возрастом. Он быстренько уяснил, что кое-когда можно обмануть, и теперь зачастую стал упорно стоять на том, что это набедокурил кто-то другой, но никак не он. Быть может, я максималистка, но даже такой маленькой лжи ему не могла позволить. Я неоднократно усаживала его рядом с собой и говорила, что если он в чем-то не прав или провинился, то мы вместе сможем найти выход из создавшегося положения. Но если он придет и солжет, то я не буду помогать разрешать ситуацию, да и за ложь строго накажу. Не сразу, но дошло. Когда он стал старше, я объяснила ему духовную подоплеку лжи, сказав, что отец лжи — дьявол, и то, что, солгав, лжец делается соучастником дьявольских козней. Сказала, что неправдой лжец лишается Божьей помощи и огорчает Бога.

Еще попозднее добавила, что человека обмануть порою очень просто. Но Господь-то все видит. От Него не скрыта ни единая мысль, и об этом нужно помнить. Опять же, Илья сам знает, что ложь — это грех, который надо исповедать. Так что гораздо проще сказать обо всем честно мне, и мы вместе решим: что теперь делать и как дальше быть. Конечно, стыдно признаваться в собственных неблаговидных поступках, но гораздо позор не умножать неправду и укореняться в грехе. Н сделал ты что-то не так, и каяться придете только в одном. А если соврал, стараясь оправдаться, то сколько всего добавляется: и твой неблаговидный поступок, и ложь, и обман матери и то, что ты кого-то оболгал, стремясь выгородить себя. Посмотри, казалась бы, такая маленькая ложь, на которую поддались Адам и Ева раю, и вот, к чему она привела. К смерти привела. Мы же с тобой читали и Библию, и Евангелие, и знаем, что урок наших праотцев — назидание всем нам. Чтобы мы не лгали, не становились бы детьми того, кто отец лжи.

Не хочу сказать, что мы изжили ложь до основания. Но, тем не менее, лгать он у меня умеет. Всегда можно распознать, когда он врет и спросить, а как же было на самом деле? Как будто бы ждет этого вопроса и не скрывает истинной картины событий. У меня нет основания не доверять ему, и теперь, когда он говорит, что не делал чего-то, в чем его обвинят то значит — точно не делал.

Однако как был фантазером, так и остался. Такое иной раз насочиняет, что диву даешься. Тогда включаюсь в предложенный сценарий бытий и начинаю придумывать еще более фантастические события. Вместе смеемся. Я не мешаю ему фантазировать, слежу только лишь тем, чтобы не было фантазий на воинствен» темы.

Иногда сын заявляет мне, что ему снятся «пророческие» сны (как, например, ему приснилось, что мы пойдем в лес, и мы на самом деле пошли). Опять долго беседуем с новоявленным «провидцем». Говорю ему, что снам верить нельзя, что это суеверие, что через них лукавый вводит человека в искушение и прельщает его. «Пророческих» снов стало — гораздо меньше. Почти что совсем пропали.

ОТ СЕМИ ДО ДЕВЯТИ

Школа

Мой мальчик очень боялся идти в школу. Боялся, что не справится, что будет учиться плохо, на «двойки». К тому времени он умел читать, писать печатными буквами, считать и производить несложные арифметические действия. Однако момент начала его учебы совпал с моментом начала моей учебы в вузе. Сын остался" с бабушкой в другом городе, а я уехала в Москву, где и поступила учиться. У меня не было возможности забрать сына с собой. И мы страдали друг без друга в разлуке долгих девять месяцев.

Илья оказался смышленым и добросовестным учеником. Те трудности, которые возникают у всех первоклашек, были и у него, и у нашей бабушки. Он приходил домой, садился делать уроки, и не было никакой возможности попытаться в чем-то его поправить или помочь: «А Галинпална говорила нам делать так!» — и все тут. Мы обговорили с бабушкой эту ситуацию по телефону и решили, что будет лучше отдать нашего ученичка в группу продленного дня. Это спасло. Все уроки были выполнены чисто и аккуратно, он приносил домой только хорошие отметки и перестал сражаться с бабушкой на предмет того, что она «не знает, а Галинпална сказала...».

На новом месте

Мы занялись переездом тогда, когда сын пошел во второй класс. Я забрала его к себе в Подмосковье. Нашлись добрые люди, которые терпели наше присутствие в их семье целых. полгода Христа ради, а до этого целый год у них жила я одна. Не могу сказать, что наше проживание в чужом доме было безоблачным. Да иначе и вряд ли могло быть, ведь мы все такие разные, каждый со своими «неровностями» и «шероховатостями». Это понимала я, как и то, что живем мы вместе только благодаря милости добрых людей. Маленькому ребенку многие позиции незнакомых взрослых людей были попросту непонятны. Конечно же, он привык к несколько иному семейному укладу, чем тот, в котором ему пришлось жить теперь. Я уже училась на втором курсе института, уезжала из дома рано и приезжала иногда поздно. Дорога в Москву и обратно занимала у меня по четыре часа ежедневно.

Сын пришел в новую школу, переехал в новую местность, ему пришлось жить в новой обстановке. Все это было трудно. Ведь чтобы обзавестись друзьями или хотя бы приятелями и привыкнуть к новым условиям жизни, нужно какое-то время. Пока же вступил в действие негласный закон обращения с новенькими. Безусловно, находились дети, которые хотели подружиться с новичком. Но были и те, кто с напряженным вниманием выжидали малейшего его промаха, чтобы тут же затеять свару. Пригодились уроки, преподанные ему в детстве, сын смог не ответить дракой на провокации новых знакомых, сумел не рассориться ни с кем, но и тесно подружиться с кем-либо острого желания у него не возникло. Хотя приятели и появились, но постоянного друга и единомышленника не нашлось. Не потому, что сын замкнут на самом себе. Просто не совпали взгляды на жизнь, хотя поводы для кратковременных отношений возникали постоянно, находились общие интересы, но в крепкую дружбу они так и не переросли.

Учился сын и на новом месте легко и успешно. Ему без напряжения давались школьные дисциплины, а время после уроков ожидая моего возвращения с учебы, он проводил все в той же группе продленного дня. Однако на меня вскоре посыпались жалобы педагогов: мальчик очень быстро «расправлялся» со всеми своими заданиями и от скуки начинал мешать остальным детям выполнить положенный урок. Тогда я стала просить учителей загружать его дополнительно. Тем не менее, сын успевал повсюду, делал обычное задание, дополнительное, соседский вариант и вновь мешал всем остальным заниматься. Еле-еле упросила педагогов дать ему задание посложнее, чтобы он мог подольше посидеть и подумать. Поговорила с сыном и попросила его вместо баловства помочь тем, кто чего-то не понимает или не успевает с заданием. Это выручало.

Но наша поселковая школа расхолодила моего ребенка: здесь не требовали от учеников опрятности при выполнении работ, в тетрадях была такая грязь, что я приходила в ужас от того, каким образом тысячу раз перечеркнутая и исправленная работа могла быть оценена на отлично». Тем не менее, это было фактом. Конечно же, я сражалась с сыном за чистоту и опрятность в тетрадях, но не всегда успешно. Ведь действительно: зачем стараться, если важен не процесс, а результат.

Когда по одежке встречают

Однажды сын пришел из школы хмурый и сердитый. На мои расспросы ответил, что одноклассники дразнят его бомжом за скромную одежду. Состоялась долгая беседа. Одежда моего сына не была модной, тем не менее, одет он был современно, но достаточно скромно. Я не позволяла надевать ему спортивный костюм на; повседневные школьные занятия, когда не было, уроков физкультуры, не носил он футболок и свитеров с изображениями зверских физиономий авангардных певцов, я не позволяла ему «фанатеть» и наряжаться в одежду фанатов футбола или рок-групп.

Конечно же, он не всегда внимал мне и просил купить ему то или иное сверхмодное «облачение». Я никогда на это не соглашалась, то пуская в ход убеждения, то приводя в пример любимых им людей (интеллигентных и воспитанных, одевающихся с неизменным хорошим, классическим вкусом), когда и это не помогало, и продолжались настойчивые просьбы «купи-купи, то находился всегдашний (для того времени) аргумент для отказа: нет денег. Мне нужно было выиграть время и дождаться того момента, когда острое желание иметь такую же вещь, как и у сверстников побогаче, немного утихнет, и я смогу убедить сына в том, что на самом-то на деле такая вещь не принесет ему пользы. Речь идет, конечно же, не о джинсах или кроссовках, а о разного рода расхлябанных штанах, болтающихся до колен, незаправленных рубашках или футболках, высоких ботинках на толстой подошве, словом, обо всем том, что создает в одетом подобным образом человеке соответствующий настрой. Мне удалось убедить моего ребенка, что ему вполне достаточно той одежды, которую он носит. Ибо не от одежды зависит, хорош человек или плох, не одежда подчеркивает твою оригинальность и твое отличие от других. Не внешний вид — критерий неповторимости. Представь себе: ведь ты — один-единственный в своем роде, такого, как ты, никогда раньше не было и никогда больше не будет. Нет такой же точно второй души, второго. ума, второго образа мыслей и чувств. Ты уникален сам по себе, от того, каков ты внутри, а не в зависимости от одежды. Ведь есть на свете и близнецы, и люди — двойники других людей. Но это только внешняя похожесть. Внутри, душою, каждый человек неповторим.

А поэтому не стоит искать себе неординарных нарядов из-за боязни «слиться с толпой» или же стремиться отождествить себя посредством одежды с теми, кто считает себя «не такими, как все». Однако одежда может расположить человека к тому или иному поступку. Ведь дико будет видеть врача, ходящего по поликлинике в ботинках на платформе с высокой шнуровкой и болтающейся «комуфляжке», с зелеными волосами и с серьгой в носу. Так же дико видеть военного или милиционера в таком же виде. А эти люди являются для нас примером честности, собранности и надежности. Мундир обязывает ко многому. Значит, внешний вид может играть какую-то роль в поведении человека. Или же просила предположить, возможно ли представить, например, священника (даже когда он находится вне храма, дома) в супермодной одежде или христианского подвижника в таком же наряде (если, конечно, последний не взял на себя подвиг юродства Христа ради). Ты бы стал ходить к такому священнику на исповедь? Поверил бы в истинность подвижничества? Нет, нельзя такого представить, нельзя и верить. А почему? Да потому, что такой вид называется одним словом: непотребный, или по другому: «расхристанный», значит: нехристианский. Вот и весь разговор. Сын на время приумолк, задумался. Но вдруг стал считать, что из одежды я купила себе, а что — ему. Эта борьба длилась довольно долго.

Я понимала, что он не в состоянии противостать искушениям, его сверстники были, в большинстве своем, из зажиточных семей, где все силы были положены родителями на то, чтобы стяжать достаток. При этом дети, в сущности, были брошены на улице, выискивая себе занятия одно хуже другого. Но зато они были одеты с головы до ног во все самое-самое. Мальчишка мой достаточное время нервировал меня, до тех пор, пока я однажды не выдержала: достала из сарая юбку, которую носила, наверное, еще сказочная баба Яга:(грязную и рваную), нашла кофту под стать юбке, стоптанные туфли и после очередных «вещевых» претензий надела все это «добро», встретив сына из школы. Он был в шоке. Оторопело спрашивал меня, зачем я того надела. Я ласково отвечала: «Ничего, ничего, сыночек, я теперь и так похожу, главное — завтра поедем на рынок и купим тебе ....(уже не помню что)». Все. На этом «тряпичество» сына излечилось. Теперь он, если уж очень чего-то хочет, то высказывает свои пожелания осторожно, с условиями и оговорками, если в семье есть деньги, если у нас с бабушкой нет никакой нужды и если такую вещь ему будет не стыдно носить. Более того, стал настаивать на том, чтобы я в первую очередь покупала необходимое для семьи или себя, а если получится, то тогда и ему.

Эти странные взрослые

Но и вспыхнувший «вещизм» был не самой большой трудностью для нас с сыном. К тому, что я решила получить высшее образование в довольно позднем возрасте, люди относились по-разному. У меня, с Божьей помощью, все получалось: у нас не было постоянного дохода, тем не менее, мы не голодали, я успевала и учиться, и подрабатывать, сын мой был чистенько и опрятно одет, накормлен, хорошо учился и не создавал никому особых хлопот. Многие люди видели наши трудности и старались помочь кто словом добрым, кто делом.

Однако, к сожалению, нашлись и те, кого наше нелегкое благополучие раздражало. Особенно раздражали наши отношения с сыном. Мальчик был достаточно послушен, стремился помочь мне: по моей просьбе, выносил мусор, мог сварить картошку, дожидаясь меня дом чистил и мыл посуду (не беда, что потом я перемывала), с соседями был приветлив, все здоровался со всеми, мог поговорить на все темы со старушками, помогал им поднести сумки, перевести через дорогу, подняться по лестнице. Практически все, кто успел познакомиться с Ильей, за глаза хвалили его.

Конечно же, у него случались и свои капризы: он мог поворчать, поупрямиться, но все сделать просимое. Мы с ним очень сблизилсь после разлуки. Часто ходили в лес за грибами: за ягодами, вместе копались на огороде, зимой бегали играть в снежки, вместе катались с гор на санках и лыжах. Сын всегда звал меня на каток или на лыжню, старался вовлечь во все свои детские забавы, и я, если не была занята хлопотами по дому или своими уроками, не отказывала ему в этом (не отказываю и сейчас).

Мы подолгу весело возились в сугробах «гоняли» футбол, затевали радостную возню у дома. Нам всегда было о чем поговорить и чем заняться: играли, читали, клеили, рисовали, варили суп на костре, пололи грядки, рыбачили, просто ходили гулять и секретничать. Да, немало найдется поводов к тому, чтобы любящие друг друга люди проводили время со взаимным удовольствием. Я всегда понимала, что во многих мальчишеских играх необходим отец. Но, коль скоро такового в наличии не было, то место отца в забавах и играх сына всегда занимала я.

Мне было в радость пообщаться с ребенком лишний разок, а для сына я была предметом е беспредельной гордости: у кого еще мама может забить гол «в десяточку» самому лучшему вратарю дворовой команды? Чья еще мама бегает по баскетбольной площадке и, совместно с сыном, выигрывает у всех подряд, чья еще мама может вернуться домой с горки, как снежная баба, или поспорить с собственным сыном, чья очередь (моя или его) теперь кататься на единственных коньках? Нам всегда было хорошо друг с другом. Мы и сейчас очень часто затеваем веселую возню или рассказываем друг другу смешные истории, и оба очень любим такие минуты, и оба стараемся выкроить время и изыскать возможности для такого доброго времяпровождения.

Однако, хотя я понимала и понимаю, что для каждой матери свой ребенок — идеальный, что он самый лучший, тем не менее, никак не могла согласиться с мнением некоторых «доброжелателей» из числа новых знакомых, что непосредственность Ильи — это лицемерие, что его доверчивость — это хитрость, что он вообще плохо воспитан, что он порочен и лжив, словом, мне настойчиво «рекомендовали» всмотреться в своего сына и вплотную заняться его перевоспитанием. Конечно же, я прекрасно понимала, что такие разговоры, вероятнее всего,— это способ обидеть меня, поскольку, видимо, и я что-то делала не так, как кому-то того хотелось бы или как было заведено.

Тем не менее, я не могла оставить подобные обвинения в адрес моего сына безо всякого внимания. На наших отношениях с ребенком это никак не отразилось, но «про себя я стала задумываться, вдруг из-за своей слепой» материнской любви я и в самом деле не вижу того, что мой ребенок плох, невоспитан, порочен и лжив, что он испорчен, как говорится, до мозга костей. Я напряженно анализировала поведение мальчика, старалась быть к нему (в мыслях своих) как можно более строгой и критичной. Сделать это было непросто. Не подозревать же мальчика во всех смертных грехах. Но если согласиться с мнением «доброжелателей», то получалось, что мой сынишка — исчадие ада. Я не хотела в это верить и не верила, не поддавалась на провокации, предпочла молча выслушивать рассуждения иных и прочих о неэффективности моего воспитания. Господь свидетель моим словам: прекратить подобные поползновения не было никакой возможности. Пока что не было.

Каждый новый день приносил нам новые сложности. Все теми же «доброжелателями» практически ежедневно мне преподносились поступки моего сына в чудовищном истолковании. Мне стоило огромных трудов, сохраняя внешнее спокойствие, выбрать время для бесед с сыном, я исподволь выясняла его отношение к тем обыденным ситуациям, в которых поведение сына было представлено мне как недостойное или подлое. Кроме того, мы общались с его товарищами, и передо мною вырисовывалась реальная картина перевернутых «доброжелателями» обыденных событий. Я поняла, что мальчика намеренно оговаривают и, как ни странно, успокоилась.

Однако Илья не мог не догадаться о происходящем. Если бы эти люди старались задевать только меня! Но ведь доставалось и мальчику. А изолировать сына от них я не могла. Я просила прощения у тех людей, которых раздражала, просила и Илью непрестанно извиняться за то же самое, в надежде на то, что «гонения» на ребенка прекратятся, но, видимо, никто не собирался нас «прощать». У меня хватало разума лишь на то, чтобы уговаривать мальчика не злиться, не мстить, не говорить обидных слов в ответ, а терпеть и прощать, не обращать внимания, не воздавать злом за зло. Мы оба измучились, но ничего поделать я не могла. Последствий вмешательства чужих людей в нашу с сыном жизнь мы оба переживали очень долго.

Я внушала ему мысль о том, что не следует помнить зла, надо забыть о причиненных обидах, выкинуть из памяти воспоминания о пережитых неприятностях, как дурной сон. Но в нем все кипело от несправедливости, что ж, я прекрасно понимала все его чувства. Вместе с тем он сделался каким-то настороженным, стал бояться, что его могут вновь обидеть, обделить или причинить иную боль. Он не говорил об этом, но об этом кричало все его поведение: сын был внутренне «взъерошен» и агрессивен. Все происшедшее сказалось и на мне. Я тоже стала срываться на ребенка за его упрямое желание сделать или сказать что-либо в отместку обидчикам, от бесполезных просьб перестать мучить себя и меня дурными воспоминаниями, короче говоря, мы оба были измотаны до предела. Я так боялась, что он закоснеет в своих негативных чувствах! Единственное, чему он мог подчиниться, так это моей просьбе при каждом недобром помысле в адрес клеветников молиться Иисусовой молитвой.

Я не знаю, как долго и как часто он это делал, но результаты стали сказываться. Теперь он не вспоминает о причиненном зле, а если и вспоминает, то с иронией, дескать, стоило ли так огорчаться из-за того, что кто-то что-то сказал. Бог-то, Он все видит и знает. А это главное. В те непростые для нас дни Господь протянул мне и моему ребенку Свою милующую и спасающую руку, и, приняв Ее, мы оба нашли себе и утешение, и скорое разрешение многих проблем.

Настало время рассказать о том, что стало главным в нашей судьбе и теперь во многом определяет наши с сыном отношения (Господи, помоги сохранить нам сие навсегда, укрепи и направь нас, грешных!).

Едва окрестившись, когда ему было всего три годика, сын заявил мне, что вырастет и станет батюшкой. Помню, что в то время мальчика покорила сама личность его крестителя. Он был, по истине, великолепен: исполинский рост, большая борода, огромные мудрые и добрые глаза, приветливая улыбка. Сын был просто очарован им и, в особенности, его черной рясой. Когда мальчик рос, мы часто вели с ним беседы на религиозные темы, ходили к исповеди и причащались. Не всегда охотно (ведь просыпаться приходилось рано и ехать далеко), но малыш семенил за мною по утру в храм, то радостно щебеча, а то и противно подвывая. Однако в храме все становилось на свои места: бывало, он помогал бабулям присматривать за подсвечниками, а наш молоденький (лет девяти) алтарник Ванечка персонально здоровался с Ильей, хотя народу в собор всегда стекалось много. Мой духовный отец, настоятель храма, вскоре предложил мне приводить моего мальчика в алтарь с тем, чтобы Ванечке выросла достойная замена. Однако Господь решил все иначе. Вскоре мы переехали. На новом месте я стала заставлять Илью учиться читать по-церковнославянски. С неохотой (ведь бегать-то хочется сильнее, чем сидеть и учить непонятные слова), но он потихоньку начал заниматься.

Я ему помогала, когда видела, что он в чем-то затрудняется. В нашем (теперь уже — нашем) поселке была маленькая, древняя часовенка, Община реставрировала ее собственными силами. Вначале, то есть в советский период, часовенка была загаженным и заброшенным зданием старой почты. Ее отмыли, вычистили, выскоблили, привели в божеский вид. Достроили алтарь, оштукатурили, настелили мраморные полы (Бог послал благодетелей), вставили красивые новые рамы с узорчатыми железными решетками, а местный иконописец написал иконы. Наш храм преобразился, он был маленький, но очень благостный и аккуратненький, а стараниями общины стал таким благолепным, как пасхальное яйцо работы Фаберже. В нем постоянно служили молебны, а вскоре стали служить и Божественную Литургию.

Но в ночь на 24 февраля кто-то поджег наш храм.. Он сгорел почти до основания, целыми остались только держащиеся на честном слове стены, да чудесным образом сохранились Евхаристические сосуды и икона Богородицы «Владимирская». Ее откопали на пепелище под завалами сгоревших бревен и потрескавшегося от жары мраморного пола. Пресвятая Богородица сберегла Свою икону от пламени, и она почти не пострадала, огонь лишь едва коснулся Ее Пречистого Лика. Община скорбела о потере храма безмерно. Это горе сплотило нас. Однако ужас от свершившегося изуверства не прошел бесследно для нашего настоятеля. С ним, молодым священником, случился инсульт, и впоследствии долгих три года матушка и многие врачи восстанавливали здоровье нашего батюшки.

Когда все были полны радужных надежд (община мечтала рядом с часовней построить большой храм), мы поговорили с батюшкой, и он согласился взять Илью в алтарь своим помощником. Но это произошло не так скоро, как нам того хотелось бы. Батюшка болел, его прихожане ездили молиться в близлежащие села. Мы же с сыном ездили в Москву, в Высоко-Петровский монастырь на Петровке. Мы с ним по-прежнему старались как можно чаще исповедоваться и причащаться, приезжали к началу службы. А поскольку монастырь еще только восстанавливался, то народу там обычно бывало немного и священники подолгу могли общаться с каждым человеком. Подолгу беседовали они и с Ильей. А когда подходила моя очередь на исповедь, то часто священники, исповедовавшие моего сына, говорили мне, что у меня хороший мальчик, и пока что мне не в чем упрекнуть себя и его, убеждали меня не быть с ним слишком строгой. Утешали нас в наших напастях с «доброжелателями», давали советы, как воспитать в нем смирение и кротость для терпения трудностей, как умерить гордыню, как научиться благодарить Бога за всякое ниспосланное испытание.

Не могу сказать, что все поездки в монастырь были легкими. Иногда во время службы Илью «разбирало», и он начинал подвывать, что ему и скучно, и грустно, и ужасно хочется есть и спать. Тогда мы выходили пройтись, по монастырскому двору, а по дороге беседовали о том, что Господь видит его терпение и готовность потерпеть голод и недосыпание ради Святого Причастия и непременно воздаст ему добром. Говорила об особенном действии детской молитвы. Я стала приводить ребенка к мысли о том, что земные блага, еда, питие, одежда и удовольствия — ничто перед теми благами, которые уготовал верным Своим Господь в Небесном Царствии.

Я говорила своему ноющему отроку, как важно православному христианину размышлять о том, что Господь может призвать Его к Себе всякую минуту. И что всякую минуту нужно быть готовым к этому. Да, это трудно, а порою кажется, что и невозможно. Но это только кажется. Ибо Господь по Своему человеколюбию никогда не возлагает на человека такого груза, которого, человек не смог бы вынести. Вот и Илья может потерпеть и не есть еще полчасика, а потом мы причастимся и после Святого Причастия поедим в братской трапезной, а выспимся в автобусе или в метро, по дороге домой. И не было такого, чтобы мальчишка украдкой чего-нибудь съел или выпил. Сын всегда любил покушать (мне нравилось побаловать его блюдами собственной кухни), и нужно было видеть с каким удовольствием, после причастия, он поглощал скудноватую монастырскую похлебку и кашу с постным маслом! Сколько потом было восторженных воспоминаний, а я не упускала момента, чтобы подчеркнуть: потерпел голод, и Господь тебя напитал, от щедрот Своих Потом, как только мы собирались в монастырь, сынишка оживленно спрашивал, пойдем ли мы «вкусить» в братскую трапезную, и всегда оставался очень доволен нашим «паломничеством»..

В монастырском храме при алтаре прислуживали мои однокурсники, уже взрослые ребята. Они тепло приветствовали мальчика, христосовались с ним и «по-взрослому», обращаясь к нему полным именем, одобрительно восклицали: «O, Илия пришел! Ну, здравствуй, брат!». Конечно же, такое обращение нравилось сынишке, и он всегда интересовался, как идут дела в университете у брата Олега, брата Юрия или брата Илии. Просил кланяться им и всегда ждал нового случая пообщаться с понравившимися молодыми людьми.

Школьных педагогов я просто поставила перед фактом, что мы периодически ездим в церковь, если такие поездки совпадали с учебным временем. Кое-кто пробовал возразить, но веских аргументов не нашлось. Илья учился успешно, а запретить нам верить в Бога не в праве никто. Приняли и смирились. И слава Богу. Впрочем, случись иначе, я думаю, что Господь вразумил бы, и ситуация все равно разрешилась бы положительно.

Одноклассники пробовали было подтрунивать над сыном, они попытались подсмеяться над его религиозностью. Но в то время Илья «болел» мученичеством (я часто рассказывала ему о христианских мучениках, о гонениях на христиан, не только древних времен, но и наших дней, рассказывала ему о печально известном полигоне в Бутово, где захоронено умученное прежней властью священство) и воспринимал собственные трудности и душевные раны от издевок, как некое подобие гонений Христа ради. Он не кричал на насмешников, не вступал с ними в богословские диспуты, но вместе с тем и не стеснялся благословлять свою трапезу в школьной столовой. Как-то раз кто-то сказал ему, что верующие люди — дурачки, поскольку верят неизвестно во что, ведь Бога-то и нет. Илья не стал разубеждать оппонента, только сказал: «Ну-ну, посмотрим, что ты запоешь на Страшном Судилище Христовом».

В то же самое время мальчик никогда не был «фанатиком от религии», он растет жизнерадостным и непосредственным ребенком, играет в игрушки и игры, участвует в конкурсах и карнавалах, которые проводятся в их школе, просто для него существуют некие рамки, за пределы которых он не выходит или, по крайней мере, старается не выходить, поскольку не хочет согрешить.

В тот год я впервые сводила сына на Пасхальную утреню. В том же Высоко-Петровском монастыре. Конечно же, он не смог выстоять всю службу от начала до конца, уснул на лавке под ворохом шуб и пальто. Но к Крестному ходу я его подняла, и мы отправились по московским ночным улицам с горящими свечами и с пением «Воскресение Твое, Христе Спасе...», Илья шел отнюдь не радостный: его разбудили и из уютного теплого местечка потащили наружу, где туман и ветер. Он шел и ворчал, что люди его толкают, наступают на ноги, и он бедняжечка, терпит всяческие неудобства.

Но вот из близлежащей церкви нам навстречу выдвинулся еще один Крестный ход! Оба потока верующих на несколько кварталов слились в единое грандиозное шествие. Какое это было потрясающее зрелище! Сколько священства, сколько хоругвей, икон, свечей, а люди выглядывали из окон домов и махали руками, приветствуя наше шествие. Илюша моментально проснулся и перестал капризничать, происходящее действо заворожило его. Он с интересом и восторгом наблюдал и за дальнейшей службой: по большому пространству храма ходили священники в сияющем облачении, в сопровождении свещеносцев, диаконов и всех поздравляли, всем возвещали: «Христос воскресе!» И мой мальчик тоже громко кричал вместе со всеми: «Воистину воскресе!»

Конечно же, сыну очень запомнились и всеобщие разговины после Пасхальной ночи все в той же монастырской трапезной. Сын до сих пор впечатлен той первой своей заутреней, кроме того, тогда он успел пообщаться с настоящими англичанами из Англии и впервые задумался, сколько же людей сейчас встречают Пасху Господню и у скольких христиан теперь «Праздников Праздник и Торжество есть Торжеств». Я же сказала ему, что у него много братьев и сестер, и каждый рад ему и всегда, чем сможет, поможет, иначе просто быть не может, ведь мы христиане, все мы друг другу братья и сестры во Христе Иисусе.

К тому времени наша семья, наконец-то, оказалась: в сборе, бабушка продала наш дом на прежнем месте жительства, и мы с Божьей помощью купили однокомнатную большую квартиру, мытарства по чужим людям прекратились. Лехом того же года благодетели нашей общины совместно с батюшкой нашли помещение для домовой больничной церкви в местном санатории. В день памяти св. равноапостольной Ольги состоялся малый чин освящения алтаря и храма. Это было три года назад. Батюшка наш к тому времени более или менее оправился от болезни и со рвением приступил к службе. На первом же молебне мой сын, спотыкаясь и заикаясь, тормозя на каждом слове, по благословению батюшки читал Апостол. Бабушки плакали от умиления, а я умирала от волнения и страха за Илью. Так он начал свое послушание при алтаре.

Помимо послушания на богослужении, у мальчика была и другая обязанность при храме: я писала объявления о предстоящих службах, а он должен был их расклеить по поселку. К этой обязанности он также относился добросовестно, и случалось так, что нам, взрослым, владельцы торговых точек и не разрешали наклеить объявление на свои магазинчики, но Илье почти никогда в этом не отказывали. Приходил он помогать и сестрам-матушкам убираться в храме и украшать его для предстоящего праздника: чистил ковры в алтаре, начищал утварь и подсвечники, подметал, выносил мусор.

Службы стали проходить все регулярнее, и батюшка терпеливо обучал сына азам послушания: когда и как подать или принять кадило, куда поставить свечу, где встать, когда поклониться. Нужно сказать, что поначалу я не видела особого воодушевления в сыне. Он аккуратно приходил со мною на каждую службу, занимал свое место, и тут его начинало «выворачивать» на изнанку. Парень мой с наслаждением чесался, где только мог достать, самозабвенно засовывал палец в нос, его одолевала неукротимая зевота, он непрестанно переминался с ноги на ногу, его голова вращалась на все триста: шестьдесят градусов. При этом он постоянно озирался на меня и спрашивал глазами и бровями: как он ведет себя? Нормально? Честно говоря, все это меня очень сердило. Однако вспомнила, как было трудно поначалу мне, взрослому человеку, стоять в церкви, и немного умирилась. Община по-доброму отнеслась мальчику, все защищали его, если я в притворе ругала его за чесание, зевоту и остальное.

Батюшка с матушкой также жалели Илью смягчали мое недовольство, убеждая в том, все так начинают, что лукавый искушает еще не опытного в духовной брани ребенка, что он еще маленький, всего восемь лет, что все постепенно наладится. Тем не менее я строго-настрого запретила сыну постоянно оглядываться на меня в храме, сказав, что теперь ему и мать, и отец — 6aтюшка, он должен смотреть во время служб только на него и никуда больше. В то же самое время я стала иногда, отправлять его на богослужение одного. И он шел. И ни разу не соблазнился играми сверстников, чтобы остаться с ними, и не опоздал к началу богослужения.

Сын упорно занялся изучением церковнославянского языка, ибо ему вскоре предстояло начать читать Часослов. Тем не менее и здесь нашлась причина побороться. Илья торопился читать, пытаясь, добиться беглого чтения, но «зачитывал» ошибки, привыкая читать неправильно. Я настаивала на медленном, осмысленном чтений. Вот уж было поле для «духовно брани»! Кое-как достучалась до него, внушил что нельзя перевирать и переставлять слова: тогда сатана похищает их, и они не доходят до Бога. А вскоре я своими руками сшила мальчику его первый стихарь. Он был красного цвета и с золотистыми галунами. Однако, чтобы надеть его, предстояло, начать читать Часослов. И вот этот день настал.

Сын вышел на клирос на негнущихся ногах, бледный и зеленый от волнения. Для преодоления страха я дала ему читать Часы в русской транскрипции. И все время, пока он читал Третий час, я стояла у него за спиной и держала его руками за плечи: мальчишку просто качало от волнения. Так мы «прошатались» некоторое время, и постепенно он стал читать практически без ошибок и на церковно-славянском.

Вхождение в послушание не было легким. Бывали дни, когда мальчик еще накануне начинал договариваться со мной, что он хочет «хоть одно воскресенье нормально отдохнуть и выспаться», и тогда меня одолевали сомнения, не насилую ли я его, может быть, зря и против его воли я настаиваю на том, чтобы он все-таки шел послушничать. На мой вопрос, что же я скажу батюшке, он предлагал мне сказать, что, дескать, сын мой болен и т. д., и т. п. Безусловно, я интересовалась: не предлагает ли он мне солгать в церкви батюшке? Хорошо, я солгу, батюшка — такой же человек, как и мы, его обмануть труда особого не составит, а как быть с Богом? И к тому же мне и тебе придется исповедать этот грех перед нашим же батюшкой. Как мы потом посмотрим ему в глаза? Такой стыд. Такой позор. Если не хочешь нести послушание, приди, сник ми стихарь и сознайся, что ты не можешь, не хочешь, не в состоянии быть послушником при алтаре. Будь честен, тебя никто ни за что не ругает, не осудит, не смог и не смог.

Тут же начиналось яростное сопротивление моим словам: нет, стихаря он не снимет, на богослужение он пойдет. «Просто, мамочка, все спят, отдыхают, а я...» Ну что ты? Что ты, мальчик? Неужели же ты готов проспать такое событие, ведь в алтаре, на Святом Престоле восседает Сам Господь наш Иисус Христос, а ты не хочешь идти к Нему.

Истинное отношение сына к послушанию выявил случай. Однажды он всю ночь промаялся с зубной болью, а утром настоял на то чтобы все же ему пойти к Литургии, хотя я его и оставляла дома. На этот раз, впервые за все время, батюшка доверил ему серьезное поручение — держать тарелицу с теплотой в чайнике. Тарелица была неудобной и маленькой для его рук, чайничек с теплотой имел круглое донце, конце концов, сказалась бессонная ночь, тарелица покачнулась в ручках мальчика, и теплота сплеснулась. Слава Богу, теплота не попала ни на антиминс, ни на Престол, ее совсем немного пролилось на пол алтаря. Однако этого хватил для того, чтобы батюшка запретил ему помогать в алтаре. Строго говорил, что до двенадцати лет пусть сын и не мечтает войти назад.

Илья подчинился, но горе его было неутешным. Он не оправдывался ни в храме, ни дома, молча глотал судорожные рыдания. Я, как могла, утешала его, предлагала помолиться вместе, почитать акафист Иисусу Сладчайшему. Пока молились, немного успокаивался, потом все начина лось сначала. Илья не голосил. Он тихо скорбел и горевал в каком-нибудь уголке дома. За малыша хлопотали старшие алтарники, они утешали и меня, и мальчика тем, что во всем виновата неудобная посуда, что каждый мог очутиться на его месте. Но Илья был беспощаден к себе. Он говорил, что виноват во всем сам, его невнимательность и «косорукость». Я продолжала брать его на службы. К алтарю он теперь и не приближался, стоял в сторонке и молился. Даже вертеться, чесаться и зевать забыл.

Бог милостив. Батюшка сжалился над нами и взял Илью назад в алтарь. Требования к нему стали строже. Батюшка стал спрашивать с Ильи как со взрослого помощника, и такое отношение немедленно сказалось: рассеянности на службе заметно поубавилось. Печальный случай пошел мальчику на пользу. Однако вскоре начались новые испытания. Пришел новый алтарник на смену тем, что были раньше. И за все промахи алтарников стало доставаться Илье, чего он часто и заслуживал. Он же, вместо того, чтобы смиренно выслушать замечания, начинал взывать к справедливости и оправдываться. Получалось еще хуже. Мы с батюшкой обговорили эту ситуацию, и в беседе с сыном я настояла на том, чтобы он не сопротивлялся замечаниям и порицаниям, а молчал, стараясь вникнуть и исправиться. Он пытался было возразить: почему это я должен молчать, если это сделал Алексей, а не я?

На это я ему ответила, что ему ничего не стоит промолчать, а не сопротивляться и не доказывать, кто прав, а кто виноват. Господь Сам разберется в этом. Рассказывала ему о терпении и смирении монахов и иноков. Не могу утверждать, что сын сдался моим уговорам сразу, но, тем не менее, сдался. Дело пошло на лад. Послушание он несет с удовольствием, и теперь батюшка доверяет ему читать не только Часослов, но и Апостол на Литургии. Сын вырос из первого стихаря, и недавно батюшка благословил сшить ему новый.

Теперь получается наоборот: если я сжалюсь и оставлю Илью дома поспать, а сама уйду на службу, то домой мне лучше не приходить: будет ворчать на меня весь день и сокрушаться, что теперь он скажет батюшке, почему не пришел. И промашки тоже случаются: то одно забудет сделать после службы в алтаре, то другое, то за чем-нибудь не проследит. Батюшка серьезно спрашивает с него за такое небрежение, поскольку сын по-прежнему настаивает на том, что пойдет учиться в духовную семинарию. К желанию сына стать священником я отношусь благосклонно. Понимаю, что может настать тот момент (Боже, сохрани), когда мнение его относительно своего будущего вдруг да изменится. Но пока он мечтает после окончания школы поступить в духовную семинарию, и я его не разубеждаю.

Новая школа

К концу второго учебного года я стала чувствовать, что сына тяготит его окружение. Общение со сверстниками не соответствовало его внутреннему настрою. Однако быть в изоляции и ни с кем не дружить он также не мог. Дружба же требовала подчиниться тем правилам, по которым жили сверстники - могли сквернословить, драться без особых на то причин, дразнить, придумывать глупые и обидные прозвища, играть в карты и другие азартные игры, «травили» товарищей, многие курили и уже пробовали спиртное, были распространены наркотики, начать принимать которые могли заставить и силой. Сама атмосфера была агрессивной и напряженной: буквально все, и даже девочки, один перед другим старались быть вызывающе-грубыми, развязными, одним словом, «крутыми». Неподчинение этим правилам грозило сыну «народным ополчением» против него, а согласиться с существующим порядком общения он не мог.

Видел, что, подчиняясь новоявленным приятелям, грешит, но хотел дружить; чувствовал, что я им недовольна, если он вдруг говорил на жаргоне или стремился следовать всеобщим, не всегда добрым веяниям. Его разрывали противоречия. Сын стал неспокойным. Нужно было что-то менять. Я боялась «потерять» сына. Недалеко от нашего поселка, в тихом и благодатном уголке, в помещении старого Дома отдыха открылась православная школа-пансион. Там стараниями благодетелей и меценатов были созданы замечательные условия для жизни и воспитания детей: постоянное присутствие священства, уютная и красивая обстановка, теплое отношение, хорошие педагоги и воспитатели. Детки носили школьную форму: девочки платьица и фартуки, а мальчики — строгие черные кители с белыми подворотничками. Там было спокойно, поскольку территория пансиона была огорожена и дети не могли свободно гулять по улицам близлежащего поселка и впитывать негативные мысли и слова от общения с неправославными и неверующими людьми. Я стала хлопотать о переводе сына в это православное учебное заведение. Получилось не сразу. Только к концу третьего класса нас согласились протестировать в новой школе.

Сын с тестом справился успешно, знания у него были неплохие, и вскоре ему предстояло пройти так называемый период адаптации в новой школе. Все дело в том, что большинство детей жило в школе на режиме пансиона: они приезжали в воскресенье вечером и вечером в пятницу на следующей неделе разъезжались по домам. Мальчик, привыкший находиться дома рядом с мамой, которая всегда готова придти на помощь, поддержать и утешить, конечно же, нуждался в том, чтобы пройти своего рода проверку на «совместимость» с новыми людьми и условиями практически самостоятельной жизни. До волнующего дня оставалось каких-то две недели.

Я потихоньку готовила документы для перевода, готовила ребенка. Ему понравилось новое место. Понравилась школа, где было тихо и спокойно, понравились дети: каждый улыбался нам и здоровался с нами, понравились спальные корпуса и комнаты, в которых жили мальчики (отдельно от девочек), понравилась прилегающая территория: лес, речка, чистые и ухоженные дорожки, спортивные сооружения и корты. Он боялся только одного: не справиться без меня. Я подбадривала его, говорила, что он у меня умница и все у него получится, Господь поможет. Но и сама боялась того же.

Известие о том, что Илья переходит учиться новую, православную школу, вызвало у бывших одноклассников сына неожиданную arpecсию. Начался поток издевок и насмешек. И это как-то подхлестнуло сына. Он перестал бояться новой школы и мечтал лишь о том, чтобы поскорее туда перейти. Метаморфоза, приключившаяся с его одноклассниками, что-то перевернула в нем. Дело в том, что со всеми детьми в классе он сумел найти общий язык, и у него не было врагов среди соучеников. Мальчики и девочки охотно играли с ним, приходили к нам в гости, ходил гостить к приятелям и Илья. Трудности, возникшие было на первых порах общения, быстро были преодолены, и как будто все шло тихо и гладко. И вдруг все, кто до сей поры относился к сыну лояльно, ополчились против него с непонятной злостью. Мальчик был удивлен. Он говорил мне, что думал: они друзья, а оказалось, что даже тот, кто был наиболее близок с ним,— «и ты, Брут...». Сын не хотел идти в прежнюю школу ни под каким предлогом. Еле-еле уговорила его дотерпеть. Каждое утро он шел в класс, как на эшафот, с причитаниями и рыданиями. Но, с Божьей помощью, дотерпел и доучился.

Я старалась сгладить эти переживания: была весна, только что отпраздновали Светлое Христово Воскресение, погода стояла теплая, и мы paнo начали свои обычные походы в лес: разводили костры, пекли прошлогоднюю картошку, жарили шашлыки. Ездили праздновать его день рождения в Москву, ходили в зоопарк, я старалась как можно больше времени провести с расстроенным мальчиком.

Подошло «огородное» время, и Илья взялся самостоятельно вырастить собственный лук, вскопал грядку, выбрал сорняки и посадил луковки. Насадил цветов. Словом, хоть. что-то да было хорошо. Мы оба ждали того момента, когда можно будет начать ходить в новую школу. И, вот настал долгожданный и волнующий день. Я привезла мальчика на испытательный срок.

Мы намеренно приехали заранее, погуляли в местном лесу, купили мороженого в поселковом ларьке, повспоминали что-то приятное, вспомнили Пасхальный Крестный ход в нашем храме, напитались хорошими впечатлениями и двинулись навстречу неизвестности. Нас встретили тепло: все дети радостно христосовались с нами; а вскоре молодая приятная воспитательница позвала всех играть. В играх участвовали разновозрастные дети: и первоклашки, и девочки-подростки лет по четырнадцать. Играли в «салки», в «цепи-кованые, в «краски», в «садовника», причем с удивившими меня азартом и. воодушевлением (ведь в нашем поселке четырнадцатилетние подростки нередко уже — папы и мамы или активно движутся в этом направлении)! Там были и покалеченные дети, все о них заботились, следя за тем, чтобы они играли осторожно. Я спокойно оставила сына на попечение подъехавшего воспитателя, и они веселой стайкой отправились ужинать и, поцеловав ребенка на прощание, я уехала домой. Конечно же, я волновалась и молилась за него, как-то он справится один, без меня, Но так было нужно. И для меня, а главное — для него. Мальчик мой вернулся домой через неделю.

Мы вместе с ним ехали домой на школьном автобусе. Была середина мая, недавно прошел День Победы. Всю дорогу ребятишки самозабвенно пели патриотические «военные» песни. Сын рассказал, что к ним на праздник приезжали ветераны Великой Отечественной войны и молодые солдаты из военной части. Привозили полевую кухню, кормили детей солдатской кашей из котелков, стреляли из автоматов холостыми патронами. Вся школа ездили на панихиду к памятнику погибшим героям. Мой сын был потрясен теми документальными фильмами о Великой Отечественной, которые им были показаны в школе. Он стал с гордостью говорить мне, что он — правнук погибшего на войне офицера, стал интересоваться судьбой погибшего прадеда, рассматривать его письма с фронта (у нас сохранилось несколько писем).

Я не узнала своего ребенка. Это был совсем другой человек. Он всегда был хорошим мальчиком, но теперь это был спокойный и уравновешенный парень. С ним не нужно было препираться, чтобы он сделал то-то и так-то, поскольку теперь он исполнял все просимое с первого раза и с большой готовностью. Кроме прочего, он все время, пел Пасхальный канон, шептал утренние и вечерние молитвы. Играет — и поет, рисует — и поет, собирается на улицу и тихонько шепчет «Царю Небесный». Причем не намеренно, а как бы вслед за тем, что звучит внутри него.

От новых педагога и воспитателя я узнала, что Илья прекрасно уживается со своими товарищами по классу и по комнате. Правда, возникли сложности: привычка писать в тетрадях, «как курица лапой», сказалась на отметках. То, что в прежней школе оценивалось на «отлично», из-за неаккуратных записей теперь могло оцениваться только в три балла. Но год он закончил хорошо, почти на одни «пятерки». Впереди — пятый класс, опять новый педагог, кабинетная система обучения, учителя-предметники. Начальная школа устроила своим выпускникам грандиозные проводы. С ребятами целый день занимались воспитатели и учителя, играли, дарили подарки, все их поздравляли, устраивали конкурсы и состязания, а под вечер был прощальный костер с первой их учительницей, родителями и родственниками детей. Пели песни, загадывали загадки, жарили сардельки на огне, рассказывали смешные истории, вспоминали первые три года учебы, возились с утра и почти дотемна. А потом все разъехались на каникулы.

Сын с нетерпением ждал начала, учебного года. Он добросовестно перечитал всю заданную на лето литературу, тормошил меня, чтобы я помогала искать ему нужные книги; а после мы часто обсуждали прочитанное. Надо сказать, что он не очень любил читать. Впрочем, почти все современные дети отдают предпочтение телевизору. Но в новой школе порядки были особые. Там принято было слушаться воспитателя беспрекословно. И если была дождливая погода, то наставники вели своих подопечных не на улицу, а в читальный зал. А там, хочешь — не хочешь, но читать приходилось. Воспитатели не давали мальчикам слоняться без дела, а если кому-то не нравилась выбранная книга, то в библиотеке всегда можно было обменять ее на другую, более привлекательную.

Илья до каникул успел прочитать многое и, похоже, почувствовал вкус к чтению. До каникул ребята успели побывать в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, в монастырях Москвы, Илья навез оттуда святынек: камушек-с Данилова подворья, бутылочку с освященной водой от мощей Патриарха Тихона, иконочки и крестик от Преподобного Сергия. У братьев-монахов навыпрашивал ладана, привез и целых свечек, и огарочков и целыми днями рассматривал свои сокровища, звал меня и бабушку и рассказывал, что и откуда он привез. С удивлением и благоговейным восторгом говорил, что, когда прикладывался к мощам Преподобного Сергия Радонежского, то почувствовал, что сквозь стекло на него пахнуло теплом: «Мамочка, так он — живой?!» Тут же вспыхнула страсть к собиранию икон. С каждой службы в нашем храме он приносил домой по иконе, выпрашивал у меня деньги на новые и умолял: «Ну, мамочка, ну, любимая, ну, давай купим этого Спаса (Михаила Архангела, Матушку Божью или другой образ), у нас таких еще нет! Будут у нас денежки на хлеб, не бойся, что не будет, Господь управит. Давай купим иконочку, ну, пожалуйста»!

Да не боялась я остаться без хлеба насущного, боялась, что почитание икон может превратиться в некое подобие коллекционирования. Но нет. У моего сына на всякий житейский случай было по иконе. Он знал святых угодников Божьих, которые могут помочь в той или иной ситуации, и мне доводилось подглядеть, как он, уединившись, молится, обращаясь к образу святого на иконе. Тогда мне стало ясно, что, если сын «запирается» на время молитвы, значит, у него происходит в душе такое, что не зависит от нашего общения с ним. Это раньше можно было научить его чувствовать то, что необходимо чувствовать. Теперь же он чувствовал и осмыслял кое-что сам. Сын стал рассказывать мне о тех чудесах святых угодников Божиих, рассказы о которых пользовались огромным интересом среди ребят в новой школе.

Конечно же, он обращался ко мне с вопросами и просьбами, за разъяснениями и советами, однако вопросы становились все сложнее, и я все чаще стала отправлять сына за советом и благословением к батюшке. Он так и делал.

Пятый класс сын закончил так же успешно, как и третий. Однако тут выяснился его подход к обучению, Он «почивал на лаврах» большую часть учебной четверти. А под конец, когда понимал, что по некоторым предметам намечаются только удовлетворительные отметки, начиналась «гонка», отметки срочно вытягивались и исправлялись. Он напрягался изо всех сил, но к концу четверти оценки были положительными.

Я объяснила мальчику, что на данном этапе учеба — это так же его послушание и служение Богу. Он же учился так, что старался как бы отделаться от уроков поскорее и заняться чем-то более привлекательным для себя. Объяснила: что же получится, если все будут относиться к своему послушанию халатно: батюшка в алтаре, я дома, врачи и учителя на работе? Если все начнут делать только то, что им нравится? Я, например, поеду путешествовать, бабушка сядет читать книжки, и все подряд займутся любимыми делами? Что тогда? Мир просто погибнет. Как будто бы согласился, но... Сын мой учится уже в седьмом классе, а стиль учения все тот же. Но есть и свои плюсы: в новой школе ребята готовят домашние задания самостоятельно, и учителя не уходят домой до тех пор, пока не окончится время, отведенное детям на самоподготовку. Дети в любой момент могут обратитъся к каждому педагогу за разъяснением непонятого, им никто не отказывает в этом. Хочу сказать, что я до последнего времени никогда (практически никогда) не контролировала процесс подготовки ребенка к предстоящим занятиям. То есть не сидела рядом с ним в то время, когда он готовил уроки.

У сына был всегда образцовый порядок в пенале, сложены все книги и приготовлены все домашние задания. Я могла просмотреть тетради, дневник, выборочно поспрашивать его, притворяясь незнающий, по тому или другому предмету. Старалась образовать его дополнительно. Показывала решения задач различными способами, играла в игры по русскому языку и литературе, по географии (например, кто больше придумает синонимов к какому-либо слову; в «города», в составление многих слов из букв одного на результат) рассказывала интересные научные факты, историю тех или иных открытий или наук. В школе стало ясном, что мой ребенок - гуманитарий. Он, например, мог писать сочинения по литературе в стихах, хотя и рифмы были простейшими; типа «всегда - никогда».

Сейчас я помогаю ему с уроками. Но трудимся мы вместе. Я подбираю материал, а он, руководствуясь подбором, решает, что он использует в своей работе. Учу его выполнять работы аккуратно, ведь если он неопрятен в работе, то это явное неуважение и к себе, и к педагогу, при неаккуратном обращении с заданием нечего и рассчитывать на хорошую отметку. Кроме того, выяснилось, что сын страшно нервничает перед каждой контрольной работой. Почему? Ведь в них нет ничего такого, чего бы они не знали или не проходили. Соглашается, но продолжает волноваться. На контрольные носит иконы, молится.

Но невнимателен, торопится все решить правильно, не просчитывает до конца ход мыслей и в итоге зарабатывает неизменные три балла. Пока сражаемся сами с собой. Всегда подбадриваю его, говорю, что я им горжусь, что он у меня умница и с Божьей помощью, с заступничеством Преподобного Сергия Радонежского сможет всё преодолеть.

Недавно появилось очередное «новшество»: стал сердиться по поводу того, что педагоги якобы несправедливы к нему, кому-то за такие же ошибки ставят более высокие отметки. На это я ему неизменно отвечаю, что если такое на самом деле и происходит, то на благо ему.

Таким именно образом учителя воспитывают в тебе, мой мальчик, «спортивную злость» и желание непременно доказать, прежде всего, самому себе, что ты способен на большее. Так что, если и посылает тебе Господь такое испытание (то есть, если и на самом деле кто-то из учителей несправедлив к тебе, в чем лично я сомневаюсь), то это все равно пойдет тебе во благо, поскольку ты будешь стараться и выучишь положенный урок как можно лучше. Но как ты можешь подозревать человека в недобром отношении к тебе? Ведь это непростительно. Я не ругала и не ругаю его за посредственные оценки.

Когда речь заходит об успеваемости, то я обычно говорю сыну, что учится он не для меня, не для педагога, не для бабушки или еще кого-то, но только сам для себя. Как таковое, нам его учение не нужно. Мы уже отучились свое. А вот придет он поступать в семинарию, например, а в аттестате одни «тройки». Кому он докажет, что это не незнание, а гипотетическая предвзятость учителей? Поэтому-то мы его хоть не порицаем за случающиеся «тройки», но понуждаем к тому, что лучше бы их не иметь. Как в той древней латинской поговорке: «Мы учимся не для школы, а для жизни».

Изучение новых дисциплин в классах средней школы дает нам повод поговорить о Всех могуществе и Премудрости Божией. Как сложно, но в то же время премудро и превосходно, величественно и красиво устроен мир! Соединяются ли атомы в молекулы, ползет ли амеба по субстрату, цветут ли цветы — во всем усматривается Любовь Господня к сотворенному Им миру. Все Господь устроил заботливо и премудро, все сделал для блага человека: и леса, полные грибов, цветов, птичьих трелей и сладких ягод, и реки с прохладною свежею водою и увлекательной рыбалкой, лета и зимы, весны и осени, и церковные праздники — вот сколько у человека радости! И чем дальше живешь, чем дальше познаешь мир — тем сильнее поражаешься Величию Божию.

Окружающая среда

Моему ребенку несказанно повезло: Господь даровал ему возможность учиться в удивительной школе, где православные педагоги, воспитатели, постоянное общение со священством. Дети выполняют вечернее и утреннее молитвенное правило, соблюдают все посты, участвуют в Божественной литургии, исповедуются и причащаются. В школе никто не сквернословит, не курит, не приветствуются там и занятия единоборствами, хотя спортом занимаются достаточно серьезно: есть плавательный бассейн, корты, зимой — каток и лыжня, курсы выживания, спортивного ориентирования на местности. Дети заботятся о младших и недужных, самостоятельно обслуживают себя: убирают в спальнях, накрывают в столовой столы. Словом, обстановка благоприятная.

Однако дети воспитываются в этой школе, увы, не с самого рождения, а пришли в нее из обычных детских садов и светских школ, где по-прежнему царят стадные инстинкты нашего жестокого времени. Безусловно, ребята стараются жить по-христиански. Но нет-нет да всплывет что-нибудь отрицательное из «прошлой жизни», вдруг примутся обзывать, дразнить, пытаются затеять драки или возьмутся досаждать кому-нибудь одному всей компанией. Иногда случается так, что под общее подшучивание попадает Илья.

Тут сразу же возвращается «память прошлого» и сын мой начинает вынашивать планы мести. И все возвращается на круги своя: он сердится и обижается, я умиряю. Советую ему не обращать внимания; Ведь он христианин, ему надлежит молиться за обидящих. Говорю (всегда тихо: и спокойно), что ненависть и злость в нем (как и в обидчиках) возбуждает дьявол, стараясь погубить их души. Ведь за то, что он кого-то обозвал, придется каяться, ибо глупыми прозвищами оскорбляется и Ангел-хранитель человека, и его Небесный покровитель. В конце концов, прошу не уподобляться обидчикам в их стремлении доставить человеку душевную муку, этим оскорбляешь Самого Христа, ибо Он претерпел муки и смерть для того, чтобы каждый человек не знал мучений, а тот, кто причиняет брату своему боль, почти что убивает его. Не всегда, но до сына это доходит. Кажется даже, что теперь в отношении обидчиков, если таковые обретаются, мой мальчик стал гораздо сдержаннее; Даст Бог, и совсем поумнеет.

Еще в прежней школе сыну приходилось общаться с детьми-сиротами и инвалидами. Контакты не всегда были благотворными. Хуже всего было то, что сиротами оказывались девочки из неблагополучных семей (где кто-либо уже умер, а второй родитель или сильно пил, или пребывал в «местах не столь отдаленных). Девчонки были задиристыми и конфликтными, не боялись никого и ничего, для школы они были просто какой-то напастью, с ними не было никакого сладу. Илья долгое время сражался с одной из таких «разбойниц», приходил домой побитый ею и с мстительным настроем. Все спрашивал с негодованием, ну, почему она такая. Что с ней делать?

Я сказала сыну, что эта девочка злая и неуемная оттого, что, возможно, ее никто не любил: мама ее бросила, папа вообще неизвестно где, а у бабушки и своих хлопот полон рот, она еще не на пенсии и продолжает работать. Вот Маша и не умеет любить, но ее нужно и возможно научить дружеским отношениям. Спросила у сына, празднует ли Маша свои дни рождения, дарят ли ей подарки, ласков ли кто с ней? Кто-нибудь сказал ей хоть одно доброе слово? Конечно же, она «вредная, и ничего не понимает», а ты представь себе, сынок, если бы (не дай Бог) у тебя была такая ситуация? Ты смог бы быть добрым? У тебя есть бабушка, есть мама; ты прибегаешь к ним и за защитой, и за советом, а у Маши практически нет никого. Она сама себя вынуждена защищать. Вот и вредничает, и дерется: как та маленькая собачка, что лает не от злости, а от страха, чтобы ее боялись и не трогали. Просила сына быть с Машей мягче и добрее. Пусть она злится и ссорится, а ты не поддавайся.

Он попытался, и с Машей они сдружились, сын даже несколько раз приводил ее в церковь. А когда все одноклассники ополчились на сына при переходе его в новую школу, то только одна Маша-разбойница не принимала участия в общей сваре и пыталась вступиться за Илью. Правда, потом между ними случалось всякое, и ссоры, и недоразумения, но что-то хранит их обоих от нанесения друг другу глубоких душевных ран.

Есть сироты и инвалиды и в новой школе, К инвалидам отношение у детей трепетное, все стараются им помочь, берегут их, дружат и играют с ними, заботятся о них. Внешний дефект — вещь наглядная, всегда можно представить себе, что какой-нибудь нелепый случай может сыграть и с тобою такую же злую шутку.

Но кто измерил чувства человека, который потерял мать, отца или же обоих родителей? Кто видит его плачущее сердце и тоскующую душу? Взрослые и то не всегда могут осознать такое, что же говорить о детях. Точно такие же мальчики, с руками, ногами живут рядом, играют, учатся. И как будто бы у них все, как у всех, поэтому с ними и обращаются, как с «нормальными» детьми, а не как с подранками. Мой сын рассказывал мне о своих товарищах по корпусу, и я знала о судьбе многих детей, знала и о сиротах. Он говорил о тех подшучиваниях над ребятами, которые всех забавляют.

Детки-то у нас наблюдательные и остроумные. Быстренько отыскивают какое-либо отличие или нестандартность в товарище — вот и повод для всеобщей «радости». Как будто бы все совершенно безобидно. Подшучивают надо всеми, поддразнивают каждого. И вот однажды сын рассказывает мне об очередной забаве, вроде бы и безобидной, но центром забавы, к ужасу моему, оказался мальчик, чья мать умерла всего несколько месяцев назад после тяжкой болезни и фактически на глазах своего девятилетнего ребенка. Я попросила сына оставить в покое сироту и, по возможности, не давать другим мальчикам подшучивать над ним. Согласился. Но все же над сиротами продолжали подшучивать, и сын периодически, со смехом, рассказывал мне об этих шутках.

И как-то раз я не выдержала. После одного такого повествования, по дороге в храм, я сказала сыну, что коль скоро моими словами о том, что сирот обижать нельзя, он вразумиться не может, то Господь вразумит его иначе: догадайся сам, каким образом. Написано в Писании: не обижать вдов и сирот, это заповедь Божия, Ибо Сам Бог презирает сирот и вдов и заступается за них. Хочешь попробовать противостать? Хочешь почувствовать, каково быть сиротой? Хочешь узнать, каково бывает, когда и без того больно, одиноко, горько и тяжко, а тут находятся такие вот «шутники», хочешь Это узнать? Поверь, тебя вразумят. Может быть, кое-кто и скажет мне, что это жестоко. Но ведь это правда. После такого внушения сын мой не принимал участия в подтруниваниях над сиротами и начал за них вступаться. Более того, вокруг него сплотились и другие, вместе они дают отпор обидчикам и без того обездоленных детей.

Клички, прозвища, дразнилки

Пока сын был мал, такой проблемы не стояло. Началось все со школы, причем безудержно. Рассказывая о новых товарищах, сын стал называть не их имена, а прозвища, которые успели присвоить им их приятели. У кого-то перевиралась фамилия, у кого-то имя, кто-то получил кличку за внешность. Конечно же, я была недовольна таким отношением к товарищам, но старалась действовать мягко: всякий раз я переспрашивала сына, кто такой тот самый мальчик, чью кличку он употребляет в рассказе? Что-то я не припомню в классе мальчика с таким именем или фамилией... Когда же сын с жаром и негодованием на мою «забывчивость» объяснял мне, что на самом деле Лысый — не лысый, а Ваня Иванов, то я говорила, что, исходя из его рассказов, их школа напоминает скоре тюремную камеру, а не школу: у всех были клички.

Сын пытался меня просветить — вот такая смешная фамилия, поэтому мальчик (или девочка) теперь так называются. Объясняла ему, что человек не выбирает себе фамилии и не виноват в том, что: кому-то его родовое имя кажется смешным. Не помогало. Я напрямую стала запрещать ребенку употреблять клички, прозвища и дразнилки, ведь при таком отношении он и сам станет объектом нападок. Так и вышло. Его стали дразнить за ношение очков, за легкую косину, за высокий голос, за малый рост, за фамилию. Справиться с обидами не удавалось. Не удавалось и внушить мальчику, что не стоит в ответ на обидное прозвище стараться выдумать что-нибудь еще более обидное. В ответ всегда звучало: «А он..».

В конце-концов, опять вернулись к тому, с чего начали: с имени Небесного Покровителя, с переводов на русский язык имен его друзей и приятелей, к значению фамилий (то есть к тому, от чего была образована та или иная фамилия), к Ангелам-хранителям, к прегрешениям против них, когда человека дразнят. Но все равно было: «А он...».

Тогда я сказала сыну, что ему не должно быть никакого дела до того, как кто-то ведет себя, даже если это касается его лично и непосредственно. Пусть кто-то и делает плохо, это не повод, чтобы вести себя подобным образом. Ведь что на самом деле происходит? Ты обижаешь больнее, если придумываешь более обидное прозвище. К чему стремимся? Быть лучше? Так будь. Тебя обзывают, а ты не обзывай, не успокаиваются — приструни, скажи, что так вести себя недостойно или по-детски. А еще лучше — сам никого не обзывай и не дразни. Не всегда, опять же, но помогает. По крайней мере, дразнилок и обидных прозвищ я довольно долго уже не слышу.

С кличками было иначе. Болезнь переименовывать себя и других началась по приезде домой из православной школы, на очередных каникулах.. Вдруг замечаю, что Ваня — уже не Ваня, а Андрей — не Андрей. Более того, нечаянно слышу (а дети по-прежнему часто приходят к нам в дом), как они совещаются в выборе «достойной» клички друг для друга. Нет, это не было игрой «в индейцев». Речь шла о повседневной замене своего имени на кличку. Дети разошлись по домам, а Илья самозабвенно писал на листке бумаги, как теперь кличут его товарищей и его самого.

Я незаметно включилась в его занятие. «О,— говорю,— как интересно! Вы все себе собак завели? А где их содержите?» Нет. Сын пояснил мне, что напротив каждого имени не собаки, а клички приятелей. Тогда я поинтересовалась, что за игра такая, как называется: «собачья стая»? «Свора»? Или еще как? Если у каждого теперь кличка — то, значит, новая игра как-то связана с собачьими ролями. Ах, снова нет. Я очень долго делала вид, что не понимаю, как собачьи клички связаны с именами детей. Сын сердился и негодовал на мою «непонятливость» Я поинтересовалась какая же теперь у него кличка? Такая-то. А почему не Тузик и не Шарик, впрочем, и Джим, и Бим, и Рекс тоже неплохо звучит. Вот, к примеру, нужно будет мне его домой позвать, посвищу, покричу: «Шарик Шарик, на-на-на!» — и он, как и местные собаки прибежит на мой зов. Очень удобно.

Опять начались оправдания, что, дескать, все сейчас так поступают, все так играют. Ну и что? Есть ли кто-нибудь из этих «всех» верующий, кто из «всех» ходит причащаться? Кто из «всех» знает о своем Ангеле-хранителе, о Небесном своем Покровителе? Вот видишь, практически никто. Но ты-то знаешь. И имя святого пророка Божия Илии попираешь, изменяешь его на прозвище, достойное разве что бессловесных животных. Постепенно кличек не стало. Более того, следуя моему примеру, всех своих друзей он стал называть полным именем, независимо от возраста: Анатолий, Николай, Андрей, Василий (даже если тем и по пять лет), а мальчикам это очень нравится. Я же стараюсь почти всегда обращаться к молодым людям «на Вы». Они подтягиваются, серьезнеют, делаются взрослее в собственных глазах.

Драки и драчуны

Я всегда запрещала сыну драться. Убеждала его в том, что дерутся только глупцы, умные же люди всегда найдут способ договориться. Не получается договориться — уйди от драки. Пока он был маленьким, то до драк дело не доходило, может быть, он просто трусил, ведь росточка-то невеликого, да и худенький. Но он стал подрастать, и собственная весовая категория его уже перестала смущать. Обычная мальчишеская драчливость стала неукротимо рваться наружу.

Стал проситься (будучи еще в светской школе), чтобы я записала его в секцию единоборств. Аргумент один: если кто «полезет», то дать «сдачи». Не записала. Объяснила, что оружие, находящееся в руках, непременно когда-либо да выстрелит. Так же и здесь: искусство борьбы однажды должно быть востребовано. И если сейчас ты спокойно минуешь драки, то, владея борьбой, ни за что их не избежишь. Бес смутит тебя, ты не сможешь удержаться и начнешь демонстрировать свое умение, и обязательно найдется тот, кто окажется ловчее и сильнее тебя. И тогда — прощай буйна головушка.

А кроме того, восточные единоборства — это не только боевые искусства, это, прежде всего, религия, зачастую атеистическая, нехристианская, богоборческая. Нужно будет поклоняться идолам, произносить определенные заклинания, якобы помогающие в наборе силы и приобретении ловкости. Так что, сам понимаешь... Правда, проснувшаяся драчливость проявлялась своеобразно: для того, чтобы окончательно спровоцировать Илью на драку, нужно было затратить неимоверные усилия, он свирепел не вдруг и не сразу. А когда и раздражался, то только обещал обидчику наподдать, но рук не распускал.

Прибегал домой, и на меня (на мой слух) обрушивался целый каскад приемов, которым сын собирался напотчевать неприятеля. Он упрямо снаряжался на предстоящую битву: выбирал палки потолще (а я их отбирала), заряжал пластмассовыми пульками пистолеты (а я разряжала); приготовления и оснастка происходили довольно долго, с неугасающим пылом под мое ворчание и негодующие высказывания. В конце концов, мне как-то удавалось усмирить сына. Но все дело в том, что поводов для возникновения «военного противостояния» находилось все больше и больше. Когда сын приходил пышущий гневом и начинались обычные приготовления, я спрашивала его, почему он приходит сердить меня своими сборами, а не дерется сразу если уж так зол однажды сын мне признался (после предварительного «холодного душа»), что ему жалко ударить обидчика, просто даже рука на человека не поднимается.

Но распалять себя все же продолжал. И я вновь прибегла к помощи взрослого мужчины, чье мнение было для сына авторитетным. По моей просьбе друг нашей семьи поговорил с Ильей и объяснил, что правомочной драка может быть лишь в трех случаях: когда затронута твоя честь, честь семьи или честь той девушки, с которой он в будущем будет встречаться (впоследствии — жены). Во всех остальных случаях, как то: обзывания, дразнилки, вызывающее поведение, провокация на драку не повод, чтобы наносить друг другу побои. Да и в обговоренных трех случаях всегда можно найти способ мирного решения конфликта.

Допустим, принудить противника принести извинения. Сын прислушался. И как-то утих. Однако сын-то утих, но друзья-приятели (соседи по дому и двору) утихать не хотели. Илья стал приходить побитый, причем били его все, кому не лень. Он же со своими принципами (не бить девочек, не бить младших) не отвечал на драки. И однажды случилось так, что я сама подвигла сына на драку. Случай был (для нас) дикий. Соседский мальчик испортил кепочку сына (да и ладно бы), и к тому же помочился в нее, а заодно и на Илью. Сын пришел домой невменяемый, с испорченной мокрой кепочкой и мокрый сам. Кепку я отнесла матери хулигана на стирку, а сына научила, как "ударить так, чтобы и не навредить здоровью соперника, и проучить того. Я сама отправила своего мальчишку драться. И он подрался, победил, проучив хулигана, который, к тому же, пользовался авторитетом среди поселковых ребят. Моего ребенка «зауважали», по крайней мере; сверстники, ребята помоложе его и чуть, постарше наскакивать на него перестали. А с теми, кто был гораздо старше возрастом и забавлялся тем, что колотил детвору, я ходила разбираться сама и предупреждала их: если не прекратят избивать малышей, то обращусь с заявлением в милицию. Пока что действует, «маменьким сынком» Илью, никто не дразнит, поскольку я не ругаюсь с дерущимися дяденьками, а, просто ставлю их в известность, что не позволю бить того, кто, моложе и не может дать отпора.

А кроме того, пусть знают, что и на их силу может найтись сила, куда более грозная, чем «одна материнская». Когда сын приезжает на выходные домой, то обходится без конфликтов и драк. А в новой школе драться не принято, драчуны могут поплатиться за драки: их исключат из школы.

Фанатизм

К сожалению, подобная страсть нас не миновала. Мой сын: «фанател» по двум вещам: футболу и музыке. Случалось "частое увлечение» всегда на летних каникулах; Все местные приятели по чему-то да фанатели. Пообщавшись какое-то время с ними, мой сын заболевал. Начинался «мильон терзаний»: купи ему футбольную форму с номером там кого-то, купи ему футбольный мяч, купи ему футболку с изображением лидера какой-нибудь рок-группы, до этим не кончалось.

Сын мой исписывал целые тетради названиямии и эмблемами футбольных команд, вел число проигрышам и победам своих фаворитов, выпрашивал у меня деньги на какие-то футбольные журналы. Он мог говорить только о футболе, футболистах, матчах, кубках, мечтал попасть в Москву на какой-нибудь матч и завидовал тем фанатам, которые кочевали вслед за обожаемыми командами по разным городам.

Он целые дни проводил на стадионе, приходил нередко побитый и неизменно злой: то его ударили, то они проиграли, то его не взяли в команду. Стал приставать ко мне, чтобы я побрила его наголо. Этому я сопротивлялась как могла, но тщетно. Тогда побрила его, подвела к зеркалу и показала, какой он теперь страшный: уши торчат, голова, как куриное яйцо, а в воскресенье идти к Литургии и исполнять послушание. Вот он покрасуется-то лысый и в: стихаре. То-то у него будет благолепный облик, то-то порадуется приход на своего алтарничка. Он делал вид, что ему вроде было все равно, но внутренне был смущен, я это чувствовала. Я же продолжала: рассказала, что в Ветхом Завете бритье наголо, считалось признаком нечистоты, что всякий, осквернивший себя, просто обязан был побрить себя наголо, чтобы все знали, что этот человек нечист и не прикоснулись бы к нему невзначай.

Больше сын наголо не брился. А кроме того, объяснила мальчику, что нынешние бритоголовые молодые люди - это новые фашисты. Тебе, правнуку погибшего на войне с фашизмом прадедушки, вдвойне должно быть стыдно. А как христианину - втройне, даже во сто крат. Но с футболом пришлось «воевать» долго. Сын парировал каждое мое замечание, на каждый аргумент у него находился ответ. Если приходил побитый, то говорил, что хочет и все равно будет играть. Кончилось плохо. Мальчишки отобрали у него мяч, а когда принесли его к нам домой, то заодно нецензурно выбранили меня прямо у нас дома. Это были дети девяти-одиннадцати лет, и я наслушалась такого сквернословия в свой адрес, что разнервничалась очень сильно.

Вот тут я сыну всыпала, что называется, от всей души. Я шлепала его и спрашивала, что ему еще нужно для того, чтобы он перестал фанатеть по футболу? Нужно ли, чтобы пришли его дружки и побили меня у него на глазах, или нужно что-либо еще сделать гадкое его матери? Сердилась я на него долго. Не хотела разговаривать, была как автомат: хочешь есть — накормлю, хочешь спать — постелю. Не более. Не спрашивала его, как дела, не играла с ним, не шутила и не смеялась.

Илье было тяжело перенести это, ведь я никогда не наказывала, его систематически, могла лишь изредка шлепнуть; всегда выказывала свою обиду: отказом от общения с ним, и он боялся того, что может обидеть меня, боялся потерять нашу с ним дружбу. В конце концов, мы с сыном объяснились. Казалось бы, он и не виноват ведь обругал-то меня не он. Но если бы он не поддерживал отношений с местными фанатами не дневал бы и ночевал на стадионе, разве пришли бы они к нам? Я рассказала сыну, что в детстве прекрасно играла в хоккей на льду (лучше некоторых мальчишек), что хорошо играла в баскетбол, гандбол, была кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике, но никто из моих родных и близких не страдал от моих занятий спортом. Моя семья не была обижена мною, и я никогда в угоду собственным увлечениям не портила отношений с родителями.

Да, я занималась спортом, «болела» за любимые команды и спортсменов, но игра кончалась, и я возвращалась к обычной жизни и обычным занятиям, а не переносила игру в жизнь. Кроме того, ты христианин; Имя Иисусово ты забываешь произнести, а имя какого-то неизвестного тебе человека, как говорится, из зубов не выпускаешь. Ведь есть же заповедь: «Не сотвори себе кумира», а ты занят как раз этим. Ты уже создал кумира и постоянно приносишь ему жертву непрестанными помыслами о нем.

Конечно, сын пытался сопротивляться и возражать, что все это не так, он просто любит футбол. Но любить футбол я не запрещаю, я не против спорта, я против такого отношения спорту. Посмотри, говорила я сыну, вас же используют, как овец. Разве не было футбола раньше? Был, конечно, был. Но теперь вас заставляют покупать фирменные шарфики, шапочки, формы, журналы, значки, еду и питье с эмблемами команд и чемпионатов. Кто-то набивает за счет вас свои карманы, навязывает вам свое мнение и свои желания, а вы, как бараны - согласно идете на заклание. Во имя чего? Что изменится, если еще пара тысяч глупышей начнет «фанатеть» по какой-то из команд? Мир перевернется? Может быть, этим ты спасешься? Посмотри, сколько крещеных людей отвернулись от Бога в угоду своим страстям к тому или иному. Ведь такая страсть — от сатаны. Она затмевает разум, обезволивает человека, притупляет все чувства, кроме чувства наслаждения от нее самой. Все любят футбол? Но посмотри, кто эти «все». Может быть, наша община? Священство наше, монашество, все православное христианство? Вовсе нет. И это так же не спроста, ибо воцерковленный верующий человек (а тем более послушник при алтаре) знает, что фанатизм — большой грех. Это ты можешь думать, что не грешишь или слегка прегрешаешь. Но не все ли равно, как сказал один святой отец, какой мешок утянет тебя на дно реки — с песчинками или с камнями?

Футбольный фанатизм (как и любой другой) — вещь опасная и многогрешная. Это дает повод кому-то чувствовать свое превосходство над другими людьми, тешить свою гордыню. А это уже утрата любви к ближнему своему и первый шажок к ненависти. Кто за этим прячется, ты знаешь не хуже меня.

К тому же, ты сейчас свободен, у тебя нет своей семьи, своих детей, ты не работаешь на производстве, а только учишься. Чему ты посвящаешь свой досуг? Сколько интересного можно было бы узнать, прочитать, посмотреть за то время, которое проводишь на стадионе, где слышится одно сквернословие. Будешь встречаться с девушкой — о чем вы с ней будете говорить? О футболе, что ли? Родится у тебя когда-нибудь сын, и что ты сможешь расскажешь? О футболистах, которые к тому времени уже уйдут на пенсию? Ведь ты растешь неинтересным, ограниченным и скучным человеком. Ты можешь лишиться дружбы нормальных людей, а самое главное — лишишься Бога и Церкви. Неужели же футбол тебе дороже? Вот так-то, мой мальчик, играй, но не заигрывайся. Вроде бы проняло. В футбол он играет, но не остервенело, а в виде спортивной нагрузки, и разговоров на футбольные темы не ведет. Другая напасть, с которой мы и по сей день ведем борьбу, это музыкальный фанатизм. История почти в точности напоминает футбольную.

Жуткая музыка, от которой буквально тошнит, глупые тексты, повторяемые речитативом. Но теперь он подрос и пробует противостать мне более яростно. Если он видит, что мне нравится классическая музыка или барды, то начинает фыркать и посмеиваться надо мной. Дескать, какая глупость с моей стороны слушать такое. Неоднократно ругались с ним по поводу его ненормального пристрастия. Не даю развешивать на стенах постеры с изображениями кумиров: не хватало еще, чтобы рядом с иконами на одной стене находились «эти», неизвестно, на кого крестишься, на образа или на них.

На какое-то время удавалось его убедить, но вскоре все повторялось. Я напомнила ему те же доводы, что в истории с футболом. Добавила только одно: он уже взрослый мальчик и понимает, что мир у нас неспокоен. Мир наш — это то место, где сатана воюет с Богом за души людей. Всякий раз, когда ты притекаешь к чему-либо, спроси себя: а Божье ли это дело. Или — да, или — нет. Третьего для нас не дано. Задумайся, почему ребята все повально слушают такую музыку? К чему хорошему она призывает? Не может ли быть такого, что на подсознательном уровне, таком, что ухо и не слышит, а мозг реагирует, под видом обычной песни вам насаждается порок и сатанизм? Ты можешь быть уверен, что этого не происходит? Ведь шоу-бизнес это огромные деньги, в погоне за которыми многие идут на заведомое преступление.

К тому же ты крепнешь в убеждении, что вырастешь и станешь священником. Так пристало ли тебе вести себя так? Давай, выбирай что-либо одно: или мирское, или духовное. Выбирай, что слушаешь, думай, что говоришь, смотри, во что: одеваешься. Как сказал Апостол: «Смотрите, яко опасно ходите». Да:, я понимаю, что твое окружение живет иначе, все одеваются, подражая: своим расхлябанным кумирам; говорят, как они, ведут себя, как они, в конце концов, начинают мыслить стереотипами из их песен. Да мало ли, что еще делают. Они выбрали это: Но ты-то выбрал для себя иное. Ты христианин. На тебя смотрят неверующие люди, и они могут подумать, чем быть таким христианином, лучше не быть никаким. Нельзя служить двум господам. Ты общаешься с фанатами, а потом приходишь в алтарь, надеваешь стихарь и приступаешь к исполнению послушания. И те люди, которые видели тебя в компании развязных подростков, соблазняются о тебе.

Просил меня мой мальчик записать его в кружок «брейк-данса», просил долго, настойчиво, Пытался научиться этому танцу сам. Пока опять не встряхнула его и не спросила: а где он намерен танцевать. Ведь такие танцы приняты в определенном обществе, которое живет по своим правилам: жизнь в ночных клубах, спиртное, наркотики, разврат. Ведь не будет же он в компании нынешних друзей по православной школе танцевать, стоя на голове? А если нет, то зачем тратить свои силы на бесполезное занятие? Зачем подвергать свою душу искушениям, разве ты уверен, что сможешь выстоять перед ними? Ты, сыночек, растешь, скоро влюбишься. Представляешь, какой может оказаться твоя девушка? А нормальные и целомудренные девочки в компаниях брейкдансеров не обретаются. Как будто бы такая мелочь — музыка, но как много она значит в жизни человека. Посмотри, ангелы воспевают песнь Богу, предстоя пред Престолом Его.

Можно ли допустить, что музыка, подобная той, какую принято сейчас слушать среди модной молодежи, звучала бы в Царствии Бога? Вот видишь... О чем тогда еще говорить. Сейчас, кажется, наступило некоторое затишье на фронте музыкального фанатизма, дай Бог, чтобы оно длилось подольше или прошло уже совсем. Ведь когда сынок не «фанатеет», то человек как человек.

E. Богушева

Наши друзья:

Помочь сайту:

Полезное

Напечатать!

Баннеры

О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью

ПРЕДИСЛОВИЕ

О ЧЕМ ХОТЕЛОСЬ БЫ РАССКАЗАТЬ

ОТ НУЛЯ ДО ЧЕТЫРЕХ ЛЕТ

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ

О сложностях дошкольного возраста.
«Неуловимый мститель»

«Тройка семерка, туз»

Почему мы живем без отца.

Кое-что из области анатомии

Откуда берутся дети?

ОТ СЕМИ ДО ДЕВЯТИ

Школа

На новом месте

Когда по одежке встречают

Эти странные взрослые

Новая школа

Окружающая среда

Клички, прозвища, дразнилки

Драки и драчуны

Фанатизм

Наши друзья:

Помочь сайту:

Полезное

Напечатать!

Баннеры

О воспитании мальчика в неполной семье верующей матерью

ПРЕДИСЛОВИЕ

О ЧЕМ ХОТЕЛОСЬ БЫ РАССКАЗАТЬ

ОТ НУЛЯ ДО ЧЕТЫРЕХ ЛЕТ

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ

О сложностях дошкольного возраста. «Неуловимый мститель»

«Тройка семерка, туз»

Почему мы живем без отца.

Кое-что из области анатомии

Откуда берутся дети?

ОТ СЕМИ ДО ДЕВЯТИ

Школа

На новом месте

Когда по одежке встречают

Эти странные взрослые

Новая школа

Окружающая среда

Клички, прозвища, дразнилки

Драки и драчуны

Фанатизм

О сложностях дошкольного возраста.
«Неуловимый мститель»