Первые роды
Из общего: все трое родов в заднем виде. Как я поняла на своем бытовом уровне — это примерно как надевание свитера с узким горлом с затылка, а не со лба — то есть в принципе возможно, но очень неудобно. При таком положении ребенок выходит головой, но шею держит разогнутой — отсюда сложности. По ощущению — как подъём чего-то невозможно тяжёлого, наподобие вагона с углём. Все три раза на потугах меня вдвоём гнули врач и акушерка, причём достаточно сильно. Без их помощи у меня, наверное, вообще ничего бы не получилось, несмотря на достаточно конструктивный настрой и отсутствие истерики. После именно этих «сгибаний» я поняла, почему же акушерством занимаются мужчины — ведь если женщине так отработать целую смену, сил не останется уже ни на что.
Первые роды
(10 лет спустя)
Повторюсь — их я ждала дома. Просто дело в том, что меня мама родила в 35 недель, и я была искренне уверена в том, что и сама не дохожу до 40. Как оказалось, напрасно.
Помню, что проснулась я 11 октября часа в 2 ночи со «странным» ощущением, которое было, в то же время, вполне терпимым, и поэтому я, следуя рекомендациям литературы о родах, решила не торопиться и поспать сколь возможно долго. Около половины четвёртого я поняла, что это уже «оно», но никого из домашних не будила — чтобы не было паники и чтобы сделать то необходимое, для чего требуются домашний покой и уют.
В восьмом часу (схватки были где-то через 10 минут, но уже сильные) я разбудила мужа (на тот момент у него ещё не было водительских прав), и Коля сразу же поднял моего папу, на которого и легла «доставка». Папа собрался меньше, чем за минуту (вот что значит — отслужил в Советской Армии!). Мне к этому времени было уже слегка не по себе, но мама посоветовала немножко подкрепиться, и я поклевала чуть-чуть тушёных яблок. Мы оделись и поехали в ближайший роддом (где я дважды лежала на сохранении). Приняли нас внимательно, но паспорт я забыла дома, и, пока мужчины ездили за ним, пришла врач. Расспросив меня и узнав, что срок 40 недель, схватки через 10 минут и температурка 36,9, определила, что роды физиологические и мне надо ехать в другой роддом (попроще). К тому же деж. акушерка добавила: «Девушка, у вас же чистая карта, зачем вам сюда?» (А именно в этом роддоме рожают ВИЧ-инфицированные и необследованные, но у меня предубеждения не было). После таких железных аргументов мы направились в маленький (человек на 30) роддом № 2 (потом много радовались, что попали именно туда). Находится он на другом конце города, и ехали мы по понтонному мосту в километровой колонне машин на скорости 5 км/ч, так как основной соединяющий две части города эстакадный мост был на ремонте. Вот это было ощущение!
Когда же мы приехали наконец во 2-й роддом, схватки стали как-то утихать. Мне оформили историю и оставили ждать врача. Ожидая, я ходила, продыхивала схватки и растерянно улыбалась проходяшим санитаркам и акушеркам, одна из которых спросила: «Ты зачем сюда?» — «Я? Рожать.» — «Да ну?!» (Живот был очень маленький).
Потом (около 10.30) меня отвели в предродовую, где определили почти полное раскрытие и плоский пузырь, который надо было прокалывать. Тут же прокололи, поставили капельницу и началось самое интересное (видимо, это и был переходный период). Эти полтора часа я помню довольно смутно — ощущения были близки к запредельным (был и обильный пот, и дышать я временами переставала, чтобы заглушить боль, хотя этого делать нельзя). И, хотя мне много раз до родов и говорили, что потуги — это уже не больно, я как-то не могла это вспомнить; казалось, что ещё немного больнее — и сердце не выдержит. Помню, что я прочла все молитвы, которые знала наизусть, хотя от боли путалась очень сильно. Стыдно, конечно, но помню, что стонала совершенно по-звериному. В общем, после я поняла, что самое ужасное в родах — это окситоцин. (До этого читала у Мишеля Одэна о том, что введение окситоцина делает роды болезненнее, но была исполнена оптимизма и хотела полностью прочувствовать процесс — в силу природной любознательности).
Ещё пара моментов, которые помню хорошо — это как же надо устать от процесса, чтобы не среагировать на совершенно комическую ситуацию — когда мне сказали бежать на стол, подхватили капельницу, а я спросила: «Босиком?» — «Да, только быстрее». — «Но ноги же грязные будут?» — (комментировать не буду). И второй эпизодик — залезая, я бессознательно, заученным балетным движением с натянутым носком закинула ноги, чем вызвала весёлый смех персонала. А сама и не поняла, почему все смеются.
Потом пришлось долго тужиться на столе (не три потуги, а много больше). Там почему-то стала засыпать (может, действие все того же окситоцина?), и меня слегка побрызгали холодной водичкой. Потом вкололи промедол, стало полегче, и вытуживать сыночка мне помогали два врача и акушерка. При воспоминании страшно делается — какими могли бы быть последствия! Боли от эпизиотомии я не почувствовала вообще (наверное, ткани уже были растянуты как положено).
Слава Богу, всё окончилось хорошо и в 16.10 родился наш сыночек (6–8 баллов, тугое обвитие пуповины вокруг шеи; но закричал прямо сразу, как мне показалось, не успев появиться на свет). Первое впечатление — совершенно красное, кричащее и обиженное дитё. Его сразу унесли (боялись последствий). А на меня буквально через минуту напала какая-то жуткая крупная дрожь, на что врач сразу отдала распоряжение: «Реланиум и димедрол». (Таким образом, почувствовать третий период не довелось). Дальше — сон, сквозь который я слышала разговоры и уколы зашивающей иголки. Потом оказалось, что небольшой участок плаценты был плотно прикреплён, и причина этого остаётся для меня загадкой до сих пор, т.к. ни абортов, ни каких-либо проблем у меня не было.
Когда я отошла от наркоза, то услышала голоса мужа и отца, беседующих с врачом. И, хотя встать было ещё нельзя, было желание бежать к ним (совсем как у ребёнка в детском саду). Помню и бережно храню трогательные записки молодого папочки — замечательные «исторические документы», появившиеся ещё в пору отсутствия мобильников.
Кормить мне принесли мальчика (имя для которого мы потом недельки две «утверждали») только через 2 дня, а в первые сутки я, как нормальная первородящая, беспокойно вслушивалась в детский плач и донимала детских сестёр вопросом: «Не мой ли это?» На те же вторые сутки я выпила за полчаса 1,5 литра минералки, заснула и проснулась после тихого часа с «кирпичами» (так назвала мою непомерно увеличившуюся, чуть не лопающуюся от молока грудь дежурный врач), головной болью (может, от пережатых сосудов?) и температурой. Но малыш был очень смышлёный и хорошо помог мне справиться с прибывшим молоком — сосал по полчаса, не давая образоваться застою, и уже на следующий день мне (и моей соседке по палате) настоятельно рекомендовали не перекармливать деток.
Ольга Рыжова
